Неточные совпадения
Мир идей у Платона образует самостоятельную софийную фотосферу, одновременно и закрывающую и открывающую то, что за и над этой сферой — само Божество; идеи у Платона остаются в неустроенной и неорганизованной множественности, так что и относительно верховной идеи блага, идеи идей, не устранена двусмысленность,
есть ли она Идея в собственном и единственном смысле или же одна из многих идей, хотя бы и наивысшая (особое место в этом вопросе занимает, конечно, только «Тимей» с его учением о Демиурге [«Демиург» по-греч. означает «мастер», «ремесленник», «строитель»; у Платона — «
Творец», «Бог».
Хотя Он нигде, но все чрез Него, а в Нем, как не существующем, ничто (ως μη δντι μηδέν) из всего, и напротив, все в Нем, как везде сущем; с другой стороны, чрез Него все, потому что Он сам нигде и наполняет все как всюду сущий» (S. Maximi Scholia in 1. de d. п., col. 204–205).], αΰτΟ δε ουδέν (и именно ουδέν, а не μηδέν), как изъятое из всего сущего (ως πάντων ύπερουσίως έξηρημένων), ибо оно выше всякого качества, движения, жизни, воображения, представления, имени, слов, разума, размышления, сущности, состояния, положения, единения, границы, безграничности и всего существующего» (ib.) [Св. Максим комментирует эту мысль так: «Он сам
есть виновник и ничто (μηδέν), ибо все, как последствие, вытекает из Него, согласно причинам как бытия, так и небытия; ведь само ничто
есть лишение (στέρησις), ибо оно имеет бытие чрез то, что оно
есть ничто из существующего; а не сущий (μη ων) существует чрез бытие и сверхбытие (ΰπερεΐναι),
будучи всем, как
Творец, и ничто, как превышающий все (ΰπερβεβηκώς), а еще более
будучи трансцендентным и сверхбытийным» (ιϊπεραναβεβηκώς και ύπερουσίως ων) (S.
Это совершенно своеобразное отношение между Абсолютным и относительным может
быть определено как самосознание тварности, выражающее собой онтологическое отношение твари к
Творцу [К этой мысли приближался Шлейермахер в своем определении религии как «schlechlhinniges Abhängigkeilsgefühl» — чувство (онтологической) зависимости как таковое.].
Творец пребывает трансцендентным творению, потому что иначе это
будет не Его творение, но собственное Его естество или природа.
Поэтому Бог-Творец не может
быть «божеством вообще», которое доступно философии и «естественной религии», но имеет конкретные черты — имя и лик.
Однако здесь существенно, что эти относительно трансцендентные ступени
суть диалектические самоположения одного и того же начала, совершающиеся внутри его, transcensus его модальностей, но здесь нет безусловного, не диалектического, а антиномического трансценза от абсолютного к относительному, от
Творца к твари.
Сам же Баадер полагает, что тварь (Creatur) «не
есть составная часть
Творца, образующая периферию и произрастающая из него по необходимости рождения, а не с абсолютной свободой, подобно произведению искусства» (7, 89, Classen, II, 118).
Мир сотворен Богом,
есть творение, в
Творце он имеет начало бытия своего: «руце Твои сотвористе мя и создаете мя», «Твой семь аз» (Пс. 118:73, 94), говорит сознание твари устами псалмопевца.
Максим сопоставляет тварное бытие и небытие с Божественным НЕ-что отрицательного богословия: «и не сущий существует чрез бытие и небытие,
будучи всем как
творец, и
будучи ничто, как трансцендентный, вернее же сущий трансцендентно и сверхбытийно» (και μη ων εστί δια του είναι καϊ ύπερεΐναι, πάντα ων, ως ποιητής, και μηδέν ων, ως ύπερβεβηκώς μάλλον δε και Οπεραναβεβηκώς και ύπερουσίως ων.).].
«Тимей»
есть единственный диалог Платона, где мир рассматирвается как творение благого, «не ведающего зависти»
Творца.
Ничто как бытие-небытие
есть specificum [Видовой признак (лат.).] тварности, ее — странно сказать — привилегия и онтологическое отличие [Св. Афанасий Александрийский говорит об отношении между
Творцом и творением: «Все, что ни сотворено, нимало не подобно по сущности своей
Творцу, но вне Его, по благодати и изволению Его сотворено Словом…
Рядом со сверхбытийно сущим Абсолютным появляется бытие, в котором Абсолютное обнаруживает себя как
Творец, открывается в нем, осуществляется в нем, само приобщается к бытию, и в этом смысле мир
есть становящийся Бог.
Но вместе с тем Бог
есть и
Творец мира, Он живет и действует в мире, которому в качестве творения Божия принадлежит не модальное или акцидентальное, но вполне реальное, непризрачное бытие, ибо он реален реальностью своего
Творца.
Бог
есть и Абсолютное, и
Творец мира, — и сверхбытийное Сущее, и Бог как основа всяческого бытия.
Бог-Творец
есть для него лишь определенная и охраниченная ступень в Абсолютном и, в сущности, не Бог, а некий демиург, космическая ипостась Абсолютного.
Бог как
творец есть хотя и множественность, но не лиц (Gott als Schöpfer ist zwar Mehrere, aber nicht mehrere Personen)…
Августин, который говорит: «Хотя мир духовный (ангелов) превыше времени, потому что,
будучи сотворен прежде всего, предваряет и сотворение самого времени; несмотря, однако ж, на то, превыше его господствует вечность самого
Творца, от Которого и он чрез сотворение получил свое начало если не по времени, которого не
было еще, то по условию бытия своего.
Но поставляя рядом с Собой мир вне-Божественный, Божество тем самым полагает между Собою и миром некую грань, и эта грань, которая по самому понятию своему находится между Богом и миром,
Творцом и тварью, сама не
есть ни то, ни другое, а нечто совершенно особое, одновременно соединяющее и разъединяющее то и другое (некое μεταξύ [Букв.: между, находящийся в промежутке (греч.).
Правда, эта последняя ступень, установляющая иерархическое соотношение
Творца, Софии и мира, далеко не достаточно проявлена в ранних и средних диалогах Платона, где может скорее получиться такое впечатление, что мир идей, София, и
есть самое высшее начало мира, почти сливается с Божеством.
Но те, кого миновал этот темный и печальный жребий, кому ведом язык богов, они
суть избранники Софии,
творцы красоты.
Актуальность ничто
есть поэтому метафизическое хищение, на которое, однако, наперед дано
было соизволение
Творца всяческих, возлюбившего мир в его свободе, а не в качестве только объекта Своего всемогущества.
Очевидно также, что зло, как таковое, не могло
быть создано благим и любящим
Творцом, а потому и не может иметь в себе бытия или самостоятельного источника жизни, который, однако, присущ самомалейшей твари.
Но мир
есть бытие не самобытное, а то, что сотворено Богом, не может
быть таким, каков сам
Творец: in his enim, quae auoaue modo sint, et non sunt quod Deus est, a quo facta sunt»» [В здешних вещах да
будет свой собственный образ, а не Божий, от которого все они происходят (лат.).] [De civ. Dei, XIV, 13, 11 (Писарев, 103).].
В «Сотворении Адама» пробужденный к бытию прародитель с томлением глядит на
Творца, а в складках развевающейся одежды Его уже присутствует душа еще несозданной
Евы, неотторжимо вперившейся в Адама, как бы зовущей к себе мужа, внедряющей в него тоску по себе.
Предвечного решения Божия, которое осталось тайною даже «начальствам и властям» небесным, не мог разгадать и искуситель, дух зависти, который уже по тому самому лишен
был всякой проницательности в любви: судя по самому себе и не допуская ничего иного и высшего, он мог рассчитывать лишь на то, что
Творец, обиженный непослушанием, отвернется от мира, бросит его, как сломанную игрушку, а тогда-то и воцарится в нем сатана.
Неточные совпадения
«Ну-ка, пустить одних детей, чтоб они сами приобрели, сделали посуду, подоили молоко и т. д. Стали бы они шалить? Они бы с голоду померли. Ну-ка, пустите нас с нашими страстями, мыслями, без понятия о едином Боге и
Творце! Или без понятия того, что
есть добро, без объяснения зла нравственного».
Воображаясь героиней // Своих возлюбленных
творцов, // Кларисой, Юлией, Дельфиной, // Татьяна в тишине лесов // Одна с опасной книгой бродит, // Она в ней ищет и находит // Свой тайный жар, свои мечты, // Плоды сердечной полноты, // Вздыхает и, себе присвоя // Чужой восторг, чужую грусть, // В забвенье шепчет наизусть // Письмо для милого героя… // Но наш герой, кто б ни
был он, // Уж верно
был не Грандисон.
Свой слог на важный лад настроя, // Бывало, пламенный
творец // Являл нам своего героя // Как совершенства образец. // Он одарял предмет любимый, // Всегда неправедно гонимый, // Душой чувствительной, умом // И привлекательным лицом. // Питая жар чистейшей страсти, // Всегда восторженный герой // Готов
был жертвовать собой, // И при конце последней части // Всегда наказан
был порок, // Добру достойный
был венок.
Гениальнейший художник, который так изумительно тонко чувствовал силу зла, что казался
творцом его, дьяволом, разоблачающим самого себя, — художник этот, в стране, где большинство господ
было такими же рабами, как их слуги, истерически кричал:
Послушай: хитрости какие! // Что за рассказ у них смешной? // Она за тайну мне сказала, // Что умер бедный мой отец, // И мне тихонько показала // Седую голову —
творец! // Куда бежать нам от злоречья? // Подумай: эта голова //
Была совсем не человечья, // А волчья, — видишь: какова! // Чем обмануть меня хотела! // Не стыдно ль ей меня пугать? // И для чего? чтоб я не смела // С тобой сегодня убежать! // Возможно ль?