Неточные совпадения
Что вы знаете или мните о природе вещей, лежит далеко в стороне от области религии: воспринимать в нашу жизнь и вдохновляться в этих воздействиях (вселенной) и в том, что они пробуждают в нас, всем единичным не обособленно, а в связи с целым, всем ограниченным не в его противоположности иному, а как
символом бесконечного — вот что
есть религия; а что хочет выйти за эти пределы и, напр., глубже проникнуть в природу и субстанцию вещей,
есть уже не религия, а некоторым образом стремится
быть наукой…
[Никейская формула» или, точнее, Никейский
символ веры
был принят на I Вселенском соборе в 325 г. в Никее, собор осудил арианство как ересь.
Можно сказать (применяя кантовский термин), что миф
есть синтетическое религиозное суждение a priori» [Ср. с высказыванием В. И. Иванова: «Миф
есть синтетическое суждение, где сказуемое-глагол присоединено к подлежащему-символу» (Иванов В. Собр. соч.
Так,
символ в рационалистическом применении берется как условный знак, аббревиатура понятия, иногда целой совокупности понятий, конструктивная схема, логический чертеж; он
есть условность условностей и в этом смысле нечто не сущее; он прагматичен в своем возникновении и призрачен вне своего прагматизма; он возникает по определенному поводу, цепляется за вещи лишь в предуказанных точках, его реализм частичен, акцидентален.
Чтобы понять значение культа, нужно принять во внимание его символический реализм, его мифотворческую энергию: для верующих культ не
есть совокупность своевольно избранных
символов, но совершенно реальное богодейство, переживаемый миф или мифологизирование действительности.
[Имеется в виду многовековой спор ариан, противопоставлявших принцип «подобносущности» Бога-Отца и Бога-Сына принципу «единосущности», который
был провозглашен в Никейском
символе веры.
Неизреченность не
есть синоним бессловесности, алогичности, антилогичности, скорее наоборот, она-то и
есть непрерывная изрекаемость, рождающая словесные
символы для своего воплощения.
Никогда нельзя сказать про человека, действительно прикоснувшегося к церковной жизни, что для него догматы
суть только учение или рациональные схемы, логические
символы, ибо прикосновенность эта именно и означает реальную встречу Бога с человеком в живом личном опыте, личное мифотворчество.
Христианский
символ веры
был принят на Никейском вселенском соборе (325 г.), затем дополнялся на Константинопольском соборе (381 г.).
Если философии доступна только истинность, а не сама Истина, открывающаяся человеку в
символах религии, то и путь ее
есть постоянное постигание, без окончательного постижения, — «ewige Aufgabe».
Библия
есть одновременно и просто книга, доступная научному изучению, и памятник иудейской письменности, и Книга книг, вечный
Символ, раскрывающийся только вере, только молитве, только благоговению.
«Это чудо
есть единое, которое
есть не существующее (μη öv), чтобы не получить определения от другого, ибо для него поистине не существует соответствующего имени; если же нужно его наименовать, обычно именуется Единым… оно трудно познаваемо, оно познается преимущественно чрез порождаемую им сущность (ουσία); ум ведет к сущности, и его природа такова, что она
есть источник наилучшего и сила, породившая сущее, но пребывающая в себе и не уменьшающаяся и не сущая в происходящем от нее; по отношению к таковому мы по необходимости называем его единым, чтобы обозначить для себя неделимую его природу и желая привести к единству (ένοΰν) душу, но употребляем выражение: «единое и неделимое» не так, как мы говорим о
символе и единице, ибо единица в этом смысле
есть начало количества (ποσού άρχαί), какового не существовало бы, если бы вперед не существовала сущность и то, что предшествует сущности.
Другими словами, Бог как Абсолютное совершенно свободен от мира, или «премирен», им ни в какой степени не обусловливается и в нем не нуждается [Отношение между тварью и Абсолютным может
быть помощью математического
символа бесконечности оо выражено так: оо + любая конечная величина или тварь = оо, следовательно, тварь для бесконечности, в сравнении с бесконечностью = 0, оставаясь для себя величиной.
«Знаменитый
символ пещеры у Платона, — пишет А. А. Тахо-Годи в комментарии к этому месту диалога, — дает читателю образное понятие о мире высших идей и мире чувственно воспринимаемых вещей, которые
суть не что иное, как тени идей, их слабые копии и подобия» (там же.
Поэтому оно само
есть тоже лишь
символ, зов, обетование, величавый жест, однако — увы! — упадающий в бессилии.
Однако теургический характер присущ
был, — но, конечно, лишь в известной степени, — и ветхозаветному богослужению, поскольку ветхозаветная церковь неразрывно связана с христианством и полна
символов и прообразов боговоплощения; не чужд он даже и языческому культу в той мере, в какой и язычеству вообще доступно боговедение и благодать Божия, насколько его мистериям и богослужению свойственна
была религиозная подлинность.
Он все-таки остается только «ознаменовательным», как бы ни
были реалистичны его
символы, но не становится действенным.
— А по-моему, не имеет, потому что это унижение женщины. Да-с! — торжественно раскланялась Лидинька. — А я бы на месте Стрешневой не позволила бы ему. Все равно то же что и руку у женщины целовать! Это все поэзия-с, гниль, а по отношению к правам женщины, это — оскорбление… Вообще, сниманье салопа, целованье руки и прочее, это
есть символ рабства. Отчего мы у вас не целуем? Отчего-с? Отвечайте мне!
Неточные совпадения
— А может
быть, это — прислуга.
Есть такое суеверие: когда женщина трудно родит — открывают в церкви царские врата. Это, пожалуй, не глупо, как
символ, что ли. А когда человек трудно умирает — зажигают дрова в печи, лучину на шестке, чтоб душа видела дорогу в небо: «огонек на исход души».
Часов в 11 приехали баниосы с подарками от полномочных адмиралу. Все вещи помещались в простых деревянных ящиках, а ящики поставлены
были на деревянных же подставках, похожих на носилки с ножками. Эти подставки заменяют отчасти наши столы. Японцам кажется неуважительно поставить подарок на пол. На каждом ящике положены
были свертки бумаги, опять с
символом «прилипчивости».
Сзади всех подставок поставлена
была особо еще одна подставка перед каждым гостем, и на ней лежала целая жареная рыба с загнутым кверху хвостом и головой. Давно я собирался придвинуть ее к себе и протянул
было руку, но второй полномочный заметил мое движение. «Эту рыбу почти всегда подают у нас на обедах, — заметил он, — но ее никогда не
едят тут, а отсылают гостям домой с конфектами». Одно путное блюдо и
было, да и то не
едят! Ох уж эти мне эмблемы да
символы!
И это
было не внешней, а внутренней судьбой русского народа, ибо все внешнее
есть лишь
символ внутреннего.
Но все материальное
есть лишь
символ и знак духовной действительности, все внешнее
есть лишь манифестация внутреннего, все принуждающее и насилующее
есть ложно направленная свобода.