Где светлый ключ, спускаясь вниз, // По серым камням точит слёзы, // Ползут на
чёрный кипарис // Гроздами пурпурные розы. // Сюда когда-то, в жгучий зной, // Под тёмнолиственные лавры, // Бежали львы на водопой // И буро-пегие кентавры; // С козлом бодался здесь сатир; // Вакханки с криками и смехом // Свершали виноградный пир, // И хор тимпанов, флейт и лир // Сливался шумно с дальним эхом. // На той скале Дианы храм // Хранила девственная жрица, // А здесь над морем по ночам // Плыла богини колесница…
Вначале это было слабо мерцающим огоньком, который «зовет усталого путника». Вблизи это было маленьким уединенным домиком, еле сквозившим белыми стенами сквозь чащу высоких
черных кипарисов и еще чего-то. Только в одном окне был свет, остальные закрыты ставнями. Каменная ограда, железная решетка, крепкие двери. И — молчание. На первый взгляд это было подозрительное что-то. Стучал Топпи — молчание. Долго стучал Я — молчание. И наконец суровый голос из-за железной двери спросил:
Неточные совпадения
Не так меня встречают // Счастливые долины юга, там // Ковры лугов, акаций ароматы, // И теплый пар возделанных садов, // И млечное, ленивое сиянье // От матовой луны на минаретах, // На тополях и
кипарисах черных.
Густой парк Ореанды, благородные развалины Мраморного дворца, красный дворец Ливадии, правильные ряды виноградника на горах, и вот, наконец., включенный в подкову гор, веселый, пестрый, амфитеатр Ялты, золотые купола собора, тонкие, стройные, темные
кипарисы, похожие на
черные узкие веретена, каменная набережная и на ней, точно игрушечные, люди, лошади и экипажи.
Первое впечатление у всех было такое, как будто они никогда не выберутся отсюда. Со всех сторон, куда ни посмотришь, громоздились и надвигались горы, и быстро, быстро со стороны духана и темного
кипариса набегала вечерняя тень, и от этого узкая кривая долина
Черной речки становилась уже, а горы выше. Слышно было, как ворчала река и без умолку кричали цикады.
В том месте, где
Черная речка впадала в Желтую и
черная вода, похожая на
чернила, пачкала желтую и боролась с ней, в стороне от дороги стоял духан татарина Кербалая с русским флагом на крыше и с вывеской, написанной мелом: «Приятный духан»; около него был небольшой садик, обнесенный плетнем, где стояли столы и скамьи и среди жалкого колючего кустарника возвышался один-единственный
кипарис, красивый и темный.
Нежный и красивый настолько, что напоминал лунную ночь где-нибудь на юге, на берегу моря, где
кипарисы и
черные тени от них, он в то же время будил чувство огромной спокойной силы, непреоборимой твердости, холодного и дерзкого мужества.