Неточные совпадения
Русские мыслители XIX в., размышляя
о судьбе
и призвании России, постоянно указывали, что эта потенциальность, невыраженность, неактуализированность сил русского народа
и есть залог его великого будущего.
Если, с одной стороны, русская народная религиозность связывала божественный
и природный мир, то, с другой стороны, апокрифы, книги, имевшие огромное влияние, говорили
о грядущем приходе Мессии.
Он искал очищенного духовного христианства
и написал книгу
о внутренней церкви.
О мистической эпохе Александра I
и роли масонства нужно сказать отдельно.
О конце его жизни создалась легенда
о том, что он стал странником Федором Кузьмичом, легенда очень русская
и очень правдоподобная.
Но окружен он был Фамусовыми, восклицавшими в ужасе
о «франмасонах»,
и Молчалиными.
Великие русские писатели XIX в. будут творить не от радостного творческого избытка, а от жажды спасения народа, человечества
и всего мира, от печалования
и страдания
о неправде
и рабстве человека.
Пушкин, единственный русский писатель ренессанского типа, свидетельствует
о том, как всякий народ значительной судьбы есть целый космос
и потенциально заключает в себе все.
Для русской христианской проблематики очень интересно, что в Александровскую эпоху жили величайший русский поэт Пушкин
и величайший русский святой Серафим Саровский, которые никогда друг
о друге ничего не слышали.
Русский безграмотный мужик любит ставить вопросы философского характера —
о смысле жизни,
о Боге,
о вечной жизни,
о зле
и неправде,
о том, как осуществить Царство Божье.
У русского человека действительно есть реалистическая складка, есть большие способности к техническим изобретениям, но это вполне соединимо с его духовными исканиями
и с любовью философствовать
о жизни.
Интересно, что
о Сен-Мартене
и Портедже Шеллинг узнал от Одоевского.
Есть два преобладающих мифа, которые могут стать динамическими в жизни народов — миф
о происхождении
и миф
о конце.
Проблема философии истории. Россия
и Европа. Славянофилы
и западники. Вопрос
о судьбе России. Сороковые годы. Чаадаев. Печерин. Славянофилы. Киреевский. Аксаков. Хомяков. Письмо Фр. Баадера. Западники. Идеалисты сороковых годов. Грановский. Белинский. Герцен. Дальнейшее развитие славянофильства. Данилевский. Леонтьев. Достоевский.
Она глубоко задумалась над тем, что замыслил Творец
о России, что есть Россия
и какова ее судьба.
Весь XIX в.
и даже XX в. будут у нас споры
о том, каковы пути России, могут ли они быть просто воспроизведением путей Западной Европы.
И еще
о нем: «Всегда мудрец, а иногда мечтатель,
и ветреной толпы бесстрастный наблюдатель».
Сомнения
о Европе у нас возникли под влиянием событий французской революции [См. книгу В. Зеньковского «Русские мыслители
и Европа».].
Спор славянофилов
и западников был спором
о судьбе России
и ее призвании в мире.
Герцен говорил
о западниках
и славянофилах того времени: «У нас была одна любовь, но не одинаковая».
Русская философия истории должна была прежде всего решить вопрос
о смысле
и значении реформы Петра, разрезавшей русскую историю как бы на две части.
Славянофилы усвоили себе гегелевскую идею
о призвании народов,
и то, что Гегель применял к германскому народу, они применяли к русскому народу.
У классических славянофилов не было полного отрицания Запада,
и они не говорили
о гниении Запада, для этого они были слишком универсалисты.
Но они построили учение
о своеобразии России
и ее пути
и хотели объяснить причины ее отличия от Запада.
Шлегель говорил
о Франции
и Англии, Западе для Германии, то же, что славянофилы говорили
о Западе, включая в него
и Германию.
Киреевскому в замечательной статье «
О характере просвещения Европы
и его отношении к просвещению России» удалось формулировать типичные черты различия России
и Европы,
и это несмотря на ошибочность славянофильской концепции русской истории.
Аксакова находится в вопиющем несоответствии с исторической действительностью
и обнаруживает неисторический характер основных мыслей славянофилов
о России
и Западе.
Она вся построена на противоречии двух типов
и на борьбе двух начал в истории, т. е. посвящена все той же основной русской теме
о России
и Европе,
о Востоке
и Западе.
Но его учение
о свободе, положенное в основу его философии
и его богословия, возможно было только после учения об автономии,
о свободе духа Канта
и немецкого идеализма.
Он менее всех идеализировал древнюю Россию
и прямо говорил
о ее неправдах.
Ив. Киреевский сначала был западником,
и журнал «Европеец» был запрещен за его статью
о XIX в.
Он также всегда говорил об идеальной России,
о России своего идеала
и потому неверно понимал действительную историю.
Хомяков, как
и большая часть русских людей, лучших русских людей, не имел римских понятий
о собственности.
Русские суждения
о собственности
и воровстве определяются не отношением к собственности как социальному институту, а отношением к человеку.
Но, во всяком случае, славянофилы хотели «России Христа», а не «России Ксеркса» [Слова из стихотворения Вл. Соловьева: «Каким ты хочешь быть Востоком, Востоком Ксеркса иль Христа?»], как хотели наши националисты
и империалисты. «Идея» России всегда обосновывалась пророчеством
о будущем, а не тем, что есть, — да
и не может быть иным мессианское сознание.
Русские много
и часто несправедливо писали
о разложении Запада, имея в виду, главным образом, антихристианский Запад.
Но Баадер говорит
о разложении
и христианского Запада
и ищет спасения Запада в России
и православной церкви.
Западничество возникло у нас на той же теме
о России,
о ее путях
и ее отношении к Европе.
С темой
о личности связана у него
и тема
о свободе.
Это была борьба за личность,
и это очень русская проблема, которая с такой остротой была выражена в письме Белинского к Боткину,
о чем речь будет в следующей главе.
Славянофильство, занятое все той же темой
о России
и Европе, частью меняет свой характер, частью вырождается в национализм самого дурного рода.
Неустанное размышление
о расцвете
и упадке обществ
и культур, резкое преобладание эстетики над этикой, биологические основы философии истории
и социологии, аристократизм, ненависть к либерально-эгалитарному прогрессу
и демократии, amor fati — все это черты, роднящие Леонтьева с Ницше.
В последний период жизни он окончательно теряет веру в будущее России
и русского народа
и пророчествует
о грядущей русской революции
и наступлении царства антихриста.
Но тема
о России
и Европе для него основная.
О, русским дороги эти старые чужие кам-ни, эти чудеса старого Божьего мира, эти осколки святых чудес;
и даже это нам дороже, чем им самим…
Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит
о такой горячей минувшей жизни,
о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу
и свою науку, что я знаю заранее, паду на землю
и буду целовать эти камни
и плакать над ними — в то же время убежденный всем сердцем своим в том, что все это уже давно кладбище
и никак не более».
Достоевский более всего свидетельствует
о том, что славянофильство
и западничество одинаково подлежат преодолению, но оба направления войдут в русскую идею, как
и всегда бывает в творческом преодолении (Aufhebung у Гегеля).
Советы издают полное собрание сочинений Гегеля,
и это несмотря на то, что для него философия была учением
о Боге.
В нем ни великодушных стремлений, ни правосудия, ни простоты, ни чести в нравах, словом, — ничего, свидетельствующего
о здравом, естественном
и энергичном развитии нравственных сил…
Зачем заботиться
о приобретении познаний, когда наша жизнь
и общество в противоборстве со всеми великими идеями
и истинами, когда всякое покушение осуществить какую-нибудь мысль
о справедливости,
о добре,
о пользе общей клеймится
и преследуется, как преступление?» «Везде насилия
и насилия, стеснения
и ограничения, — нигде простора бедному русскому духу.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).
О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны
и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Анна Андреевна. А я никакой совершенно не ощутила робости; я просто видела в нем образованного, светского, высшего тона человека, а
о чинах его мне
и нужды нет.
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем,
и говорю ему: «Слышали ли вы
о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Осклабился, товарищам // Сказал победным голосом: // «Мотайте-ка на ус!» // Пошло, толпой подхвачено, //
О крепи слово верное // Трепаться: «Нет змеи — // Не будет
и змеенышей!» // Клим Яковлев Игнатия // Опять ругнул: «Дурак же ты!» // Чуть-чуть не подрались!
Потом свою вахлацкую, // Родную, хором грянули, // Протяжную, печальную, // Иных покамест нет. // Не диво ли? широкая // Сторонка Русь крещеная, // Народу в ней тьма тём, // А ни в одной-то душеньке // Спокон веков до нашего // Не загорелась песенка // Веселая
и ясная, // Как вёдреный денек. // Не дивно ли? не страшно ли? //
О время, время новое! // Ты тоже в песне скажешься, // Но как?.. Душа народная! // Воссмейся ж наконец!