Неточные совпадения
Наша эпоха потому, быть может, так «научна», что наука
говорит о чем-то, а
не что-то.
Когда люди
не имеют абсолютной, непоколебимой уверенности, то легче и лучше
говорить и писать о чем-то, а
не что-то, — меньше ответственности.
Человек имеет
не право, а обязанность быть глашатаем высшей полноты истины, т. е.
говорить он прежде всего должен что-то, а
не только о чем-то.
Хомяков хорошо
говорит о своей властной уверенности, о своем дерзновении, о своем непомерном притязании: «этим правом, этой силой, этой властью обязан я только счастью быть сыном Церкви, а вовсе
не какой-либо личной моей силе.
Говорю это смело и
не без гордости, ибо неприлично относиться смиренно к тому, что дает Церковь».
Рационалистические ереси всегда обходили трудности и антиномичности,
не дерзали на безумие и
говорили один об одном, а три о другом, один тогда-то, а три совсем в другое время.
Ведь опыт, сам по себе взятый, как источник всякого познавательного питания
не уполномочивал эмпириков
говорить за себя.
Только о мире вещей невидимых
говорим мы, что верим в них, а
не знаем их, т. е. свободно избираем их или
не избираем.
То, что я скажу, по внешности покажется парадоксальным, но по существу неопровержимо: наука и религия
говорят одно и то же о чуде, согласны в том, что в пределах порядка природы чудо невозможно и чуда никогда
не было.
Для религиозной веры
не страшно, когда наука
говорит, что по законам природы чудо невозможно, допущение чудесного нелепо; вера и сама это хорошо знает, ей и
не надо чуда, совершающегося в порядке природы и во исполнение ее законов.
Неразумность, бессмысленность всего мира признается современной философией, и потому
не смеет она
говорить о неразумности и бессмысленности чудесного.
Многие
говорят, что хотели бы верить, но
не могут.
Мы хотели бы прийти друг к другу и
поговорить по душе, но слова
не пускают дальше передней.
Когда я
говорю с братом по духу, у которого есть та же вера, что и у меня, мы
не уславливаемся о смысле слов и
не разделены словами, для нас слова наполнены тем же реальным содержанием и смыслом, в наших словах живет Логос.
В качестве мистики я ничего
не могу делать, ничего
говорить, ничего писать.
Проблема реальности бытия, проблема трансцендентного, как любят
говорить,
не может быть ни поставлена, ни решена рационалистической гносеологией.
Порожденный Кантом Гегель уже
говорит, что нельзя выучиться плавать,
не бросившись в воду, нельзя строить теории познания,
не познавая.
То, что я
говорю, вовсе
не есть возвращение к психологическому направлению в теории познания, которое всегда рассматривает мышление как функцию жизни индивидуальной души.
Наука
говорит правду о «природе», верно открывает «закономерность» в ней, но она ничего
не знает и
не может знать о происхождении самого порядка природы, о сущности бытия и той трагедии, которая происходит в глубинах бытия, это уже в ведении
не патологии, а физиологии — учения о здоровой сущности мира, в ведении метафизики, мистики и религии.
Христианская история,
говорят,
не удалась, христианство
не осуществилось в истории, но сама эта неудача, сама неосуществленность христианства поучительна для понимания религиозного смысла истории, поддерживает истину христианских пророчеств.
Духа можно
говорить лишь условно, так как
не может быть особенной религии Св.
Св. Исаак Сирианин
говорит: «Когда вожделение любви Христовой
не препобеждает в тебе до того, чтобы от радости о Христе быть тебе бесстрастным во всякой скорби своей: тогда знай, что мир живет в тебе более, нежели Христос.
Если хоть кого-нибудь ждет гибель, то я
не могу спастись,
не имею права спастись, должен сам погибнуть — вот что
говорит религия обожествленного страдания.
Что люди, чуждые вере, враждебные религии,
не могут
говорить о религиозной совести и бороться за религиозную свободу, это, казалось бы, само собою очевидно.
Христианство всегда
говорит «то-то» и потому никогда
не смешивает свободы с произволом.
Все, что я буду
говорить, направлено к обнаружению той истины, что христианство есть религия свободы, т. е. что свобода есть содержание христианства, есть материальный, а
не формальный принцип христианства.
Рабы природной и государственной необходимости
не могут даже
говорить о церкви и
не смеют судить о ее болезнях.
Еретический рационализм признает Христа или только Богом, или только человеком, но
не постигает тайны Богочеловека, тайны совершенного соединения природы божеской с природой человеческой; он признает в Христе одну лишь волю и
не постигает совершенного соединения в Христе двух воль, претворения воли человеческой в волю Бога; он готов признать Троичность Божества, но так, чтобы
не нарушить закона тождества и противоречия, так, что «один» и «три» в разное время о разном
говорят.
Он
не постигает той тайны Троичности, о которой в одно и то же время
говорят «один» и «три».
Сведенборг
не в силах постигнуть тайну Троичности Божества, Троичность представляется ему трехбожием; он все
говорит, что Христос есть единственный Бог, что Бог — человек, что Троичность находится внутри Христа, как Его свойство.
[В теософии существует несколько течений, и
не ко всем одинаково относится то, что я
говорю.
Звонарь
говорит, что действие Параклета должно очистить
не только дух, но и тело.
Дюрталь еще
не верил и
не обратился, когда
говорил уже: «Меня захватило католичество, я опьянен его атмосферой ладана и воска, я блуждаю вокруг него, тронутый до слез его молитвами, плененный до глубины души его псалмами и пением.
«En route» заканчивается словами: «Если бы, —
говорит Гюисманс, думая о писателях, которых ему трудно будет
не увидеть, — если бы они знали, насколько они ниже последнего из послушников, если бы они могли вообразить себе, насколько божественное опьянение свинопасов траппистов мне интереснее и ближе всех их разговоров и книг!
Католический модернизм
говорит лишь о внутреннем кризисе, но
не о крахе.
Говорю о культуре, а
не об американской цивилизации.
Литургические красоты церкви, католической и православной, должны были бы убедить в той истине, что между христианской религией и культурой существует
не антагонизм и противоречие, как теперь любят
говорить, а глубокая связь и причинно-творческое соотношение.
Я
говорю не только о том, что официально находится в пределах церковной ограды западной и восточной, но и о том, что по видимости находится вне этой ограды.
В коротких, но определительных словах изъяснил, что уже издавна ездит он по России, побуждаемый и потребностями, и любознательностью; что государство наше преизобилует предметами замечательными,
не говоря уже о красоте мест, обилии промыслов и разнообразии почв; что он увлекся картинностью местоположенья его деревни; что, несмотря, однако же, на картинность местоположенья, он не дерзнул бы никак обеспокоить его неуместным заездом своим, если бы не случилось что-то в бричке его, требующее руки помощи со стороны кузнецов и мастеров; что при всем том, однако же, если бы даже и ничего не случилось в его бричке, он бы не мог отказать себе в удовольствии засвидетельствовать ему лично свое почтенье.