Неточные совпадения
Положим, и на женщину он давно смотреть стал
как бы по-охотницки, да и невысокого о ней вообще мнения, — в этом,
быть может, мужик сказался, — ловить себя он не
даст, да и застраховать себя от ее чар не в состоянии.
Даже по прошествии десяти с лишком лет Теркин не мог
дать себе ясного отчета в том, чего в нем
было больше — притворства или настоящей психопатии? По крайней мере, в первые дни после того,
как он бросился на лазаретного сторожа, и доктор с Терентьевым начали верить в его умственное расстройство;
быть может, одна треть душевного недомогания и
была, но долю притворства он не станет и теперь отрицать. В нем сидела тогда одна страстная мысль...
Будь в каюте другие пассажиры, он
дал бы им сейчас отпор,
какого они заслуживали; кроме лакея, в буфете никого не оставалось, а сумерки все сгущались и помогали обоим «наглецам», — так он уже называл их про себя, — продолжать свое вышучиванье.
Но Теркин не хотел допытываться; только у него что-то внутри защемило.
Как будто в уклончивых ответах Верстакова он почуял, что Усатин не может
быть настолько при деньгах, чтобы
дать ему двадцать тысяч, хотя бы и под залог его «Батрака», а крайний срок взноса много через десять дней, да и то еще с «недохваткой». Остальное ему поверят под вексель до будущей навигации.
А все в нем старая-то закваска не высыхала: к молодежи льнул, ход
давал тем, кто,
как Теркин, с волчьим паспортом выгнан
был откуда — нибудь, платил за бедных учащихся, поддерживал в двух земствах все, что делалось толкового на пользу трудового люда.
«Без паспорта, — мысленно повторил он. — А по
какому виду
будет она теперь проживать? Ну, на даче можно неделю, другую протянуть.
Дать синенькую местному уряднику — и оставят тебя в покое. Но потом?»
Дошло до него и письмо Кузьмичева Великим постом, где тот обращался к нему,
как к влиятельному пайщику их товарищества, рассказывал про изменившееся к нему отношение хозяина парохода, просил замолвить за него словечко, жаловался на необходимость являться к судебному следователю, намекал на то, — но очень сдержанно, — что Теркин,
быть может, захочет
дать свое свидетельское показание, а оно
было бы ему «очень на руку».
Она не сочла нужным скрыть, что они виделись. Можно его только запутать, если он сам на это намекнет при Серафиме. О том,
как он перед ней повинился, она не скажет, раз она
дала ему слово, да и без всякого обещания не сделала бы этого. У него душа отличная, только соблазнов в его жизни много.
Будет Серафима первая допрашивать ее об этом — она сумеет отклонить необходимость выдавать Василия Иваныча.
— Я сам не знаком с семейством. Да это ничего. Пойдемте в дом. Я отрекомендуюсь и вас представлю. Они, конечно,
будут рады и
дадут сведения, куда идти, в
какие избы.
— Я ей простил… Да и
как не простить, коли вы за нее так сокрушаетесь? Вы! Не меня она собралась со свету убрать, а вас! Ее ни прощение, ни жалость не переделает… Настоящая-то ее натура
дала себя знать.
Будь я воспитан в строгом благочестии, я бы скорее схиму на себя надел, даже и в мои годы, но вериг брачного сожительства с нею не наложил бы на себя!
— Здесь, никак! Мать — старуха, должно, имеет в Кладенце пенсию ничтожную. Вымолила у начальства сюда его, знаете, на место жительства перевести. Так ведь пить-есть надо, а у него, слыхал я, чахотка.
Какой же работой, да еще здесь, в селе, может он заняться? Уроки
давать некому, да он, поди, еле жив.
— Ну так что же? — уж с большим задором возразил Мохов. —
Какое же здесь крестьянство, скажите на милость? Окромя усадебной земли, что же
есть? Оброчных две статьи, землицы малая толика, в аренду сдана, никто из гольтепы ее не займет…
Есть еще каменоломня… Тоже в застое.
Будь здесь городское хозяйство, одна эта статья
дала бы столько, что покрыла бы все поборы с мелких обывателей… А теперь доход-то весь плёвый, да половину его уворуют… Так-то-с!
Он не стал уноситься вдаль. Ему хотелось сохранить в себе настроение, с
каким он оставил домик Аршаулова. Пароход вдруг напомнил ему его разговор с писателем, Борисом Петровичем, когда в нем впервые зажглась жажда исповеди, и капитан Кузьмичев своим зовом
пить чай не
дал ему высказаться.
Он
был прежде председателем управы. И когда сдавал должность, оказалась передержка. Тогда дело замяли,
дали ему время внести в несколько сроков. Теперь в опеке завелись сиротские и разные другие деньги. Иван Захарыч сдал ему сполна больше двадцати тысяч, и с тех пор стало известно, что по двум имениям, находящимся в пожизненном пользовании жены, хранятся процентные бумаги от выкупов, которые состоялись поздно — уже после того,
как он ушел из предводителей. Кажется, тысяч на тридцать, если не больше.
— Что ж?.. Прожили…
как дай Бог всякому… А что бездетны
были — не ее вина… Я теперь бобыль. И утешение нахожу в созерцании, Василий Иваныч… Вот почему и к лесу моя склонность все растет с каждым годом.
— Не мели вздору! — глухо оборвал его Теркин. Из-за чего я тебя стану спасать?.. Чтобы ты в третий раз растрату произвел?..
Будь у меня сейчас свободных сорок тысяч — я бы тебе копейки не
дал, слышишь: копейки! Вы все бесстыдно изворовались, и товарищество на вере у вас завелось для укрывательства приятельских хищений!.. Честно, мол, благородно!.. Вместо того чтобы тебя прокурору выдать, за тебя вносят! Из
каких денег? Из банковских!.. У разночинца взять? Ха-ха!
И вдруг, около пятой или шестой липы, она встала
как вкопанная. Холодок прополз по ней и отдался внутри. Все ей стало ясно. Это
было предложение. И она
дала согласие. Но
как? Звонко, чуть не с хохотом, выпалила мужицкое слово: „люб“.
— Мурава-то
какая, Василий Иваныч, точно совсем из другого царства природы! Что солнышко-то может выделывать… И
какая это красота —
ель!.. Поспорит с дубом… Посмотрите вот хоть на сего исполина! Что твой кедр ливанский, нужды нет, что не
дает таких сладких орешков и произрастает на низинах, а не на южных высотах!
У нее
есть еще свои деньги. Она там заживет
дамой"из общества". Имеет на то законное право. Кто она?
Как прописывается? Вдова коллежского советника Рудич. Свекор ее — сановник… И до того она доберется.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (
Ест.)Боже мой,
какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай,
какая курица!
Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие
были! Ямщикам скажи, что я
буду давать по целковому; чтобы так,
как фельдъегеря, катили и песни бы
пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
И тут настала каторга // Корёжскому крестьянину — // До нитки разорил! // А драл…
как сам Шалашников! // Да тот
был прост; накинется // Со всей воинской силою, // Подумаешь: убьет! // А деньги сунь, отвалится, // Ни
дать ни взять раздувшийся // В собачьем ухе клещ. // У немца — хватка мертвая: // Пока не пустит по миру, // Не отойдя сосет!
Пришел дьячок уволенный, // Тощой,
как спичка серная, // И лясы распустил, // Что счастие не в пажитях, // Не в соболях, не в золоте, // Не в дорогих камнях. // «А в чем же?» // — В благодушестве! // Пределы
есть владениям // Господ, вельмож, царей земных, // А мудрого владение — // Весь вертоград Христов! // Коль обогреет солнышко // Да пропущу косушечку, // Так вот и счастлив я! — // «А где возьмешь косушечку?» // — Да вы же
дать сулилися…
— У нас забота
есть. // Такая ли заботушка, // Что из домов повыжила, // С работой раздружила нас, // Отбила от еды. // Ты
дай нам слово крепкое // На нашу речь мужицкую // Без смеху и без хитрости, // По правде и по разуму, //
Как должно отвечать, // Тогда свою заботушку // Поведаем тебе…