Неточные совпадения
Вот если бы Степа приехал поскорее, эта зима могла бы пройти очень весело. В свет его, конечно,
не затащишь. Он
будет так же браниться, как и прежде, но я бы его к Плавиковой. Устроила бы себе там свой маленький двор. А в отдалении пускай себе разные Гелиотроповы отирают свои лбы и сапят. Ça aurait du piquant [Это
было бы пикантно (фр.).]. У себя бы назначила день.
Для Степы выбрала бы из барынь кто поумнее. После танцев и всякого пустейшего вранья я хоть бы немножко освежалась.
Теперь и то взять. Ведь между этими спиритами
есть разные вдовы, матери, дочери. Они
не могут помириться со смертью мужа, отца, сына. Это вовсе
не смешно.
Для них это, в самом деле, утешение. Они живут в это. Действительно, вызывают они души, или так им кажется — это решительно все равно, только бы они
были довольны.
— Опять-таки
не так, Марья Михайловна. Моя философия остается одна и та же. Основ я
не разрушаю. Ни семейства, ни общества
не могут обойтись без того, чтоб
не пели им"Исайя, ликуй". Но я повторю еще раз и
буду вам тысячу раз повторять, что
есть такие условия, в которых замужество
для женщины
есть величайшее из всех безобразий.
Т. е.
не то, чтобы совсем… я вообще о браке так
не думала прежде…
не дерзала думать… но лично на себе я очень хорошо чувствовала, что замужество
будет для меня глупой и, как выражается Домбрович, пошлой обузой.
На наших субботах без него
не было бы такого увлечения;
для света он мне тоже необходим…
Узнай раз навсегда, Маша, что
для этих художников, как они себя называют, выше красного словца, т. е. рисовки, ничего
быть не может.
Я слушала. То, что говорила Лизавета Петровна,
было вовсе
не ново
для ума; но
не в самых словах заключалась сила, а в том, как они говорились…
— Да ты
не жантильничай! Я себе никогда
не прощу, если ты, поживя здесь в Петербурге, уедешь, оставшись
для меня таким же сфинксом, как и в первый день. Я понимаю, что все хорошие слова о возрождении женщины
будут до тех пор словами, пока мы, бабы, хоть сколько-нибудь
не сольемся с вашими целями. А ты ведь у меня первый номер в мужчинах!
Она и спит и видит: завести такое убежище, где бы можно
было держать девушку
не в тюремном заключении, а все равно как в семействе и возродить ее
для новой, честной жизни.
— Если мы ничего
не сделаем
для них — вина наша. Мы смущаемся наружностью. Мы их еще
не так любим, как наших несчастных. Душа моя, рассуждать тут нечего. Рассуждения только убивают силу. Мы к ним
не поедем туда, романов им возить
не станем. Мы дождемся их там, где их
не будет больше окружать обстановка раззолоченной гостиной.
— Вот тут-то и нужен
будет ваш cousin. Эта женщина очень хитрая. К ней
не следует являться сразу. Надо многое узнать… И
для этого лучше поручить мужчине…
Я совершенно предана теперь идее Лизаветы Петровны:"долг любви к душевным страдальцам и страдалицам нельзя ставить рядом с исполнением своих семейных обязанностей". С этого меня ничего
не собьет теперь; но я человек свободный; меня никто
не стесняет в выборе дела, я
не то, что какая-нибудь Елена Семеновна, которая должна
была бросить родных, чтобы жить
для любви и добра. Володька мне
не помеха.
Нет, он
не может
быть выдуманным. Меня все влекло к нему. Я, в сущности, никогда
не сомневалась в том, что нужно рано или поздно оборвать свою жизнь на чем-нибуив решительном, что ни
для какого дела я
не имею твердых правил, что в голове у меня один сумбур, а стало
быть, на веки-вечные он и останется, если я
буду мириться с полумерами.
Мы вступили в междоусобную войну с миссис Флебс. Она, как видно,
не желает уступить мне ни капельки своих прав на Володю. Я уважаю в ней всякие добродетели; но теперь я сама собственными глазами убедилась, что ее характер
не годится
для ребенка, вышедшего из того состояния, когда его нужно только мыть,
поить, кормить и одевать. Она слишком сурова и требовательна. У Володи натура нервная, а ум
будет, кажется,
не очень быстрый. Нет ничего легче, как запугать его на первых порах.
Я убеждена, что даже Ариша моя
будет очень рада: благоговение ее к особе Степана Николаича
не имеет пределов. Меня она только любит; а он
для нее предмет культа, по любимому выражению Степы.
Комнатками Степы я очень довольна. На них я обратила главную свою заботливость. Комната у Володи прекрасная, а ребенку кроме простора и чистоты ничего
не нужно. А Степа ведь физикус. Он человек работающий. Ему нужен кабинетный комфорт. Я хотела, чтоб его рабочая комнатка дышала веселостью, чтоб
были цветы и зелень, чтоб женский глаз и женская рука виднелись во всем и смягчали
для него добровольное уединение.
Володя полюбил меня теперь так, что малейшее свое впечатление сейчас же мне докладывает. Если даже я и
не добьюсь ничего по части своей интеллигенции, вот два существа, которым так сладко
будет посвятить себя хоть на то, чтобы заботиться о их житейском покое, если ни на что другое я
не способна. Володя болезнен, и моих забот ему никто
не заменит.
Не хватит у меня грамотности и толку вести его душевное воспитание — Степа тут налицо, чего же лучше
для него самого. Пускай приложит все свои теории.
Я безвозвратно порешил, что этого личного счастья
для меня уже
не будет, да оно мне и
не нужно.
Я даже такого убеждения, что до тех пор человек
не начнет жить
для идеи, пока он
не оставит попечений
не только о pot au feu, но и вообще о каких бы то ни
было приятностях.
— Это
не так, Маша, он ни хуже, ни лучше того, чем должен
быть. Я говорю вообще о его поколении.
Для них личное счастье и удача
было все;
для нас очень мало. Говорил ли я с тобой когда-нибудь о своих сердечных делах?
— Молчал я, Маша,
не из рисовки,
не от жеманства; а оттого, что личная жизнь
для меня прошла, хоть мне всего тридцать лет.
Была и у меня любовь и даже весьма неудачная. Человек сороковых годов до сих пор бы в нее драпировался или бы запил; а я, как видишь, до сей поры в добром здоровье и полагаю даже, что если б я в двадцать пять лет сочетался браком, я
был бы в настоящий момент весьма жалкий субъект.
— Оттого, что человек такого разряда, каким
был твой покойный муж, уже
для тебя теперь
не годится. А от людей нашей генерации тебя
будет удалять мысль, что ты никогда
не добьешься того развития, какое им нужно.
— Нет,
не то, Маша. Ну предположи, ты
была бы моей женой. Сколько у тебя разных прелестей, сколько у тебя прекрасных задатков. Таких женщин мало, об этом что и толковать. Но все-таки я
был бы
для тебя плохой муж. Я остался бы с тобою тем, что ты видишь теперь:
был бы очень добр, внимателен, помогал бы тебе во всем, входил бы в мельчайшие твои интересы…
Нет такого человека, как бы он ни
был бездарен, плох, ничтожен,
для которого бы в жизни
не нашлось места.
Я опять в большом расстройстве. Я точно потеряла равновесие. Вместо того, чтобы работать, сижу и Бог знает об чем думаю.
Не знаю: лень ли это, или новое сомнение в своих силах… Вот уже несколько дней, как я избегаю разговоров со Степой. Он, может
быть, и замечает во мне странное настроение, но ничего
не говорит. Мне противно самой. Дело у меня из рук валится. Чуть сяду за книжку, и сейчас полезут в голову глупые вопросы: «Зачем ты это делаешь? брось ты свое развивание, ни
для кого это
не нужно».
Я ничего
не ответила.
Для меня возможен
был один ответ, но никогда он его
не услышит.
Еще одно усилие. Если во мне остались какие-нибудь силы на то, чтоб самой, без всякой мужской помощи, подняться и постичь все, что
будет для него дороже меня, — я стану учиться, я совершу чудеса, да, чудеса, только бы меня
не покидала вера в самое себя! Другого исхода мне нет. На него я
не могу надеяться. Он оставит меня у своего pot-au-feu, как только я отдамся ему, с надеждой на его поддержку.
— Еще бы! — сказала я и посмотрела на дядю. Он
не глядел на меня. Ему
было скучно в театре. Он даже и
не чувствовал моего присутствия. Я говорю это без горечи.
Для него любовь
есть дело законное и семейное. Настроения минуты он
не признает. Немой разговор чувства ему
не нужен.
Что ж такое!.. Цели в сущности никакой и
не было. Цель немка сама присочинила.
Для меня это ясно; яснее, чем
было для нее: она полюбила поэта,
не того, который с ней жил, а другого… муж ее изнывал под тяжестью недосягаемого идеала; жизнь ее подъедена в корне… Куда же идти любви, как
не вон из пошлого перевивания"канители…"?
— Ты
не смеешь, Степа. Это
будет глупое и смешное насилие. Да и какой толк? Он мне сказал, что любит меня; да, он забыл свое многоученое величие и весьма нежно изъяснялся. Я… своего величия
не забыла и…
не изъяснялась… Неужели ты думаешь, что я, как девчонка,
не вытерплю и брошусь ему на шею, коли ты его притащишь, точно квартального надзирателя,"
для предупреждения смертного случая?"Какой ты дурачок, Степа!..