Неточные совпадения
На верху рубки, под навесом, лоцман
и его подручный вглядывались в извороты фарватера
и то
и дело вертели колесо руля. Справа
и слева шли невысокие берега верховьев Волги пред впадением в нее Оки. Было это за несколько верст
до города Балахны, где правый берег начинает подниматься, но не
доходит и до одной трети крутизны прибрежных высот Оки под Нижним.
— Да, да. Там она рассуждает: «Что я буду без капитала?.. Дура, мол!..» Я вот
и не дура,
и не безграмотная, а горьким опытом
дошла до того же в каких — нибудь два года… От моего приданого один пшик остался! Тряпки да домашнее обзаведение!
В девять ушел фельдшер; сторож ночевал рядом, в передней. В четверть десятого Теркин сразу выпил все, что было в пузырьке. Думал он написать два письма: одно домой, старикам, другое — товарищам; кончил тем, что не написал никому. Чего тут объясняться? Да
и не
дошли бы ни
до стариков, ни
до товарищей письма, какие стоило оставлять после своей добровольной смерти.
До него
доходило через дядек, что директор его хвалит за трудолюбие, за нежелание поступить на положение привилегированных больных, читать книжки, ничего не делать, жаловаться
и всячески надоедать.
Двое судей в верблюжьих кафтанах. Оба — пьянчуги, из самых отчаянных горлопанов, на отца его науськивали мир; десятки раз дело
доходило до драки; один — черный, высокий, худой; другой — с брюшком, в «гречюшнике»: так называют по-ихнему высокую крестьянскую шляпу. Фамилии их
и имена всегда ему памятны; разбуди его ночью
и спроси: как звали судей, когда его привели наказывать? — он выговорит духом: Павел Рассукин
и Поликарп Стежкин.
Дело чуть не
дошло до рукопашной. Отца скрутили тут же
и повели в темную.
И его опять посадили: в общем гвалте он замахнулся на одного из судей, когда тот так
и лез на Ивана Прокофьева
и взял было его за шиворот.
Большая тишина обволакивала его ночью. Изредка трещотка ночного сторожа засвербит справа,
и звук надоедливо простоит в воздухе с минуту,
и потом опять мертвая тишина. Даже гул пароходных свистков не
доходит до них.
Правда, начали
до него
доходить слухи, что Усатин «зарывается»… Кое-кто называл его
и «прожектером», предсказывали «крах»
и даже про его акционерное общество стали поговаривать как-то странно. Не дальше, как на днях, в Нижнем на ярмарке, у Никиты Егорова в трактире, привелось ему прислушаться к одному разговору за соседним столом…
А разве в нем такая же страсть, как в ней?.. Но больше получаса назад он целовался с хмелеющей бабенкой, которая сама призналась, что она «пьяница».
И если у них не
дошло дело
до конца, то не потому, чтобы ему стало вдруг противно, тошно…
Теркин слушал его, опустив немного голову. Ему было не совсем ловко. Дорогой, на извозчике, тот расспрашивал про дела, поздравил Теркина с успехом; про себя ничего еще не говорил. «История» по акционерному обществу
до уголовного разбирательства не
дошла, но кредит его сильно пошатнула. С прошлого года они нигде не сталкивались, ни в Москве, ни на Волге. Слышал Теркин от кого-то, что Усатин опять выплыл
и чуть ли не мастерит нового акционерного общества.
Дошло до него
и письмо Кузьмичева Великим постом, где тот обращался к нему, как к влиятельному пайщику их товарищества, рассказывал про изменившееся к нему отношение хозяина парохода, просил замолвить за него словечко, жаловался на необходимость являться к судебному следователю, намекал на то, — но очень сдержанно, — что Теркин, быть может, захочет дать свое свидетельское показание, а оно было бы ему «очень на руку».
— Уж не знаю, Вася; но вот ты сейчас увидишь,
до какого безобразия
и шутовства это
доходит… Как подойдет Великий пост
и начнется говенье, у них на каждый день полагается тысячу поклонов…
И она осталась за пианино,
дошла до конца ноктюрна
и снова начала нестерпимо горькую фразу.
Звук
дошел до Калерии. Она выпрямилась, подняла голову, увидала его, немножко, кажется, встрепенулась, но потом ласково поклонилась
и никакого смущения не выказала.
— Дайте срок! Придет время,
и она поймет, сколь это в вас было выше всякого другого поведения. С вами она должна
дойти до того, что
и у нее Бог будет!..
Все это вылетело у него стремительно,
и пять минут спустя он уже не помнил того, что сказал. Одно его смутно пугало: как бы не
дойти опять
до высшего припадка гнева
и такой же злобы, какая у нее была к Калерии,
и не задушить ее руками тут же, среди бела дня.
Незаметно для себя его большая голова
дошла до такого ужасного вывода. Неужели Серафимой Ефимовной
и держалась вся здешняя жизнь
и его служба, а барышня, при всей своей святости, принесла разгром?
— Так, значит, я не ошибся! — возбужденно сказал настоятель. — Ваша фамилия сейчас мне напомнила… Вот отец казначей здесь внове, а я больше пятнадцати лет живу в обители. Прежде здешние дела
и междоусобия чаще
до меня
доходили. Да
и до сих пор я имею сношения с местными властями
и крестьянскими н/абольшими… Так вы будете Теркина… как бишь его звали… Иван Прокофьич, никак… если не ошибаюсь?..
Дошел он
до почтовой конторы. У станового он расспросил, как отыскать домик вдовы почтмейстерши,
и соображал теперь, в какой переулок повернуть.
И опять он бобыль: ни жены, ни подруги!.. Там, пониже Казани, томится красавица, полная страсти, всю себя отдала ему, из-за любви пошла на душегубство… Напиши он ей слово, пусти телеграмму — она прилетит сию минуту. Ведь кровь заговорит же в нем, потянет снова к женской прелести, будет искать отклика душа
и нарвется на потаскушку, уйдет в постыдную страсть, кончит таким падением,
до какого никогда не
дошел бы с Серафимой.
Тщета всякого счастия
и всякого стяжания пронизала его вместе с образом смерти Калерии… Все бросить, превратиться в простеца,
дойти до высокого юродства Михаила Терентьича Аршаулова?!
Тут он рассказал Теркину про свою женитьбу на „разводке“,
и сколько ему это стоило,
и сколько они вдвоем прожили в каких-нибудь три-четыре года, особенно с тех пор, как он попал в предводители. Жена его в ту минуту была в имении… Но
до полного признания он все еще не
доходил. Он как будто забыл уже, с чего начал.
— В прошлом году
до губернского предводителя
дошло… Меня вызвали… Директор/а — свои люди… Тогда банк шел в гору… вклады так
и ползли… Шесть процентов платили… Выручить меня хотели…
До разбирательства не
дошло,
до экстренного собрания там, что ли… По-товарищески поступили.
Пододвигая свой стул, Первач возбужденно поглядел на него. Ему сдавалось, что „лесной туз“, — так он называл Теркина про себя, — хочет его „пощупать“.
До сих пор он избегал всякого разговора с глазу на глаз, а тут — сам предложил, перед тем как покончить с Иваном Захарычем. Да
и с Низовьевым еще не
дошло у него
до окончательной сделки.
Они стояли близко один к другому,
и дыхание Серафимы
доходило до его лица… Глаза ее все чернели,
и вокруг рта ползли змейки нервных вздрагиваний.
Дорогой
до них не
доходило пение
и щебетание; а теперь в их ухо входил каждый завиток мелодии серебристым дрожанием воздуха.
Она прекрасно понимала его деликатность
и каждый день, как только он утром встречался с ней с глазу на глаз
и целовал в лоб, она стыдила себя мысленно, спрашивала: как могла она
дойти с таксатором
до таких"целовушек"? — ее институтское выражение.
Всякому было видно, как бедняга плох; но Аршаулов, еще более спавший с голоса, смотрел весело
и порывался говорить. Кашель затруднял его речь
и часто
доходил до судорожных припадков; он хватался за грудь, ложился боком
и томительно отхаркивал, а потом, со словами:"Это ничего! извините!" — вступал так же пылко в новый разговор.
— Не знаю, да
и знать не хочу! Так
и все изуверы рассуждают, гасильники. С этим
дойдешь до непротивления злу… Прибаутку-то эту мы теперь везде слышим.