Неточные совпадения
Русские радикалы и
русские консерваторы одинаково
думали, что государство — это «они», а не «мы».
Русский народ не дерзает даже
думать, что святым можно подражать, что святость есть внутренний путь духа, — это было бы слишком мужественно-дерзновенно.
Но я
думаю, что христианская религия имела гораздо более опасного, более глубокого противника, чем «Бюхнер и Молешотт», чем наивные
русские нигилисты, и противник этот был — В. В. Розанов.
Но я
думаю, что иные
русские интеллигенты-атеисты на какой-то глубине ближе ко Христу, чем Розанов.
Русский же
думает, что не он спасет Россию, а Россия его спасет.
Некоторые славянофильствующие и в наши горестные дни
думают, что если мы,
русские, станем активными в отношении к государству и культуре, овладевающими и упорядочивающими, если начнем из глубины своего духа создавать новую, свободную общественность и необходимые нам материальные орудия, если вступим на путь технического развития, то во всем будем подобными немцам и потеряем нашу самобытность.
Русский человек привык
думать, что бесчестность — не великое зло, если при этом он смиренен в душе, не гордится, не превозносится.
Когда
русский человек религиозен, то он верит, что святые или сам Бог все за него сделают, когда же он атеист, то
думает, что все за него должна сделать социальная среда.
Ошибочно
думать, что лучшая, наиболее искренняя часть
русской левой, революционной интеллигенции общественна по направлению своей воли и занята политикой.
И я
думаю, что в России, в
русском народе есть и исключительный, нарушивший свои границы национализм, и яростный исключительный еврейский мессианизм, но есть и истинно христианский, жертвенный мессианизм.
Я
думаю, что и славянофилы не выразили эту глубину
русской души.
Русский человек, усомнившись в своих исключительных нравственных качествах и признав некоторые качества за врагом, начинает
думать, что и воевать-то не стоит, — у него слабеет воля, он уже не имеет пафоса.
Многие
думают, что главная беда России в том, что
русское общество недостаточно либерально или радикально, и ждут многого от поворота нашего общества влево в традиционном смысле этого слова.
Чукчи держат себя поодаль от наших поселенцев, полагая, что русские придут и перережут их, а
русские думают — и гораздо с большим основанием, — что их перережут чукчи. От этого происходит то, что те и другие избегают друг друга, хотя живут рядом, не оказывают взаимной помощи в нужде во время голода, не торгуют и того гляди еще подерутся между собой.
— Напрасно
русские думают, — сказал Куроки, — что мы намерены идти вперёд, мы возьмём Порт-Артур, Инкоу, укрепим их, и тогда пусть они приходят сюда. Если Плевна им стоила ста тысяч жизней, то оба эти пункта будут стоить в пять раз более…
Неточные совпадения
— А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. // В том богатырство
русское. // Ты
думаешь, Матренушка, // Мужик — не богатырь? // И жизнь его не ратная, // И смерть ему не писана // В бою — а богатырь! // Цепями руки кручены, // Железом ноги кованы, // Спина… леса дремучие // Прошли по ней — сломалися. // А грудь? Илья-пророк // По ней гремит — катается // На колеснице огненной… // Все терпит богатырь!
Он
думал, что
Русский народ, имеющий призвание заселять и обрабатывать огромные незанятые пространства сознательно, до тех пор, пока все земли не заняты, держался нужных для этого приемов и что эти приемы совсем не так дурны, как это обыкновенно
думают.
— Вот и я, — сказал князь. — Я жил за границей, читал газеты и, признаюсь, еще до Болгарских ужасов никак не понимал, почему все
Русские так вдруг полюбили братьев Славян, а я никакой к ним любви не чувствую? Я очень огорчался,
думал, что я урод или что так Карлсбад на меня действует. Но, приехав сюда, я успокоился, я вижу, что и кроме меня есть люди, интересующиеся только Россией, а не братьями Славянами. Вот и Константин.
В кабинете Алексей Александрович прошелся два раза и остановился у огромного письменного стола, на котором уже были зажжены вперед вошедшим камердинером шесть свечей, потрещал пальцами и сел, разбирая письменные принадлежности. Положив локти на стол, он склонил на бок голову,
подумал с минуту и начал писать, ни одной секунды не останавливаясь. Он писал без обращения к ней и по-французски, упоребляя местоимение «вы», не имеющее того характера холодности, который оно имеет на
русском языке.
— А что же, правда, что этот Михайлов в такой бедности? — спросил Вронский,
думая, что ему, как
русскому меценату, несмотря на то, хороша ли или дурна его картина, надо бы помочь художнику.