Неточные совпадения
Основное противоречие моего мнения о социальной жизни связано с совмещением во мне двух элементов — аристократического понимания личности,
свободы и творчества и социалистического требования утверждения достоинства каждого
человека, самого последнего из
людей и обеспечения его права на жизнь.
Обращаясь к самопознанию, которое есть одно из главных источников философского познания, я открываю в себе изначальное, исходное: противление мировой данности, неприятие всякой объектности, как рабства
человека, противоположение
свободы духа необходимости мира, насилию и конформизму.
Я и сейчас после долгого пути узнаю в себе эти первоначальные оценки исторической и социальной действительности, эту
свободу от навязанных социальных традиций, от моральных предрассудков благомыслящих
людей, это отвращение к насилию, «правому» и «левому».
Проблема
человека, проблема
свободы, проблема творчества сделались основными проблемами моей философии.
Достоинство
человека, т. е. личности, т. е.
свободы, предполагает согласие на боль, способность пережить боль.
Но, с другой стороны, христианство необычайно возвышает
человека, признает его образом и подобием Божиим, признает в нем духовное начало, возвышающее его над природным и социальным миром, признает в нем духовную
свободу, независимо от царства кесаря, верит, что сам Бог стал
человеком и этим возвысил
человека до небес.
Отношение личности к сверхличным ценностям может совершаться или в царстве объективации — и тогда легко порождается рабство
человека, — или в царстве экзистенциальном, в трансцендировании — и тогда порождается жизнь в
свободе.
В объективации
человек находится во власти детерминации, в царстве безличности, в трансцендировании
человек находится в царстве
свободы, и встреча
человека с тем, что его превосходит, носит личный характер, сверхличное не подавляет личности.
Трансцендирование в экзистенциальном смысле есть
свобода и предполагает
свободу, есть освобождение
человека от плена у самого себя.
Личность есть
свобода и независимость
человека в отношении к природе, к обществу, к государству, но она не только не есть эгоистическое самоутверждение, а как раз наоборот.
Личность не порождается родовым космическим процессом, не рождается от отца и матери, она происходит от Бога, является из другого мира; она свидетельствует о том, что
человек есть точка пересечения двух миров, что в нем происходит борьба духа и природы,
свободы и необходимости, независимости и зависимости.
Она есть изначальная ценность и единство, она характеризуется отношением к другому и другим, к миру, к обществу, к
людям, как отношением творчества,
свободы и любви, а не детерминации.
Личность в
человеке не детерминирована наследственностью, биологической и социальной, она есть
свобода в
человеке, возможность победы над детерминацией мира.
Человек подвергается насильственной социализации, в то время как личность человеческая должна быть в свободном общении, в свободной общности, в коммюнотарности, основанной на
свободе и любви.
Эта
свобода не есть
свобода воли, как
свобода безразличия, не есть
свобода воли в школьном смысле, она глубже, связана с целостным существованием
человека, она есть
свобода духа, творческая духовная энергия.
Свобода личности есть долг, исполнение призвания, реализация Божией идеи о
человеке, ответ на Божий призыв.
Свобода не должна быть декларацией прав
человека, она должна быть декларацией обязанности
человека, долга
человека быть личностью, проявить силу характера личности.
Нельзя отказаться от личности, отказаться можно от жизни и иногда должно отказаться от нее, но не от личности, не от достоинств
человека, не от
свободы, с которой связано это достоинство.
Человек ищет
свободы, в нем есть огромный порыв к
свободе, и он не только легко попадает в рабство, но он и любит рабство.
Человек в мире объективированном может быть только относительно, а не абсолютно свободным, и
свобода его предполагает борьбу и сопротивление необходимости, которую он должен преодолевать.
Но
свобода предполагает духовное начало в
человеке, сопротивляющееся порабощающей необходимости.
Что воля к могуществу, империалистическая воля противна достоинству и
свободе человека, совершенно ясно.
Да и империалистическая философия никогда не говорила, что защищает
свободу и достоинство
человека.
Человек лишается
свободы и становится рабом не только от физического насилия.
А при лживости и подкупности прессы результаты получаются самые ужасные в смысле порабощения
человека, лишения его
свободы совести и суждения.
Человек не лишается прямо, путем физического насилия,
свободы совести,
свободы мысли,
свободы суждения, но он поставлен в материально зависимое положение, находится под угрозой голодной смерти и этим лишен
свободы.
Человек не знал настоящей
свободы в труде.
Свобода, ставшая привычной жизнью, переходит в незаметное порабощение
человека, это
свобода объективированная, в то время как
свобода есть царство субъекта.
Человек — раб потому, что
свобода трудна, рабство же легко.
Автономию
человека как личности нужно называть
свободой.
Но этим не достигается
свобода человека.
Авторитарному сознанию или авторитарному строю жизни нужно противополагать не разум, не природу и не суверенное общество, а дух, т. е.
свободу, духовное начало в
человеке, образующее его личность и независимое от объективированной природы и от объективированного логического мира.
Изменение направления борьбы за
свободу человека, за появление свободного есть прежде всего изменение структуры сознания, изменение установки ценностей.
И эта трансцендентность Бога,
свобода Бога от мировой необходимости, от всякой объектности есть источник
свободы человека, есть самая возможность существования личности.
Господин и раб будут делать нечеловеческие усилия помешать концу объективации, «концу мира», наступлению царства Божьего — царства
свободы и свободных, они будут создавать все новые формы господства и рабства, будут совершать новые переодевания, все новые формы объективации, в которых творческие акты
человека будут претерпевать великие неудачи, будут продолжаться преступления истории.
Человек был признан рабом бытия, которое его целиком детерминирует, он не свободен в отношении бытия, самая его
свобода порождена бытием.
Но освобождение
человека означает возвращение духа к себе, т. е. к
свободе.
Но этот универсализм есть смертельный враг
свободы человека, смертельный враг личности.
Бог не есть Абсолютное, Бог относителен творению, миру и
человеку, и с ним происходит драма
свободы любви.
Человек в своем восстании против страданий и несправедливости легко проникается «маратовской» любовью к человечеству и восклицает: «
Свобода или смерть!» Белинский предвосхищает диалектику Достоевского, и Ив.
Проблема теодицеи не разрешима объективирующей мыслью в объективированном миропорядке, она разрешима лишь в экзистенциальном плане, где Бог открывается, как
свобода, любовь и жертва, где Он страдает с
человеком и борется с
человеком против неправды мира, против нестерпимых страданий мира.
Не понимают только того, что, если пантеизм есть ересь, то это ересь прежде всего относительно
человека и человеческой
свободы, а не относительно Бога.
Бог есть всяческая во всем, Бог все держит в своей руке и все направляет, только Бог есть настоящее бытие,
человек же и мир есть ничто, только Бог свободен,
человек же настоящей
свободой не обладает, только Бог творит,
человек же к творчеству не способен, все от Бога.
Для того чтобы не было монизма и пантеизма, нужно признать самостоятельность
человека, не сотворенную в нем
свободу, не детерминированную Богом, его способность к творчеству.
Но, с другой стороны, она означает порабощение
человека, отрицание личности и
свободы, признание Божества единственной действующей силой.
Человек борется с насилием этой природной необходимости через познание этой необходимости, и может быть лишь к этой сфере применимо то, что
свобода есть результат необходимости, сознанность и познанность необходимости.
Борясь с необходимостью природы,
человек создал цивилизацию, воздух которой удушлив, нормы которой не дают
свободы движения.
Объектная телеология космического процесса сталкивается со
свободой человека, с личностью и творчеством и в сущности означает идеальный, спиритуализированный детерминизм.
При этом личность неизбежно подчинена и порабощена органическому и в конце концов космическому целому,
человек становится лишь органом и отменяются все
свободы человека, связанные с его духовной независимостью от общества и природы.
Рабству
человека у общества нужно противопоставлять не разум рационализма или природу, признанную благостной, а дух,
свободу духа и личность в своем духовном качестве не зависящую от общества и природы.
Неточные совпадения
Она никогда не испытает
свободы любви, а навсегда останется преступною женой, под угрозой ежеминутного обличения, обманывающею мужа для позорной связи с
человеком чужим, независимым, с которым она не может жить одною жизнью.
Я вошел в переднюю;
людей никого не было, и я без доклада, пользуясь
свободой здешних нравов, пробрался в гостиную.
Это был
человек лет семидесяти, высокого роста, в военном мундире с большими эполетами, из-под воротника которого виден был большой белый крест, и с спокойным открытым выражением лица.
Свобода и простота его движений поразили меня. Несмотря на то, что только на затылке его оставался полукруг жидких волос и что положение верхней губы ясно доказывало недостаток зубов, лицо его было еще замечательной красоты.
Там была
свобода и жили другие
люди, совсем непохожие на здешних, там как бы самое время остановилось, точно не прошли еще века Авраама и стад его.
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если наука и жизнь противоречат ему.] мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые
люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных
людях, когда самая
свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.