Неточные совпадения
«Музыкантская» потянула к скрипке, и первый
мой учитель был выездной «Сашка», ездивший и «стремянным» у деда
моего. К некоторым дворовым я привязывался. Садовник Павел и столяр Тимофей были
моими первыми приятелями, когда мы, летом, переезжали в подгородную деревню Анкудиновку, описанную мною в романе под
именем «Липки».
Жили в Казани и шумно и привольно, но по части высшей „интеллигенции“ было скудно. Даже в Нижнем нашлось несколько писателей за
мои гимназические годы; а в тогдашнем казанском обществе я не помню ни одного интересного мужчины с литературным
именем или с репутацией особенного ума, начитанности. Профессора в тамошнем свете появлялись очень редко, и едва ли не одного только И.К.Бабста встречал я в светских домах до перехода его в Москву.
Случилось так, что вторая жена Петра Александровича была в ближайшем родстве с одной из
моих теток, свояченицей отца, А.Д.Боборыкиной. Тетка мне часто говорила о ней, называя уменьшительным
именем"Сашенька".
— Ох, батюшка!.. Уходил себя дикой козой! Увидал я ее в лавке у Каменного моста… Три дня приставал к
моей Катерине Павловне (
имя жены его):"Сделай ты мне из нее окорочок буженины и вели подать под сливочным соусом". Вот и отдуваюсь теперь!
Мне надо было брать два билета — по двум курсам, и их содержание до сих пор чрезвычайно отчетливо сохранилось в
моей памяти:"О давности в уголовных делах", и о той форме суда присяжных в древнем Риме, которая известна была под
именем"Questiones perpetuae".
Тогда в"Отечественных записках"Краевского стали появляться в 60-х годах критические заметки (под мужским
именем), где разбирались новости журнальной беллетристики, и когда в начале 1863 года появилась рецензия на две первых части
моего романа"В путь-дорогу", я стал разыскивать, кто этот критик, и чрез М. П. Федорова, приятеля сыновей Краевского, узнал, что это давнишняя сотрудница"Отечественных записок"Н.Д.Хвощинская.
Русских тогда в Латинском квартале было еще очень мало, больше все медики и специалисты — магистранты. О настоящих политических"изгнанниках"что-то не было и слышно. Крупных
имен — ни одного. Да и в легальных сферах из писателей никто тогда не жил в Париже. Тургенев, может быть, наезжал; но это была полоса его баденской жизни. Домом жил только Н.И.Тургенев — экс-декабрист; но ни у меня, ни у
моих сожителей не было случая с ним видеться.
Мой сотоварищ по кружку"любителей природы"(по
имени и фамилии Эводь Шевалье) был еще то, что называется"un gamin", несмотря на свой порядочный возраст — школьник, хохотун, затейник, остряк и, разумеется, немножко циник.
Но
моя мысль нашла себе отклик только в лице какой-то одной почитательницы
имени Тургенева, которая прислала даже вклад.
"Немецкие Афины"давно меня интересовали. Еще в"Библиотеке для чтения"задолго до
моего редакторства (кажется, я еще жил в Дерпте) я читал письма оттуда одного из первых тогдашних туристов-писателей — М.В.Авдеева, после того как он уже составил себе литературное
имя своим"Тамариным". Петербургские, берлинские, парижские и лондонские собрания и музеи не сделались для меня предметом особенного культа, но все-таки
мое художественное понимание и вкус в области искусства значительно развились.
В дворцовых залах, известных под
именем"Reduten-Sale", в фашинг давались маскарады высшего сорта. Тут эрцгерцоги, дипломаты, генералы, министры смешивались с толпой масок. Это напоминало петербургские маскарады
моей первой молодости в Большом театре и в Купеческом клубе — в том доме, где теперь Учетный банк.
У французских писателей, особенно если они добились известности, всегда найдете вы больше писательской исключительности и самопоглощения своим писательским"я". С кем я ни беседовал из них на
моем веку, мне бросалось в глаза их полное почти равнодушие ко всему, что не их дело, их
имя, их писательские успехи.
Зато при синьоре Ортис жили три дочери — взрослые Лола (Долорес) и Консуэла и подросток с таким же благоуханным
именем. Каждый вечер приходили молодые люди (les navios, то есть женихи), и их вечеринки с пением и игрой очень напоминали жизнь нашей провинции эпохи
моей юности.
Писателя или ученого с большой известностью — решительно ни одного; так что приезд Герцена получал значение целого события для тех, кто связывал с его
именем весь его «удельный вес» — в смысле таланта, влияния, роли, сыгранной им, как первого глашатая свободной русской мысли. Тургенев изредка наезжал в Париж за эти два года, по крайней мере в
моей памяти остался визит к нему в отель улицы Лафитт.
Стракош сделал себе
имя как публичный чтец драматических вещей и в этом качестве приезжал и в Россию. При его невзрачной фигуре и дикции с австрийским акцентом он, на
мою оценку, не представлял собою ничего выдающегося. Как преподаватель он в драме и трагедии держался все-таки немецко-условного пафоса, а для комедии не имел ни вкуса, ни дикции, ни тонкости парижских профессоров — даровитых сосьетеров"Французской комедии".
Как оказалось, он не совсем корректно поступил позднее, когда выпустил второе издание книги, сняв
мое имя и не заплатив мне никакого дополнительного гонорара.
В нем я узнавал актеров и актрис тогдашнего Нижегородского театра: первый актер Милославский, впоследствии известный антрепренер на юге, и сестры Стрелковы (в романе они называются Бушуевы), из которых старшая Ханея Ивановна попала в Московский Малый театр и играла в
моей комедии"Однодворец"уже в амплуа старух, нося
имя своего мужа Таланова.
В этот перерыв более чем в четверть века Лондон успел сделаться новым центром эмиграции. Туда направлялись и анархисты, и самые серьезные политические беглецы, как, например, тот русский революционер, который убил генерала Мезенцева и к году
моего приезда в Лондон уже успел приобрести довольно громкое
имя в английской публике своими романами из жизни наших бунтарей и заговорщиков.
Покойный профессор Сухомлинов, бывший тогда"председательствующим"в нашем отделении, вскоре после
моего избрания сообщил мне, что Толстой, которому надо было поставить шесть
имен для трех кандидатов, написал шесть раз одно
имя, и это было —
мое.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю.
Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под
именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.
Как в ноги губернаторше // Я пала, как заплакала, // Как стала говорить, // Сказалась усталь долгая, // Истома непомерная, // Упередилось времечко — // Пришла
моя пора! // Спасибо губернаторше, // Елене Александровне, // Я столько благодарна ей, // Как матери родной! // Сама крестила мальчика // И
имя Лиодорушка — // Младенцу избрала…
Скотинин. А смею ли спросить, государь
мой, —
имени и отчества не знаю, — в деревеньках ваших водятся ли свинки?
5) Ламврокакис, беглый грек, без
имени и отчества и даже без чина, пойманный графом Кирилою Разумовским в Нежине, на базаре. Торговал греческим
мылом, губкою и орехами; сверх того, был сторонником классического образования. В 1756 году был найден в постели, заеденный клопами.
— Я игнорирую это до тех пор, пока свет не знает этого, пока
мое имя не опозорено.