Неточные совпадения
Государственная власть всегда
была внешним, а
не внутренним принципом
для безгосударственного русского народа; она
не из него созидалась, а приходила как бы извне, как жених приходит к невесте.
Христианское мессианское сознание
не может
быть утверждением того, что один лишь русский народ имеет великое религиозное призвание, что он один — христианский народ, что он один избран
для христианской судьбы и христианского удела, а все остальные народы — низшие,
не христианские и лишены религиозного призвания.
Русское самосознание
не может
быть ни славянофильским, ни западническим, так как обе эти формы означают несовершеннолетие русского народа, его незрелость
для жизни мировой,
для мировой роли.
Русское национальное самосознание должно полностью вместить в себя эту антиномию: русский народ по духу своему и по призванию своему сверхгосударственный и сверхнациональный народ, по идее своей
не любящий «мира» и того, что в «мире», но ему дано могущественнейшее национальное государство
для того, чтобы жертва его и отречение
были вольными,
были от силы, а
не от бессилия.
Для Розанова
не только
суть армии, но и
суть государственной власти в том, что она «всех нас превращает в женщин, слабых, трепещущих, обнимающих воздух…».
Сознание нашей интеллигенции
не было обращено к исторически-конкретному и
не имеет органа
для суждений и оценок в этой области.
Но А. Д. Самарин столкнулся с темным, иррациональным началом в церковной жизни, в точке скрепления церкви и государства, с влияниями, которые
не могут
быть даже названы реакционными, так как
для них нет никакого разумного имени.
А вот и обратная сторона парадокса: западники оставались азиатами, их сознание
было детское, они относились к европейской культуре так, как могли относиться только люди, совершенно чуждые ей,
для которых европейская культура
есть мечта о далеком, а
не внутренняя их сущность.
И свет сознания, который должен идти навстречу этой пробуждающейся России,
не должен
быть внешним, централистическим и насилующим светом, а светом внутренним
для всякого русского человека и
для всей русской нации.
Русский человек
не ставил себе задачей выработать и дисциплинировать личность, он слишком склонен
был полагаться на то, что органический коллектив, к которому он принадлежит, за него все сделает
для его нравственного здоровья.
Святость
есть удел немногих, она
не может
быть путем
для человека.
Историческая судьба русского народа
была жертвенна, — он спасал Европу от нашествий Востока, от татарщины, и у него
не хватало сил
для свободного развития.
Мы должны сознать, что русский мессианизм
не может
быть претензией и самоутверждением, он может
быть лишь жертвенным горением духа, лишь великим духовным порывом к новой жизни
для всего мира.
В таком направлении русской мысли
была та правда, что
для русского сознания основная тема — тема о Востоке и Западе, о том, является ли западная культура единственной и универсальной и
не может ли
быть другого и более высокого типа культуры?
Такого обращения к истории у нас до сих пор почти
не было, и нам
не хватало соответствующих категорий
для мышления над историей и ее задачами.
Старые славянофильские идеалы
были прежде всего идеалами частной, семейной, бытовой жизни русского человека, которому
не давали выйти в ширь исторического существования, который
не созрел еще
для такого существования [Я
не касаюсь здесь церковных идей Хомякова, которые очень глубоки и сохраняют свое непреходящее значение.].
Но отношение славянофилов к самому больному и самому важному
для нас, русских, славянскому вопросу — к вопросу польскому —
было в корне своем ложным и
не славянским.
И такое отношение
будет вполне согласным с душой русского народа, великодушной, бескорыстной и терпимой, дарящей, а
не отнимающей, которой все еще
не знают славяне, так как она закрыта
для них нашей
не народной государственной политикой.
В таком чисто монистическом, монофизитском религиозном сознании
не может
быть пророчеств о новой жизни, новой мировой эпохе, о новой земле и новом небе, нет исканий нового града, столь характерных
для славянства.
Зло, живущее в каждом из нас, выявляется в войне, и ни
для кого из нас война
не есть что-то внешнее, от чего можно отвернуться.
Нельзя достаточно сильно подчеркивать, что абсолютная Христова любовь
есть новая благодатная жизнь духа, а
не закон
для относительной материальной жизни.
Борьба, которую ведет так насильнически Германия за мировое преобладание,
для нее может
быть не менее оправдана и в ней может
быть свой нравственный пафос.
Но эта слабость и узость человеческого сознания, эта выброшенность человека на поверхность
не может
быть опровержением той великой истины, что каждый человек — всемирный по своей природе и что в нем и
для него совершается вся история.
Но сознание этой массы должно
быть поднято до этого мирового сознания, а
не до того рабски-обособленного сознания,
для которого все мировое оказывается внешним и навязанным.
Для общества праведного
не нужна
была бы политика.
Наши максималисты в революционные годы тоже
были старыми,
не возрожденными людьми, плохим человеческим материалом
для дела освобождения, — клетки их душ
были не подготовлены
для выполнения исторической задачи.
Лживые и пустые слова
будут продолжать звучать, но они
не будут иметь того ореола, который создается
для них атмосферой гнета и придавленности.
Основным противоположением
для нас должно
быть не схоластическое противоположение естественного и сверхъестественного, незнакомое греческим учителям церкви, а противоположение естественного и духовного.
Если мы говорим в противоположность пантеистическому монизму, что Бог
есть личность, то понимать это нужно совсем
не в ограниченном и природно-человеческом смысле конкретного образа, с которым возможно
для нас личное общение.
Встреча и общение с Богом возможно
не как общение с Абсолютным,
для которого
не может
быть другого,
не может
быть отношения,
не с Богом апофатической теологии, а с конкретным личным Богом, имеющим отношение к другому.
Но
для этого должно
быть то, что выше его, хотя и
не вне его и
не над ним.
Ни одно мгновение
не самоценно, оно
есть лишь средство
для последующего мгновения.
Христианская правда об обществе еще
не была раскрыта,
не наступили еще
для этого времена и сроки.
Коммунистическая утопия, например, утопия Кампанеллы или Кабэ, рисовала идеальный строй, в котором
не оставалось места
для свободы и организация общества
была тиранической.
Организация более справедливого и благостного общества
не есть цель,
есть лишь средство
для достойного человеческого существования.
Для того, чтобы человек боролся за свободу, нужно, чтобы свобода в нем уже
была, чтобы внутренно он
не был рабом.
Само слово диалектический материализм, которое
есть противоречие в терминах, употребляется
для целей пропаганды, а
не для философского применения.
Революция в значительной степени
есть расплата за грехи прошлого,
есть знак того, что
не было творческих духовных сил
для реформирования общества.
Экстаз, который считают характерным
для некоторых форм мистики,
есть выход из разделения на субъект и объект,
есть приобщение
не к общему и объективированному миру, а к первореальности духовного мира.
Неточные совпадения
Городничий. Я бы дерзнул… У меня в доме
есть прекрасная
для вас комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая честь…
Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Мишка. Да
для вас, дядюшка, еще ничего
не готово. Простова блюда вы
не будете кушать, а вот как барин ваш сядет за стол, так и вам того же кушанья отпустят.
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде
не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь
не спишь, стараешься
для отечества,
не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда
будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Хлестаков.
Для такой прекрасной особы, как вы. Осмелюсь ли
быть так счастлив, чтобы предложить вам стул? Но нет, вам должно
не стул, а трон.
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я
не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать
не станет. Я боюсь
для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете
быть возможно.