Тут началась самая штука. Чего-чего только они не делали. Но, видно, оттого, что я неверующая, плохо клеилось… Писали,
писали разные каракульки… Я шепнула Елене Шамшин...
Неточные совпадения
Все эти девицы без кринолинов (у них губа-то не дура: ходить без кринолинов гораздо шикарнее), говорят, все читают,
пишут, переводят, заводят
разные мастерские… словом сказать, им весело.
Мы вернулись к столу. Постные физии наводили друг на друга ужасное уныние. Сначала блаженная читала чьи-то письма от
разных барынь. Два письма были из-за границы. В одном такие уж страсти рассказывались: будто англичанин какой-то вызывает по нескольку душ в раз и заставляет их между собой говорить."Когда он меня взял за руку,
пишет эта барыня, так я даже и не могу вам объяснить, что со мной сделалось". Недурно было бы узнать, что это с ней сделалось такое?
Это очень удобно: говорить правду! Не начать ли и мне третировать всех, как мадам Вениаминова? Надо только помогать больше
разным салопницам, чтоб про вас говорили: она святая, а потом и рубить направо и налево:"Вы
пишете навоз, вы не так глупы, как я полагала, у вас недурная рожица и т. д. и т. д.!"
Этот граф приходится как-то родственником Вениаминовой. Он сочиняет
разные романсы. Кажется,
написал целую оперу. Он такого же роста, как Домбрович, только толще и неуклюжее его. Лицо у него красное, губастое, с бакенбардами и нахмуренными бровями. Словом, очень противный. С Домбровичем он на ты. Подсел ко мне, задрал ноги ужасно и начал болтать всякий вздор. Его jargon в том же роде, как у Домбровича, но только в десять раз грубее. Он как сострит, сейчас же и рассмеется сам. А мне совсем не было смешно.
После танцев мы ужасно хохотали. Мужчины и, разумеется, первый — мой сочинитель начали
писать русские акростихи на
разные неприличные слова. Выходило ужасно смешно. Домбрович рассказывает, что несколько лет тому назад они всегда собирались с
разными литераторами и целые вечера забавлялись этим.
Если б ты знал, болотный и бездушный город, сколько горечи накопляется в сердце только от тебя, от твоих улиц, от твоей мглы, от твоей особой, безнадежной скуки, от
разных уродов Невского проспекта, французского театра и тоскливых гостиных! Почему я не могу
писать стихов?! Как бы я тебя отблагодарила на прощанье! Ты засасываешь женщину в свою пошлую порядочность, в эту кретинизирующую атмосферу визитов, обезьянства, коньков, шпор, усов, белых галстуков, модного ханжества и потаенного, гнусного разврата.
Я получал телеграммы и отправлял их дальше,
писал разные ведомости и переписывал начисто требовательные записи, претензии и рапорты, которые присылались к нам в контору безграмотными десятниками и мастерами.
Только у Новикова находим упоминание о Николае Раздеришине, который, «будучи в Сухопутном кадетском корпусе,
писал разные стихотворения, по большей части сатирические, в которых весьма много соли, остроты и хороших замыслов; но они не напечатаны».
— Пожжаррные, приготовьсь! Рразойдитесь! Господин Оптимов, разойдитесь, ведь вам же плохо будет! Чем в газеты на порядочных людей
писать разные критики, вы бы лучше сами старались вести себя посущественней! Добру-то не научат газеты!
Неточные совпадения
Давно уже имел я намерение
написать историю какого-нибудь города (или края) в данный период времени, но
разные обстоятельства мешали этому предприятию.
— Ну и черт с ним, — тихо ответил Иноков. — Забавно это, — вздохнул он, помолчав. — Я думаю, что мне тогда надобно было врага — человека, на которого я мог бы израсходовать свою злость. Вот я и выбрал этого… скота. На эту тему рассказ можно
написать, — враг для развлечения от… скуки, что ли? Вообще я много выдумывал
разных… штучек. Стихи
писал. Уверял себя, что влюблен…
Придумала скучную игру «Что с кем будет?»: нарезав бумагу маленькими квадратиками, она
писала на них
разные слова, свертывала квадратики в тугие трубки и заставляла детей вынимать из подола ее по три трубки.
Что касается оброка, то Затертый
писал, что денег этих собрать нельзя, что мужики частью разорились, частью ушли по
разным местам и где находятся — неизвестно, и что он собирает на месте деятельные справки.
Еще более призадумался Обломов, когда замелькали у него в глазах пакеты с надписью нужное и весьма нужное, когда его заставляли делать
разные справки, выписки, рыться в делах,
писать тетради в два пальца толщиной, которые, точно на смех, называли записками; притом всё требовали скоро, все куда-то торопились, ни на чем не останавливались: не успеют спустить с рук одно дело, как уж опять с яростью хватаются за другое, как будто в нем вся сила и есть, и, кончив, забудут его и кидаются на третье — и конца этому никогда нет!