Неточные совпадения
И в глазах ее промелькнуло что-то горькое и сильное. Намек был ясен: она
не нашла любви в супружестве, она искала ее, и
судьба столкнула их неспроста.
— Как лист перед травой, — медленно повторила она. — Вася! ты полюбил меня, верю… Но знай одно, — я это говорю перед тем, как быть твоей…
Не можете вы так любить, как мы любим, когда
судьба укажет нам на человека… Нет!
Не можете!
— Вам, коли
судьба со мною столкнула, надо бы потише быть!
Не одну свою обиду я на вас вымещаю, вместе вот с капитаном, а обиду многих горюнов. Вот чт/о вам надо было напомнить. А теперь можете проследовать в свою каюту!
Мать
не видала она больше суток. В эти сорок часов и решилась
судьба ее. Ей уже
не уйти от своей страсти… «Вася» взял ее всю. Только при муже или на людях она еще сдерживает себя, а чуть осталась одна — все в ней затрепещет, в голове — пожар, безумные слова толпятся на губах, хочется целовать мантилью, шляпку, в которой она была там, наверху, у памятника.
Жутко ей перед матерью за «любовника», но теперь она больше
не станет смущаться: узнает мать или нет — ей от
судьбы своей
не уйти. И с Рудичем она жить будет только до той минуты, когда им с матерью достанется то, что лежит в потаенном ящике отцовской шкатулки.
Все там, внутри, — она
не могла определить, где именно: в груди или в мозгу, — говорило ей, что ее
судьба бесповоротно связана с Васей. Если ей суждено «пойматься» на этой любви, то она все в нее уложит до последней капли своих сил, страсти, ума, жизненности.
Ему неприятно, что такие житейские вопросы («каверзные», — выговорил он про себя) забрались в него. Он
не мог отдаться одной радости от сознания, что она жива, спасена им, лежит вон в шалаше, что ее
судьба связана с его
судьбой, и никому
не принадлежит она, кроме него.
— Дурачок ты, Вася! Нужды нет, что мы
не венчаны с тобой! Но нас
судьба веревочкой перевязала, слышишь? Муж да жена — одна сатана! Знаешь поговорку?
В пятом акте Теркин уже
не мог отдаться
судьбе Марии Стюарт. Ему хотелось уйти тотчас после главной пьесы, чтобы
не смотреть на «Ночное» и
не иметь предлога ужинать с Большовой.
— Ах, Калерия Порфирьевна! Всего хуже, когда стоишь перед решением своей
судьбы и
не знаешь: нет ли в тебе самом фальши?..
Не лжешь ли?.. Боишься правды-то.
— Калерия Порфирьевна! Н/ешто мне
не страшно было каяться вот сейчас? Ведь я себя показал вам без всякой прикрасы. Вы можете отшатнуться от меня… Это выше сил моих: любви нет, веры нет в душу той, с кем
судьба свела… Как же быть?.. И меня пожалейте! Родная…
Жизнь втягивала и
не давала уходить в себя, подвести итоги тому, за что держаться, за какое разумение
судьбы человека.
— Так вот, Марья Евграфовна, кто я. Про
судьбу Михаила Терентьича я достаточно наслышан. Знаю, через какие испытания он прошел и какие ему пришлось видеть плоды своего радения на пользу здешнего крестьянского люда. Узнал, что он теперь водворен на родину, и
не хотел уезжать из Кладенца,
не побывав у него.
Никто еще
не вводил Теркина так образно в этот мир неведомой, потаенной жизни. Он
не мог все-таки
не изумляться, как сумел Аршаулов сохранить — больной, нищий, без прав, без свободы выбора занятий и без возможности выносить усиленную работу — такое отношение к своей
судьбе и к тому народу, из-за которого он погибал.
— Испугались — это точно. Да как же вы хотите, чтобы было иначе?.. Страх, умственный мрак, вековая тягота — вот его школа!.. Потому-то все мы, у кого есть свет, и
не должны знать никакого страха и продолжать свое дело… что бы нам ни посылала
судьба.
Судьба, видно, неспроста привела ею сюда, после исповеди Аршаулову. На этой реке он родился, на ней вышел в люди, на нее спустил свой собственный пароход. Вся его жизнь пройдет на ней. Он другого и
не желает. И ежели той же
судьбе угодно дать ему силы — мощи послужить этой реке, как он всегда мечтал, разве
не скажет ему спасибо каждый забитый мужичонко, на протяжении всего Поволжья? Ну-тко!
Глаза утомились глядеть в бинокль. Теркин положил его в футляр и еще постоял у того же пролета колокольни. За рекой парк манил его к себе, даже в теперешнем запущенном виде…
Судьба и тут работала на него. Выходит так, что владелец сам желает продать свою усадьбу. Значит, „приспичило“. История известная… Дворяне-помещики и в этом лесном углу спустят скупщикам свои родовые дачи, усадьбы забросят…
Не одна неумелость губит их, а „распуста“.
— Я
не к тому это сказал, чтобы выставляться перед вами. А так, к слову. С вами — вы увидите — я сразу нараспашку. Вы думали небось про то, что зовется
судьбой?
Да и нужны ли такие усилия?
Не приводит ли его
судьба к более простому и достижимому?
—
Не спорю. Но я боюсь, Василий Иваныч, что он меня плохо понял. Пожалуй, подумал, что я ему предлагаю куртаж… подкупаю его. Ничего подобного
не было… Совершенно понятно… я хотел знать немного и ваши намерения.
Не скрываю и того, что
судьба фамилии Черносошных… для меня
не безразлична.
Не пошли его
судьба сюда — и какой-нибудь негодяй таксатор в красном галстуке обесчестил бы ее, а потом бросил.
Ни одной секунды
не подумал он: „Что ты делаешь? Ведь ты
судьбу свою решаешь, под венец хочешь вести этого!“.
И вот он идет туда пешком, и жалость
не покидает его. Поговорка, пущенная им в ход вчера в объяснении с Черносошным:"от тюрьмы да от сумы
не открещивайся" — врезалась ему в мозг и точно дразнила. Со дна души поднималось чисто мужицкое чувство — страх неволи, сидения взаперти, вера в
судьбу, которая может и невинного отправить в кандалах в сибирскую тайгу.