— И какая развязность, — расстраивал сам себя Персиков, — бойкость какая-то!
И ведь заметьте, что этого прохвоста мне же поручено инструктировать. — Персиков указал на бумагу, доставленную Рокком (она валялась на экспериментальном столе)… — А как я его буду, этого невежду, инструктировать, когда я сам по этому вопросу ничего сказать не могу.
Вечером произошел третий сюрприз — опять взвыли собаки в Концовке,
и ведь как! Над лунными полями стоял непрерывный стон, злобные тоскливые стенания.
Неточные совпадения
— Но как же это так?
Ведь это же чудовищно!.. Это чудовищно, господа, — повторил он, обращаясь к жабам в террарии, но жабы спали
и ничего ему не ответили.
— Какая чудовищная случайность, что он меня отозвал, — сказал ученый, — иначе я его так бы
и не заметил. Но что это сулит?..
Ведь это сулит черт знает что такое!..
— Боже мой!
Ведь даже нельзя представить себе всех последствий… — Профессор с презрением ткнул левую калошу, которая раздражала его, не желая налезать на правую,
и пошел к выходу в одной калоше. Тут же он потерял носовой платок
и вышел, хлопнув тяжелою дверью. На крыльце он долго искал в карманах спичек, хлопая себя по бокам, не нашел
и тронулся по улице с незажженной папиросой во рту.
— Да ничего подобного! Ну, правда, организмы, полученные мною, больше обыкновенных… Ну, имеют некоторые новые свойства… Но
ведь тут же главное не величина, а невероятная скорость размножения, — сказал, на свое горе, Персиков
и тут же ужаснулся.
— Может быть, вы мне, господин профессор, хоть описание вашей камеры дадите? — заискивающе
и скорбно говорил механический человек, —
ведь вам теперь все равно…
— Ахти-х-ти-х, — заскулила
и закачала головой баба в платке, —
ведь это что ж такое? Прогневался Господь, истинное слово! Да неужто ж сдохла?
— Степановна, землю буду есть, что кур твоих испортили. Где ж это видано!
Ведь таких
и курьих болезней нет! Это твоих кур кто-то заколдовал.
— Спасибо вам,
и от души благодарен, — распекал его Александр Семенович, — что вы, товарищ, думаете? Вас зачем приставили? Смотреть. Так вы мне
и скажите, куда они делись?
Ведь вылупились они? Значит, удрали. Значит, вы дверь оставили открытой да
и ушли себе сами? Чтоб были мне цыплята!
— Не иначе, — отвечали наборщики, —
ведь это что ж такое. — Затем страшная матерная ругань перекатывалась в воздухе
и чей-то визгливый голос кричал...
А потом опять утешится, на вас она все надеется: говорит, что вы теперь ей помощник и что она где-нибудь немного денег займет и поедет в свой город, со мною, и пансион для благородных девиц заведет, а меня возьмет надзирательницей, и начнется у нас совсем новая, прекрасная жизнь, и целует меня, обнимает, утешает,
и ведь так верит! так верит фантазиям-то!
— Великодушная! — шепнул он. — Ох, как близко, и какая молодая, свежая, чистая… в этой гадкой комнате!.. Ну, прощайте! Живите долго, это лучше всего, и пользуйтесь, пока время. Вы посмотрите, что за безобразное зрелище: червяк полураздавленный, а еще топорщится.
И ведь тоже думал: обломаю дел много, не умру, куда! задача есть, ведь я гигант! А теперь вся задача гиганта — как бы умереть прилично, хотя никому до этого дела нет… Все равно: вилять хвостом не стану.
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть
и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее:
ведь вас, право, за кого-то другого приняли…
И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Хлестаков. Право, не знаю.
Ведь мой отец упрям
и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете.
Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу,
и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях
и у того
и у другого.
Хлестаков. А, да! (Берет
и рассматривает ассигнации.)Это хорошо.
Ведь это, говорят, новое счастье, когда новенькими бумажками.
А
ведь долго крепился давича в трактире, заламливал такие аллегории
и екивоки, что, кажись, век бы не добился толку.