Клим Иванович Самгин был убежден, что говорит нечто очень оригинальное и глубоко свое, выдуманное, выношенное его цепким разумом за все время
сознательной жизни. Ему казалось, что он излагает результат «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет» красиво, с блеском. Увлекаясь своей смелостью, он терял привычную ему осторожность высказываний и в то же время испытывал наслаждение мести кому-то.
Одного из таких старых дубов человеческого леса я видел в Гарном Луге в лице Погорельского. Он жил
сознательною жизнью в семидесятых и восьмидесятых годах XVIII века. Если бы я сам тогда был умнее и любопытнее, то мог бы теперь людям двадцатого века рассказать со слов очевидца события времен упадка Польши за полтора столетия назад.
Наступало то странное оцепенение, которое, нося на себе все признаки отсутствия
сознательной жизни, вместе с тем несомненно указывало на присутствие какой-то особенной жизни, развивавшейся независимо от каких бы то ни было условий.
Да, ведь и Передонов стремился к истине, по общему закону всякой
сознательной жизни, и это стремление томило его. Он и сам не сознавал, что тоже, как и все люди, стремится к истине, и потому смутно было его беспокойство. Он не мог найти для себя истины и запутался, и погибал.
Неточные совпадения
Настала одна из ясных
сознательных минут в
жизни Обломова.
Но ведь
сознательное достижение этой высоты — путем мук, жертв, страшного труда всей
жизни над собой — безусловно, без помощи посторонних, выгодных обстоятельств, дается так немногим, что — можно сказать — почти никому не дается, а между тем как многие, утомясь, отчаявшись или наскучив битвами
жизни, останавливаются на полдороге, сворачивают в сторону и, наконец, совсем теряют из вида задачу нравственного развития и перестают верить в нее.
Райский видел, что Козлов взглянул наконец и на близкую ему
жизнь тем же
сознательным и верным взглядом, каким глядел на
жизнь древних, и что утешить его нечем.
Это может показаться странным, но я и теперь еще сознаю, что крепостное право играло громадную роль в моей
жизни и что, только пережив все его фазисы, я мог прийти к полному,
сознательному и страстному отрицанию его.
Это было глупо, но в этот вечер все мы были не очень умны. Наша маленькая усадьба казалась такой ничтожной под налетами бурной ночи, и в бесновании метели слышалось столько
сознательной угрозы… Мы не были суеверны и знали, что это только снег и ветер. Но в их разнообразных голосах слышалось что-то, чему навстречу подымалось в душе неясное, неоформленное, тяжелое ощущение… В этой усадьбе началась и погибла
жизнь… И, как стоны погибшей
жизни, плачет и жалуется вьюга…