Неточные совпадения
Русский народ есть в высшей степени поляризованный народ, он есть совмещение противоположностей [Я это выразил в старом этюде «Душа России», который вошел в мою
книгу «Судьба России».].
Если, с одной стороны,
русская народная религиозность связывала божественный и природный мир, то, с другой стороны, апокрифы,
книги, имевшие огромное влияние, говорили о грядущем приходе Мессии.
[См.
книгу Пыпина «Религиозные движения при Александре», а также его
книгу «
Русское масонство XVIII века и первой четверти XIX века».
См. также
книгу о. Г. Флоровского «Пути
русского богословия».]
Сомнения о Европе у нас возникли под влиянием событий французской революции [См.
книгу В. Зеньковского «
Русские мыслители и Европа».].
Гоголь один из самых загадочных
русских писателей [См.
книгу К. Мочульского «Духовный путь Гоголя».].
По личным нравственным качествам это был не только один из лучших
русских людей, но и человек, близкий к святости [См. необыкновенно интересную
книгу «Любовь у людей 60-х годов», где собраны письма Чернышевского, особенно к жене, с каторги.].
Бухарев, один из самых замечательных
русских богословов, признал «Что делать?» христианской по духу
книгой.
Прежде всего, это
книга аскетическая, в ней есть тот аскетический элемент, которым была проникнута
русская революционная интеллигенция.
Если в мою комнату вломится
русская жизнь со всеми ее бытовыми особенностями и разобьет бюст Белинского и сожжет мои
книги, я не покорюсь и людям деревни; я буду драться, если у меня, разумеется, не будут связаны руки».
Атеизм Добролюбова, как и вообще
русский атеизм, родствен маркионизму по своим первоистокам, но выражен в эпоху отрицательного просветительства [См. мою
книгу «Психология
русского нигилизма и атеизма».].
Новым у него был исключительный интерес к вопросу об отношении православия к современности, так и называется одна из его
книг [См. его
книги «Об отношении православия к современности» и «О современных потребностях мысли и жизни, особенно
русской».].
В своей
книге о Достоевском я писал, что
русские — апокалиптики или нигилисты.
Главная его
книга, которой он приобрел значение в истории
русской мысли, это — «Л.
Я характеризовал его православие, как стилизованное православие [Моя статья в «
Русской мысли» о
книге П. Флоренского «Столп и утверждение истины» называлась «Стилизованное православие».].
Его
книга «Предмет знания» — очень ценный вклад в
русскую философию.
Он представил себя богатым, живущим где-то в маленькой уютной стране, может быть, в одной из республик Южной Америки или — как доктор Руссель — на островах Гаити. Он знает столько слов чужого языка, сколько необходимо знать их для неизбежного общения с туземцами. Нет надобности говорить обо всем и так много, как это принято в России. У него обширная библиотека, он выписывает наиболее интересные
русские книги и пишет свою книгу.
Телемак, да повести г-жи Жанлис, да несколько ливрезонов нашего умного журнала Revue Etrangere, — книги все не очень заманчивые, — взял их, а сам, разумеется, был страшный охотник читать, да и сказал себе: не раскрою ни одной
русской книги, пока не стану свободно читать по — французски; ну, и стал свободно читать.
— О, наверно не помешает. И насчет места я бы очень даже желал, потому что самому хочется посмотреть, к чему я способен. Учился же я все четыре года постоянно, хотя и не совсем правильно, а так, по особой его системе, и при этом очень много
русских книг удалось прочесть.
Неточные совпадения
Эх! эх! придет ли времечко, // Когда (приди, желанное!..) // Дадут понять крестьянину, // Что розь портрет портретику, // Что
книга книге розь? // Когда мужик не Блюхера // И не милорда глупого — // Белинского и Гоголя // С базара понесет? // Ой люди, люди
русские! // Крестьяне православные! // Слыхали ли когда-нибудь // Вы эти имена? // То имена великие, // Носили их, прославили // Заступники народные! // Вот вам бы их портретики // Повесить в ваших горенках, // Их
книги прочитать…
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Козыре, который, после продолжительных странствий по теплым морям и кисельным берегам, возвратился в родной город и привез с собой собственного сочинения
книгу под названием:"Письма к другу о водворении на земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный материал для истории
русского либерализма, то читатель, конечно, не посетует, если она будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.
Впрочем, если слово из улицы попало в
книгу, не писатель виноват, виноваты читатели, и прежде всего читатели высшего общества: от них первых не услышишь ни одного порядочного
русского слова, а французскими, немецкими и английскими они, пожалуй, наделят в таком количестве, что и не захочешь, и наделят даже с сохранением всех возможных произношений: по-французски в нос и картавя, по-английски произнесут, как следует птице, и даже физиономию сделают птичью, и даже посмеются над тем, кто не сумеет сделать птичьей физиономии; а вот только
русским ничем не наделят, разве из патриотизма выстроят для себя на даче избу в
русском вкусе.
Против моего ожидания, оказалось, что, кроме двух стихов, придуманных мною сгоряча, я, несмотря на все усилия, ничего дальше не мог сочинить. Я стал читать стихи, которые были в наших
книгах; но ни Дмитриев, ни Державин не помогли мне — напротив, они еще более убедили меня в моей неспособности. Зная, что Карл Иваныч любил списывать стишки, я стал потихоньку рыться в его бумагах и в числе немецких стихотворений нашел одно
русское, принадлежащее, должно быть, собственно его перу.
На комоде лежала какая-то
книга. Он каждый раз, проходя взад и вперед, замечал ее; теперь же взял и посмотрел. Это был Новый завет в
русском переводе.
Книга была старая, подержанная, в кожаном переплете.