Вы видели перед собою заурядных романистов и газетных сотрудников: усталые лица, поношенное платье, преждевременная плешивость, неособенное изящество приемов и тона — все это говорило вам, что серый
трудовой люд парижского литературного мира не очень благоденствует.
А все в нем старая-то закваска не высыхала: к молодежи льнул, ход давал тем, кто, как Теркин, с волчьим паспортом выгнан был откуда — нибудь, платил за бедных учащихся, поддерживал в двух земствах все, что делалось толкового на пользу
трудового люда.
Вы видели вокруг себя, что, несмотря на водворение империи, вы живете в демократическом государстве, где и
трудовой люд не чувствует себя отверженными париями и где, кроме того, значилось и тогда до семи миллионов крестьян-собственников.
— Нет-с, не для себя, а для того же общества, для массы, для
трудового люда. Я тоже народник, я, кузина, чувствую в себе связь и с мужиком, и с фабричным, и со всяким, кто потеет… pardon за это неизящное слово.
Неточные совпадения
* // От одной беды // Целых три растут, — // Вдруг над Питером // Слышен новый гуд. // Не поймет никто, // Отколь гуд идет: // «Ты не смей дремать, //
Трудовой народ, // Как под Питером // Рать Юденича». // Что же делать нам // Всем теперича? // И оттуда бьют, // И отсель палят — // Ой ты, бедный
люд, // Ой ты, Питер-град!
Без чванства и гордости почувствовал Теркин, как хорошо иметь средства помогать горюнам вроде Аршаулова. Без денег нельзя ничего такого провести в жизнь. Одной охоты мало. Вот и мудреца лесовода он пригрел и дает полный ход всему, что в нем кроется ценного на потребу родным угодьям и тому же
трудовому, обездоленному
люду. И судьбу капитана он обеспечил — взял его на свою службу, видя что на того начали коситься другие пайщики из-за истории с Перновским, хотя она и кончилась ничем.
— Сдавайте экзамен, и будем вместе работать. Я вас зову не на легкую наживу. Придется жить по — студенчески… на первых порах. Может, и перебиваться придется, Заплатин. Но поймите… Нарождается новый
люд, способный сознавать свои права, свое значение. В его мозги многое уже вошло, что еще двадцать-тридцать лет назад оставалось для него книгой за семью печатями. Это —
трудовая масса двадцатого века. Верьте мне! И ему нужны защитники… — из таких, как мы с вами.