Неточные совпадения
В душе человеческой появляется сознание неабсолютности и внебожественности, а следовательно, относительности и греховности своего
бытия, но одновременно зарождается и стремление освободиться от «мира», преодолеть его в Боге; другими словами, вместе с религиозным самосознанием в
человеке родится и чувство зла, вины, греха, отторженности от Бога, а равно и потребность спасения и искупления.
Т. 1. С. 103).], если диалектика есть достаточно надежный мост, ведущий
человека к свышечеловеческому
бытию, к абсолютному духу, то очевидно, что мир и есть этот же самый дух, находящийся на соответственных ступенях своего диалектического саморазвития.
Миф возникает из религиозного переживания, почему и мифотворчество предполагает не отвлеченное напряжение мысли, но некоторый выход из себя в область
бытия божественного, некое богодейство, — другими словами, миф имеет теургическое происхождение и теургическое значение [По определению В. С. Соловьева, задача «свободной теургии» — «осуществление
человеком божественных сил в самом реальном
бытии природы» (Соловьев В. С. Соч.
У Юма она имела субъективно-человеческое значение — «быть для
человека», у Беркли получила истолкование как действие Божества в человеческом сознании; у Гегеля она была транспонирована уже на язык божественного
бытия: мышление мышления — само абсолютное, единое в
бытии и сознании [К этим общим аргументам следует присоединить и то еще соображение, что если религия есть низшая ступень философского сознания, то она отменяется упраздняется за ненадобностью после высшего ее достижения, и только непоследовательность позволяет Гегелю удерживать религию, соответствующую «представлению», в самостоятельном ее значении, рядом с философией, соответствующей «понятию».
В царственной свободе, предоставленной
человеку, полноте его богосыновства ему предоставлено самое
бытие Бога делать проблемой, философски искать Его, а следовательно, предоставлена и полная возможность не находить и даже отвергать Его, т. е. вместе с философским благочестием заложена возможность и философского нечестия.
Божество по благодати открывается
человеку в меру способности отдельного духа, но сама «пресущественная беспредельность лежит выше сущности (трансцендентна ей); выше умов превышающее ум единство; недоступно всякому рассуждению единое, превосходящее рассуждение; неизреченное для всякого слова благо превыше слова; единство, единящее всякое единство, и пресущественная сущность, и ум, недоступный уму, и слово неизрекаемое, бессловность, безразумность и безымянность, не соответствующая ничему из сущего; виновное в
бытии всего, само не будучи сущим, как трансцендентное всякой сущности» (ib.).
Для Эриугены
бытие чувственного мира начинается с грехопадения
человека, которое совершается не во времени, но в некотором вневременном акте.
И в сердце
человека слышится тот же неумолчный шепот: ты не в себе имеешь корень своего
бытия, — ты сотворен.
Ибо
человек ощущает себя относительным
бытием, песчинкой, ввергнутой в безмерности пространства и времени.
Господь Иисус есть Бог, Второе Лицо Пресвятой Троицы, в Нем «обитает вся полнота Божества телесно» [Кол. 2:9.]; как Бог, в абсолютности Своей Он совершенно трансцендентен миру, премирен, но вместе с тем Он есть совершенный
Человек, обладающий всей полнотой тварного, мирового
бытия, воистину мирочеловек, — само относительное, причем божество и человечество, таинственным и для ума непостижимым образом, соединены в Нем нераздельно и неслиянно [Это и делает понятной, насколько можно здесь говорить о понятности, всю чудовищную для разума, прямо смеющуюся над рассудочным мышлением парадоксию церковного песнопения: «Во гробе плотски, во аде же с душею, яко Бог, в рай же с разбойником и на престоле сущий со Отцем и Духом, вся исполняя неописанный» (Пасхальные часы).].
Высшие и общие идеи, как добро и красота, прямо отражают умный свет, напротив, идеи, относящиеся к
бытию конкретному:
человек, животное, стол, — лишь во все более слабых отсветах.
Типична в этом отношении полемика св. Григория Палимы (XIV в.), который отвергает астрологическую мировую душу, однако утверждая
бытие ее в
человеке: «Не существует какой-нибудь небесной или всемирной души, но единственно разумная душа есть человеческая: не небесная, но свышенебесная, и не благодаря месту, но по своей собственной природе, как умная правящая сущность» (ού^εστι τις ουρανός, ή παγκόσμιος ψυχή, άλλα μόνη λογική ψυχή εστίν ή ανθρωπινή ουκ ουράνιος, αλλ' ύπερουράνιος, ου τόπω, αλλά щ εαυτής φύσει, άτε νοερά υπάρχουσα ουσία) Migne Patrol., ser. gr., t. 150, col. 1125, cap.
И сказанное больше всего применимо к тому, что составляет полноту и венец
бытия, именно к
человеку, а затем к низшим, подчиненным ему иерархиям живых существ, — к миру животных, растений, минералов.
Христос есть
человек, как таковой, вся идея
человека, и в этом смысле род в
человеке; но последний осуществляется в
бытии как неопределенная множественность индивидуальностей, в которых раскрывается род.
Григорий Нисский отрицает изначальную двуполость
человека, подвергая своеобразной экзегезе текст
Бытия 1:27: «Сказано: сотвори Бог
человека, по образу Божию сотвори его; творение созданного по образу приводится к окончанию.
Если же кто затрудняется, спрашивая о способе происхождения
людей, не нужно ли было для сего
человеку содействие брака? то и мы спросим его о способе
бытия Ангелов: почему они составляют бесчисленные тьмы, будучи и одной сущностью и многочисленными?
Если чувственность, телесность мира не есть болезнь или субъективное только состояние, но самостоятельная стихия
бытия, то пол не может остаться лишь внутри
человека, но должен осуществиться и во плоти, раздвоиться в ней, чтобы, ощутив это раздвоение, двум стать «в плоть едину».
Даже если допустить, вместе с иными мистиками, что духи ангелов имеют мужскую или женскую природу, это все же еще не образует пола в его полноте, для которой существенно
бытие двух существ в одну плоть, как это имеется в
человеке.
Образ Божий дан
человеку, он вложен в него как неустранимая основа его
бытия, подобие же есть то, что осуществляется
человеком на основе этого образа, как задача его жизни [Различие между образом и подобием Божьим было сделано уже Оригеном: «Моисей, когда рассказывает о первом сотворении
человека, говорит: и рече Бог: сотворим
человека по образу нашему и по подобию.
Однако в этом единении с миром для
человека таится и опасность, которая может угрожать ему даже и смертью, хотя «Бог и не сотворил смерти», но «создал
человека для нетления и соделал его образом вечного
бытия Своего» (Прем.
Первозданному
человеку законом целомудренного
бытия, силою которого он воссоединял в себе весь мир, становясь царем его, была любовь к Небесному Отцу, требовавшая от него детски доверчивого, любовного послушания.
Вместе с тем оно не должно было принадлежать к нашему человеческому миру, находясь в иной плоскости
бытия, и потому способно соблазнять
человека, клевеща на Бога.
Союз жены и мужа перестал быть чистым образом Христа и Церкви,
человек утратил внутреннюю норму своего
бытия, и тогда открылась
людям их нагота, не только тела, но и духа, лишенного уже цельности.
Эта общая поврежденность жизни с очевидностью обнаруживается в смерти: ничто сделалось настолько актуальным в
человеке, что получило силу разлагать его состав, стала обнажаться изнанка его
бытия — небытие.
Благодаря Голгофской жертве старый
человек создается заново, оставаясь самим собой и после воскресения: последнее разделение в нем смерти и жизни,
бытия и небытия происходит на Страшном Суде, который и может быть в известном смысле рассматриваем как последний, заключительный акт в цепи событий, в своей совокупности составляющих сотворение
человека.
Во Христе заключается не только высшая и единственная норма долженствования для
человека, но и закон человеческого
бытия, хотя это и раскроется лишь в конце нашего зона, на Страшном Суде.
Люди узнают, что истинное
бытие принадлежит в
человеке только Христову началу.
В меру того, насколько сам
человек положил основу своему
бытию, осуществил в себе подобие Божие, выявил умопостигаемый лик свой, познал в себе божественную свою идею, настолько он имеет силы жизни и роста в Царствии Христовом.
Историческое рождение
человека, существа свободного и богоподобного, не только предполагает рождение в собственном смысле, т. е. акт божественного всемогущества, вызывающий к
бытию новые жизни и осуществляющийся через брачное соединение супругов или вообще лиц разного пола, но и некое самосотворение
человека.
Из «белого мага»
человек превратился в невольника своего труда, причем возвышенность его призвания затемнена была этим его пленением: хозяйственный труд есть серая магия, в которой неразъединимо смешаны элементы магии белой и черной, силы света и тьмы,
бытия и небытия, и уже самое это смешение таит в себе источник постоянных и мучительных противоречий, ставит на острие антиномии самое его существо.
В самой природе — хотя не Бога, а
человека и вообще твари — заложена возможность не только блаженства, но и муки, причем индивидуальная неповторяемость человеческой личности простирается и на это: всякий лик
бытия имеет не только свою светлую сторону, но и свою особую изнанку или тень.