Неточные совпадения
Борода, немного потемнее,
так же
как и усы, расчесана была посредине, где образовался точно веер с целой градацией оттенков, начиная от ярко-белокурого на самом проборе.
— Мы этим не промышляем. Вот и биржа… Смотришь на
такого русского молодца,
как вы, и озор берет. Что ни маклер — немчура. От папеньки досталось. А немцы,
как собаки, везде снюхаются!..
Настоящие барские палаты, но не
такие низменные и темные,
как тут вот, почти рядом, на Варварке хоромы бояр Романовых, а в пять, в десять раз просторнее.
Фамильярности он не допускал, да ее никогда и не было со стороны ярославца. Всего больше лакомился он чувством меры у
такого белорубашника, остриженного в кружало. Он вам и скандальную новость сообщит, и дельный торговый слух, и статейку рекомендует в «Ведомостях», — и все это кстати, сдержанно,
как хороший дипломат и полезный собеседник.
— Штука любезная. Мы в молодых людях нуждаемся,
таких вот,
как вы. Очень уж овчиной у нас разит. Никого нельзя ввести в операцию… Или выжига, или хам!..
Калакуцкий все это одобрил. Они подходили друг к другу. Строитель был человек малограмотный, нигде не учился, вышел в офицеры из юнкеров, но родился в барской семье. Его прикрывал плохой французский язык и лоск, вывозили сметка и смелость. Но ему нужен был на время пособник в
таком роде,
как Палтусов, гораздо образованнее, новее, тоньше его самого.
Вина он выпил довольно, но язык его был
так же сдержан,
как и в начале завтрака. Только щеки стали розовее. Он очень от этого похорошел.
— Умен, — повторил Палтусов. — Я его не презираю.
Такой же русак,
как и мы с вами… Я говорю о мужике, вот об
таком Алексее, что служит нам, о рядчике, десятнике, штукатуре… Мы должны с ними сладиться и сказать купецкой мошне: пора тебе с нами делиться, а не хочешь,
так мы тебя под ножку.
Он уже иначе не умел говорить с русскими,
как таким языком.
В Москве время текло опять почти что
так,
как оно текло, когда Иван Алексеич кончил курс кандидатом и отдыхал, живя в Лоскутном.
Губы сжаты
так,
как они сжимаются у обедневших помещиц, желающих во что бы то ни стало поддержать «положение в обществе».
«Не купить ли?» — Иван Алексеич испытывал ощущение малодушного позыва к покупкам,
так, по-детски, чего-нибудь… По телу внутри разлилась истома; всего приятнее было останавливаться почаще, перекинуться парой слов, поглядеть… А покупка все
как будто дело…
И тотчас перед Пирожковым всплыла,
как живая, сцена: товарищ его, Чистяков, теперь адвокат, выдержал экзамен и на радостях купил у «носящего»
такие вот «штиблеты».
— Да зачем я ему? — спросил Осетров ласково-пренебрежительно и
так посмотрел на Палтусова,
как бы хотел сказать ему: «Да вы разве не знаете вашего милейшего Сергея Степановича?»
Палтусов и это понял. Ему надо было сейчас же поставить себя на равную ногу с Осетровым, доложить ему, что они люди одного сорта, «из интеллигенции», и должны хорошо понимать друг друга. Этот делец из университетских смотрел докой — не чета Калакуцкому.
Таким человеком следовало заручиться, хотя бы только
как добрым знакомым.
— Я —
такой же новичок,
как и вы были, Вадим Павлович, когда начинали присматриваться к делам. Мы с вами учились сначала другому. Мне ваша карьера немного известна.
— Еще бы!.. Шуйское дело в этом году тридцать пять дало,
так об этом
как звонят!..
Старик осторожно приотворил дверь. Разговор смолк. Он вошел и вернулся тотчас же. А за ним выбежал ражий офицер с красным, лоснящимся лицом, завитой, с какими-то рожками на лбу, еще мальчик по летам, но уже ожирелый, в уланке с красным кантом и золотой петлицей на воротнике. Уланка была сшита нарочно непомерно коротко и узко,
так что формы корнета выставлялись напоказ при каждом повороте. В петлице торчал солдатский Георгиевский крест на широкой ленте и
как будто больших размеров, чем делают обыкновенно.
И вряд ли во всей, даже гвардейской, кавалерии кто
так умел носить рейтузы и длинный до носу козырек,
как он.
Галстуки, белье, золотые мелкие вещи он носил не иначе
как лондонские, «точно
такие»,
как принц Галльский, от тех же самых поставщиков.
— Не смейте
так на меня глядеть! — глухо крикнула она. — Мне теперь все равно,
какие у вас метрески. Я вам не жена и не буду ею. Значит, вы свободны. А я только не хочу, чтобы вы срамили меня и детей моих. Разорить их я вас не попущу!
— Comme c'est… — Станицын искал слово, — comme c'est propre… [
как это чистоплотно… (фр.).] От жены
такая сделка… Ха! Ха!
Победа одержана; муж сделает
так,
как она желает.
Такое ничтожество,
такая пустельга,
как Виктор Мироныч, у которого,
как у кошки, «не душа, а пар», и считает себя из белой кости, а на нее смотрит
как на кумушку!
Хоть она и никогда не любила мужа, но разве она
такая,
как его «французенки», крашеные, обрюзглые или сухие, жилистые?
На лестнице послышались скорые мужские шаги. Анна Серафимовна подняла голову. Это был Палтусов, в шляпе и пальто. Она вспыхнула. Ей стало сначала неловко оттого, что он ее застал в амбаре, среди ситцев и сукон,
как настоящую хозяйку-купчиху. Но это чувство пролетело мгновенно, хотя и заставило ее покраснеть. Ну что ж
такое? Она купчиха, владетельница миллионной фабрики, занимается делом, смыслит в нем. Тут нет ничего постыдного. Хорошо, кабы все
так поступали,
как она.
— Нет! не из жалости! — с живостью возразил он. — Цельный человек!.. Русская культура вот
такая и должна быть… А точно, — он
как бы искал слово, — судьба ваша…
Им обоим приятно было бы остаться еще вдвоем в этом хозяйском отделении амбара. Но если б у Анны Серафимовны и не случилось экстренного дела, она бы все-таки поспешила уехать. Палтусова она принимала несколько раз у себя на дому, но в гостиной, в огромной комнате, на диване, в роли дамы, — она там не
так близко сидела к нему, думала не о том, следила за собой, была больше стеснена,
как хозяйка.
Ананас уступили ей за три рубля. Это ей доставило удовольствие: и недорого и подарок к обеду славный. Скупа ли она? Мысль эта все чаще и чаще приходила Анне Серафимовне. Скупа! Пожалуй, и говорят
так про нее. И не один Виктор Мироныч. Но правда ли? Никому она зря не отказывала. В доме за всем глаз имеет. Да
как же иначе-то? На туалет, — а она любит одеться, — тратит тысячи три. Зато в школу целый шкап книг и пособий пожертвовала. Можно ли без расчета?
Нежный запах ананаса, положенного в открытый верх коляски, достигал до ее обоняния. И опять всплыли глаза Палтусова. Глазам-то она не верит. Очень уж они мягки и умны.
Такой человек на каждом хочет играть,
как на скрипке…
Надо изложить все Ермилу Фомичу покороче и подельнее насчет доверенности и прочего. А деньги он приготовит. В банки она не любила вкладывать. Да и не тот процент. Бумаг купить — лопнет общество или сам банк.
Такой же человек,
как Ермил Фомич, не лопнет. Ему ничего не значит давать ей десять процентов. Он не дисконт и все сорок получит с ее же денег.
Глаза Анны Серафимовны блеснули и прикрылись веками. Еще раз кусок сегодняшнего разговора с Палтусовым припомнился ей. Он назвал ее «соломенной вдовой». И она сама это подтвердила. У ней это сорвалось с языка, а теперь
как будто и стыдно. Ведь разве не правда? Только не следовало этого говорить молодому мужчине с глазу на глаз, да еще
такому,
как Палтусов. Он не должен знать «тайны ее алькова». Эту фразу она где-то недавно прочла. И Ермил Фомич когда разойдется, то этаким точно языком говорит.
— Еще бы! — повторил он. — Умница вы, да и
какая! Вас бы надо к нам в биржевой комитет или в думу… Ей-ей! Все это превосходно — и полное мое вам одобрение. Завтра пораньше Трифоныча ко мне…
Какую надо сумму и проектец доверенности. У меня есть дока… Из наших банковых юрисконсультов. Я ему завтра покажу, нарочно заеду.
Так вы, — он начал говорить тихо, — пенсиончик супругу-то положили?..
Все говорил: «Так-то лучше», да и не взвиделся,
как пятьдесят семь годков стукнуло.
— А-а! Прочтите! Знамение времени! Вы раскусите, чем пахнет! Есть что-то
такое,
как бы это сказать… Протестация. Пришел конец нашему квасу-то. Мы шапками закидаем! Мы да мы! А вся Европа нам фигу кажет…
— Я
такой!.. Это точно. Из старых западников… У меня
какие друзья-то были? Кто мне дорогу-то указал?.. Храни, мол, Ермил, наши…
как бы это сказать… инструкции. Я и храню! Перед Европой я не кичусь! Наука…
—
Какой!…
Так, по инерции… Ей-богу! Сидишь, сидишь… Один вексель учтешь, другой, третий; отчет по банку или по обществу просмотришь; в трактир чайку! Китай!.. Ташкент!.. По сие время еще в татарщине находимся!
Как будто забыла, что ей всего двадцать семь лет, что считают ее хорошенькой, целуют ручки, всячески отличают ее, обходятся с нею совсем не
так,
как с женщинами ее круга.
Разом взявшись за руки, накинулись на гостью две девушки, обе блондинки, высокие, перетянутые, одна в коротких волосах, другая в косе, перевязанной цветною лентой, —
такие же бойкие,
как и Любаша, но менее резкие и с более барскими манерами.
Вилку Любаша держала торчком, прямо и «всей пятерней» —
как замечала ей иногда мать, отличавшаяся хорошими купеческими манерами; ножик —
так же, ела с ножа решительно все, а дичь, цыплят и всякую птицу исключительно руками,
так что и подруг своих заразила теми же приемами.
«Что за столпотворение вавилонское», — подумала Анна Серафимовна. Ее начало давить,
как во сне, когда вас «домовой», —
так ей рассказывала когда-то няня, — душит своей мохнатой лапой.
— И в Америке тоже.
Какие крохи оставались — я махнул на них рукой… Да вы что же все про меня? Вы лучше про себя расскажите. Вон вы, сестричка,
какая… Вы не обидитесь? Я вас, помню,
так звал.
Любаша с прихода Рубцова заметно притихла. Она прислушивалась к разговору его с Анной Серафимовной, начала насмешливо улыбаться, от жареного — подавали индейку, чиненную каштанами, — отказалась и сложила даже руки на груди, а рот вытерла старательно салфеткой. Она не нападала на этого «братца»
так смело,
как на шурина, а больше отшучивалась.
Так они и проговорили вдвоем. Она узнала, что Рубцов еще не поступил ни на
какое место. Всего больше рассказывал он про Америку; но у янки не все одобрял, а раза два обозвал их даже «жуликами» и прибавил, что везде у них взятка забралась. Францию хвалил.
Официанты, по знаку Викентия, выпрямились. Мимо одного из них прошел «барин», — прислуга
так называла Евлампия Григорьевича, — не глядя на него. Ему до сих пор точно немножко стыдно перед прислугою… А в
каком сановном, хотя бы графском или княжеском, доме
так все в струне,
как у него?
Поклон швейцар отвесил
такой же,
как и официанты. Немало он натерпелся от барыни. Она долго находила, что он кланяется по-солдатски.
И что же нужно
такое иметь, чтобы обратить к себе сердце женщины, не принцессы какой-нибудь, а
такой же купчихи,
как и он?
Евлампий Григорьевич попал на свою зарубку… Что она
такое была?.. Родители проторговались!.. Родня голая; быть бы ей за каким-нибудь лавочником или в учительницы идти, в народную школу, благо она в университете экзамен выдержала… В этом-то вся и сила!.. Еще при других он употребляет ученые слова, а
как при ней скажет хоть, например, слово «цивилизация», она на него посмотрит искоса, он и очутится на сковороде…
Взломцев
так много занимался по своим делам, что день расписывал на часы и даже родственникам, и
таким почетным,
как Нетов, назначал день и час и сейчас заносил в книжечку.
Жил он один, в большом, богато отделанном доме с парадными и «простыми» комнатами, без новых затей,
так,
как это делалось лет тридцать — сорок назад, когда отец его трепетал перед полицеймейстером и даже приставу подносил сам бокал шампанского на подносе.