Неточные совпадения
Не
то, что уж замужняя женщина, а вдова, мирской человек, от безделья или от
других причин, я уж не знаю, обзаведется каким-нибудь кавалергардом или лицеистом и сейчас же давай его обращать в крепостное состояние.
Да
то ли еще рассказывал мне Кучкин.
Другая девочка из
того же выпуска… Эта похитрее. Сразу не поехала ни с кем и начала поддразнивать своих обожателей: кто больше даст. И Мишель Кувшинин, самый умный мальчик, на прекрасной дороге, теперь назначен куда-то губернатором, предлагал ей сто шестьдесят тысяч выкупными свидетельствами!!
Гулять! Никогда я не любила ходить, даже девочкой. Да нас совсем и не учат ходить. Кабы мы были англичанки —
другое дело.
Тех вон все по Швейцариям таскают. Как ведь это глупо, что я — молодая женщина, вдова, пятнадцать тысяч доходу, и до сих пор не собралась съездить, ну хоть в Баден какой-нибудь. Правда, и там такие же мартышки, как здесь. Поговорю с моим белобрысым Зильберглянцем. Он мне, может, какие-нибудь воды присоветует. Но ведь не теперь же в декабре.
Мне сделалось страшно. Так вот они чем привлекают мужчин, эти француженки? Дерутся, как кучера? Но мне пришлось насмотреться и еще кой на что. Когда я пошла вниз, по зале, к
тому месту, где поют Декершенки, я заметила, что толпа расступается, и кто-то юлит из одной стороны в
другую.
— Si tu me jalouses, — сказала она мне, все с
той же милой и даже скромной улыбкой, — tu as tort. Il n'est que mon ami [Если ты ко мне ревнуешь… ты не права. Он мне только
друг (фр.).]!
Я посмотрела на Домбровича и подумала:"Ну, а ты, мой милый
друг, разве не делаешь
того же? Зачем ты шляешься по разным великосветским дамам и толчешься в куче нетанцующих мужчин?"
В одном салоне — государственные люди, в
другом — юность заставит играть в петижё, в sellette там, что ли, или в secrétaire [в скамеечку; в секретер (фр.).], или в подушку, для
того, чтобы девицы… когда наклонятся, так чтоб видны были формы.
Все это баловство, модничество, угождение и
тем, и
другим, и третьим, чтоб и в салонах вас похвалили, и чтоб г.
— Полноте, вы очень хорошо видите, что я не жантильничаю с вами. Я много думала о
том, что вы мне говорили. Вы совершенно правы. Надо остаться в свете. За все
другое уже поздно схватываться.
Я осталась очень довольна уважением с его стороны; но
другие офицерики… просто бы я их розгой! Софи хохочет, скалит свои зубы, а не видит
того, что ее третируют, конечно, хуже чем Clémence…
Я ему написала в записке, что он сделал преступление! Но полно, так ли это! Бросить слово легко; но доказать его не так-то! Самый поступок не есть же преступление. Ну, увлекись я в эту минуту немножко больше. Будь он помоложе, посвежее… Как знать? Я бы, вероятно, тоже плакала на
другой день; но его бы не обвиняла. Презирала бы только себя. Значит, дело тут не в
том, что случилось, а в
том, как случилось.
Мало
того, что свет сделался для меня в миллион раз занимательнее, я вижу, что начинаю играть совсем
другую роль в гостиных.
Les prudes! Я тоже наблюдала за ними. Они очень курьезны. Каждая из них билась из-за
того, чтоб перещеголять
друг друга в бойкости. Elles affectaient les manières des cocottes [Они выказывали манеры кокоток (фр.).], ни больше ни меньше!
А можно ведь назвать мой поступок и
тем и
другим именем.
— Вовсе нет. Я говорю с тобой немножко полегче, чем бы я говорил, если б ты была совсем здорова. Но я и не думаю подслащивать твоих нравственных страданий. К чему? Изменить
то, что ты чувствуешь теперь, я не могу и не желаю. Но помочь тебе иначе смотреть на свое окаянство, это
другое дело. Крайности самопрезрения и разных
других ужасов происходят всегда от ложной мысли, а не от ложного чувства.
Мы еще вернемся с тобой к этой пункту; а теперь, чтобы показать тебе, до какой степени может простираться в них ложь на самые серьезные факты жизни, я тебе приведу ходячий рассказ о
том, что г. Домбрович, наезжая сюда, в Петербург, одну зиму рассказывает, что у него пять человек детей,
другую, что у него никогда не было детей, третью, что он и женат никогда не был.
Эти три вопроса были предложены один за
другим, одним и
тем же тоном.
— Нет, ты меня не понял, Степа. Знаю я наших барынь, занимающихся добрыми делами. Я и сама попечительница приюта, telle que tu me vois! [такая, какой ты меня видишь! (фр.).] Не
того я хочу, Степа. Я не знаю: буду ли я делать добро или нет. Я хочу только попасть туда, где живет женская любовь, слышишь ты, где она действительно живет и умеет хоть страдать за
других. Может быть, я говорю глупости; но вот что мне нужно!
Мы сели к большому столу, где, вероятно, занимаются дети. Обе эти женщины дополняли одна
другую. В обеих слышалась одна и
та же нота доброты и сострадания. Но в каждой по-своему…
В двух домах, где мы были, все в
том же переулке, нас приняли очень плохо. Хозяйки не хотели допустить Лизавету Петровну до гостиной. Она добилась, однако ж,
того, что ей позволили в одном доме посидеть в общей комнате, а в
другом вызвать своих знакомых.
Я встала и подошла к
той женщине, которая сидела в углу у двери в
другую гостиную.
В растерзанной бабе Сенной площади и во мне одна и
та же черта. Нужды нет, что я родилась и жила в
другом свете. Попади я в дурной дом, я бы также"загуляла".
— Это голос разума,
друг мой, и
той самой человечности, которую вы избрали своим культом.
— Семен сказывал. Он с вами ездил туда. Там ему
другие жильцы все это доподлинно выставили… Вы меня, Христа ради, простите, Марья Михайловна, что я по любви моей к вам осмелилась… Да ведь не одна эта старушка… Известное дело, есть неимущий народ, за
то уж и мошенников-то не оберешься!…
Он ведь никогда сам не спросил: почему я в
том или
другом настроении духа. Он считает это, вероятно,"вторжением в частную жизнь", как он изволит выражаться.
— Выслушай. Я и стал оспаривать. Оба мы погорячились — крупно поговорили. С
тех пор прошло около двух лет. Насмотрелся я в разных концах света на так называемых"падших женщин". Был я,
друг мой Маша, во всевозможные трущобах: и в лондонских матросских тавернах, и в улице с des Filles-Dieu в Париже… И скажу я, что приятель мой неправ в своем радикальном отрицании; но был бы прав, если б выставил одну только половину проституции.
Другая-то сторона — это
то, что они живут, торгуя грешным телом.
Как только женщина, теряя свои личные качества, дающие ей физиономию, устремляет все свои умственные способности и дарования на одну исключительную цель: поддерживать себя в
тех или
других пределах материального довольства, она безвозвратно принадлежит проституции!
Приемы борьбы с ними должны быть различны; но ни в
том, ни в
другом случае не таким, каким следовали вы…
Друг ты мой, Маша, проникнись ты
той истиной, что отдельные усилия ничего не могут сделать, пока общество не захочет изменить условий, из которых выходит женское падение.
Те, кому теперь не больше двадцати пяти лет, уже на
другом пути.
Вот тогда только, когда я в состоянии буду ответить каждый раз: почему мысль сложилась так, а не
другим фасоном и почему она выражена
теми, а не
другими словами, — тогда только и посмею я давать выправку Володе.
Володя полюбил меня теперь так, что малейшее свое впечатление сейчас же мне докладывает. Если даже я и не добьюсь ничего по части своей интеллигенции, вот два существа, которым так сладко будет посвятить себя хоть на
то, чтобы заботиться о их житейском покое, если ни на что
другое я не способна. Володя болезнен, и моих забот ему никто не заменит. Не хватит у меня грамотности и толку вести его душевное воспитание — Степа тут налицо, чего же лучше для него самого. Пускай приложит все свои теории.
— Разница только в
том, Маша, что твое сомнение неосновательно. Ты все-таки моложе меня на шесть, на семь лет. Поработаешь над собой, и для тебя может начаться
другая жизнь с человеком
другого калибра.
Не ясно ли, что я должна окружить Степу всем
тем душевным и житейским довольством, какое может доставить друг-женщина?
Вся задача только в
том, чтоб приспособить себя к
тому, а не к
другому делу.
— Дурак ты, Степа, и больше ничего. И все это ты врешь. Если б я захотела, я бы тебя непременно влюбила в себя. Ты что думаешь: одни только, как вы изволите выражаться, интеллигентные качества привлекают вашего брата? Как бы не так! Вот ты учишься, учишься, а потом и втюрился в какую-нибудь дуру, немецкую кухарку или
другую простую женщину. Да, мой
друг. А кто в деревне засядет: какой бы умный человек ни был, а кончит
тем, что свяжется с крестьянской бабой и сочетается с ней законным браком.
Ох, уж эти мне сочинители! Степа и Домбрович — небо и земля; а ведь и
тот и
другой все резонируют и смотрят на нас, женщин, как на какие-то аппараты: тронул одну пуговку, будет так действовать, тронул
другую — иначе.
Я с ним не пустилась бы в спор; я сразу же начала его побаиваться; но за
то с ним уже не станешь, как с
другими мужчинами, вертеться вокруг одной точки и выезжать на словах.
— Ну, это
другое дело. Да и
то лишняя забота. Вы достаточно грамотны.
Этот человек ходит теперь по Петербургу, курит свои сигары, читает книжки и столько же думает обо мне, как о китайском императоре. Был он два, три раза на даче у знакомого, увидал там барыню, нашел ее очень нелепой, поговорил с ней на скамейке в саду, объявил, что весьма уважает брак вообще, и контору какого-то г. Фуа в особенности, а с этой барыней теперь делается что-то до
того чудное, что еще день,
другой — и она побежит отыскивать его, если он не догадается явиться на дачу.
Еще одно усилие. Если во мне остались какие-нибудь силы на
то, чтоб самой, без всякой мужской помощи, подняться и постичь все, что будет для него дороже меня, — я стану учиться, я совершу чудеса, да, чудеса, только бы меня не покидала вера в самое себя!
Другого исхода мне нет. На него я не могу надеяться. Он оставит меня у своего pot-au-feu, как только я отдамся ему, с надеждой на его поддержку.
Ну, зачем ей было любить, этой томной бабе, воспитанной на постном масле? Зачем ей было любить с затеями, с желанием вырваться из мертвящего болота, стать
другой женщиной? Ведь это тоже безумная жажда самовоспитания, возрождения, восстановления,
то же развивание!
Что ж такое!.. Цели в сущности никакой и не было. Цель немка сама присочинила. Для меня это ясно; яснее, чем было для нее: она полюбила поэта, не
того, который с ней жил, а
другого… муж ее изнывал под тяжестью недосягаемого идеала; жизнь ее подъедена в корне… Куда же идти любви, как не вон из пошлого перевивания"канители…"?
Я не смею и просить о
том, чтобы вы,
друзья мои, сохранили обо мне добрую память.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет,
то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем
другом,
то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с
тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра
тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях и у
того и у
другого.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в
то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с
другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий (робея).Извините, я, право, не виноват. На рынке у меня говядина всегда хорошая. Привозят холмогорские купцы, люди трезвые и поведения хорошего. Я уж не знаю, откуда он берет такую. А если что не так,
то… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на
другую квартиру.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с
тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в
другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.