Неточные совпадения
Из всех родов познания познание этическое есть наиболее бесстрашное и наиболее горькое, ибо в нем раскрывается ценность и смысл
жизни и в нем же разверзается грех и
зло.
Глубина бытия в себе, глубина
жизни совсем не «добрая» и не «
злая», не «нравственная» и не «безнравственная», она лишь символизуется так, лишь обозначается по категориям этого мира.
Свобода есть основное условие нравственной
жизни, не только свобода добра, но и свобода
зла.
Без свободы
зла нет нравственной
жизни.
Нравственная
жизнь слагается из парадоксов, в которых добро и
зло переплетаются и переходят друг в друга.
Социальная этика XIX и XX веков, которая в
жизни общества видит источник нравственных различений и оценок и утверждает социальный характер добра и
зла, совершенно явно вращается в порочном кругу.
Биологическая философия
жизни пытается установить критерий добра и
зла, основать оценки на принципе максимума «
жизни».
«
Жизнь» есть высшее благо и верховная ценность, «добро» есть все, что доводит «
жизнь» до максимума, «
зло» есть все, что умаляет «
жизнь» и ведет к смерти и небытию.
Есть «
жизнь» высокая и низкая, добрая и
злая, прекрасная и уродливая.
Он предвидел
зло и страдание мира, который целиком вызван к
жизни Его волей и находится в Его власти, предвидел все до гибели и вечных мук многих.
И потому только и можно вынести
зло и муку
жизни.
Наибольшая трагедия есть страдание от доброго, а не страдание от
злого, есть невозможность оправдать
жизнь согласно разделению доброго и
злого.
Парадоксальность нравственной
жизни связана с проникновением в нее элемента трагического, не вмещающегося в обычные категории добра и
зла.
Парадоксальность, трагичность, сложность нравственной
жизни заключается в том, что плохи бывают не только
зло и
злые, плохи бывают и добро и добрые.
«По ту сторону добра и
зла», т. е. в райской
жизни, не должно быть нашего «добра», но не должно быть и нашего «
зла».
Этика с обеих сторон, в начале и в конце, упирается в сферу, лежащую «по ту сторону добра и
зла», в
жизнь райскую и в
жизнь Царства Божьего, в досознательное и сверхсознательное состояние.
Поразительно, что в XIX и XX веках человек позволил убедить себя в том, что он получил свою нравственную
жизнь, свое различение между добром и
злом, свою ценность целиком от общества.
Самая большая трудность нравственных конфликтов
жизни заключается совсем не в столкновении ясного добра с ясным
злом, а в отсутствии одного, законом данного, нравственно-должного выхода, в неизбежности каждый раз совершать индивидуальный творческий акт.
Неверно старое понимание воли как одного из элементов душевной
жизни, через который человек совершает выбор между добром и
злом и делается ответственным за
зло.
И она преуменьшает
зло мировой и общественной
жизни, она оптимистична.
Но христианскому человечеству было непосильно провести ее в
жизнь, ибо это значило бы стать «по ту сторону добра и
зла», которыми живет мир.
Обыкновенная нравственная
жизнь основана на противлении
злому.
Христианство прежде всего очень повысило сознание бесконечной ценности всякой человеческой души, человеческой
жизни, человеческой личности, а значит, и бесконечной ценности души,
жизни и личности грешника и «
злого».
Только этика творчества впервые преодолевает отрицательную направленность духа, борьбу со
злом и грехом прежде всего, и утверждает положительную направленность духа, творчество ценного содержания
жизни.
Воля к
злу, в сущности, беспредметна, и победить ее можно лишь волей предметной, направленной к ценному и божественному содержанию
жизни.
Любовь есть как бы универсальная энергия
жизни, обладающая способностью превращать
злые страсти в страсти творческие.
И потому абсолютное совершенство, абсолютный порядок, абсолютная разумность могут оказаться
злом,
злом большим, чем
жизнь несовершенная, неупорядоченная, иррациональная, допускающая некоторую свободу
зла.
И вот трагизм нравственной
жизни, как было уже сказано, совсем не в столкновении добра и
зла, божественного и дьявольского, трагизм прежде всего в столкновении одного добра с другим добром, одной ценности с другой ценностью — любви к Богу и любви к человеку, любви к отечеству и любви к близким, любви к науке или искусству и любви и жалости к человеку и т. п.
Если бы
жизнь исчерпывалась законническими категориями, то трагизма не было бы, ибо борьба доброго и
злого может быть очень мучительна, но сама по себе не есть трагедия.
Сколько
зла делает добро в
жизни семейной, государственной, хозяйственной, бытовой.
Но когда мыслится совершенный строй
жизни, из которого будет изгнано всякое принуждение и насилие и в котором невозможно уже будет
зло, то нравственная активность человека делается уже ненужной и невозможной.
Подозрительность и мнительность, видящая повсюду
зло, ересь и гибель, есть начало психического расстройства, нарушение гармонии духовной
жизни.
Человек, стремящийся к осуществлению какой-нибудь утопической идеи во что бы то ни стало, может быть бескорыстным и руководиться мотивами, которые признаются нравственными, — он стремится к совершенной
жизни, но он все же эгоцентрик и может стать нравственным идиотом, потерять различие между добром и
злом.
Но в государстве люди не только пресекают проявления своей
злой воли, в государстве люди осуществляют свои жизненные возможности, и государство стремится поставить под свой знак всю полноту
жизни, вплоть до
жизни религиозной, до духовной культуры.
Социализм же хочет организовать и регулировать человеческое общество, полагая, что нельзя человеческой природе предоставить в свободной игре интересов определять социальную
жизнь, ибо человеческая природа
злая.
Некоторая степень
зла в социальной
жизни должна быть предоставлена свободе, и совершенное преодоление
зла мыслимо лишь как духовное преображение и просветление.
Та степень свободы
зла, свободы греховной похоти, которая определяет
жизнь буржуазно-капиталистического общества, этически не может быть терпима, как не может быть терпима на известной ступени нравственного сознания свобода
зла и греховной похоти, определявшей строй, основанный на рабстве, на превращении человека, несущего образ и подобие Божье, в вещь, которую можно продавать и покупать.
Этот строй
жизни и эта новая форма рабства строит себя на свободе, и его представители и идеологи кричат о посягательстве на свободу при всяких попытках ограничить в нем проявление
зла.
На этом пути торжествует номинализм в этике, который есть страшное
зло, мешающее реальному преображению
жизни.
Смерть — предельный ужас и предельное
зло — оказывается единственным выходом из дурного времени в вечность, и
жизнь бессмертная и вечная оказывается достижимой лишь через смерть.
И она вызывает в нас невыразимый ужас не только потому, что она есть
зло, но и потому, что в ней есть глубина и величие, потрясающие наш обыденный мир, превышающие силы, накопленные в нашей
жизни этого мира и соответствующие лишь условиям
жизни этого мира.
Смерть, это предельное
зло, благороднее
жизни в этом мире.
Если бы наш греховный мир в нашем греховном времени был бесконечным, не знал конца, то это был бы такой же
злой кошмар, как и бесконечное продолжение во времени
жизни отдельного человека.
«
Злые» оттесняются в ад, они оттесняются в ад еще в этой
жизни, в этом времени.
Эта идея ада есть, конечно, насквозь человеческая, а не Божья идея, и она представляет себе конечное завершение мировой
жизни не «по ту сторону добра и
зла» нашего греховного мира, а по сю сторону.
И не должно увеличивать кошмар, связанный с греховной
жизнью по сю сторону добра и
зла.
Райская
жизнь была целостна, и ничего, кроме райской
жизни, не было, пока не было различения между добром и
злом.
В «добре», в «нравственной
жизни» всегда есть отравленность, отравленность судом, раздвоением, постоянным отвержением «
зла» и «
злых».
Но в нравственной
жизни есть тяжкая забота, забота борьбы со
злом, и есть раздвоенность, раздвоенность мира на «добрых» и «
злых».
Мы живем в греховной
жизни, по сю сторону добра и
зла, и нам необычайно трудно мыслить рай.
Неточные совпадения
Как будто мрак надвинулся на ее
жизнь: она поняла, что те ее дети, которыми она так гордилась, были не только самые обыкновенные, но даже нехорошие, дурно воспитанные дети, с грубыми, зверскими наклонностями,
злые дети.
— Ты ведь не признаешь, чтобы можно было любить калачи, когда есть отсыпной паек, — по твоему, это преступление; а я не признаю
жизни без любви, — сказал он, поняв по своему вопрос Левина. Что ж делать, я так сотворен. И право, так мало делается этим кому-нибудь
зла, а себе столько удовольствия…
В первый раз тогда поняв ясно, что для всякого человека и для него впереди ничего не было, кроме страдания, смерти и вечного забвения, он решил, что так нельзя жить, что надо или объяснить свою
жизнь так, чтобы она не представлялась
злой насмешкой какого-то дьявола, или застрелиться.
Зло порождает
зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея
зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности: идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей
жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
Меж ими всё рождало споры // И к размышлению влекло: // Племен минувших договоры, // Плоды наук, добро и
зло, // И предрассудки вековые, // И гроба тайны роковые, // Судьба и
жизнь в свою чреду, — // Всё подвергалось их суду. // Поэт в жару своих суждений // Читал, забывшись, между тем // Отрывки северных поэм, // И снисходительный Евгений, // Хоть их не много понимал, // Прилежно юноше внимал.