Неточные совпадения
Истина делает человека свободным, но человек должен свободно принять
Истину, он не может
быть насильственно, по принуждению к ней приведен.
Свобода не может
быть отождествлена с добром, с
истиной, с совершенством.
Мир православный не так
был этим соблазнен, но и в нем не
была еще вполне раскрыта
истина о свободе.
И не должно ли искать разрешения вековечной темы о свободе в том, что Христос не только
Истина, которая дает свободу, но и
Истина о свободе, свободная
Истина, что Христос
есть свобода, свободная любовь.
Свобода в христианстве
есть не формальная, а материальная
Истина.
Остается лишь восстановление загубленной свободы в
Истине, то
есть во Христе.
Свет
Истины, благо окончательной свободы не могут
быть получены извне.
Человечность
была еще отблеском христианской
истины о человеке.
Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою
истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и
буду целовать эти камни и плакать над ними — в то же время убежденный всем сердцем в том, что все это уже давно кладбище и никак не более».
Но
Истина одна, а стало
быть, только единый из народов и может иметь Бога Истинного, хотя бы остальные народы и имели своих особых и великих богов.
Юридизация и рационализация Христовой
истины и
есть переход с пути свободы на путь принуждения.
Христианство Достоевского
есть новое христианство, хотя он остается верен исконной
истине христианства.
Шатов говорит Ставрогину: «Не вы ли говорили мне, что если бы математически доказали вам, что
истина вне Христа, то вы бы согласились лучше остаться со Христом, нежели с
Истиной?» Слова, принадлежащие Ставрогину, могли бы
быть сказаны самим Достоевским и, наверное, не раз им говорились.
И он
был из тех, которые скорее отреклись бы от
Истины во имя Христа, чем от Христа.
Им неизвестна еще
была истина, что человек не одной кашей живет, и поэтому они думали, что если желудки их полны, то это значит, что и сами они вполне благополучны.
— «Любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, уничтожила интерес к ней». «Что
есть истина?» — спросил мистер Понтий Пилат. Дальше! «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна, своими штыками, охраняет нас от ярости народной…»
Неточные совпадения
— Послали в Клин нарочного, // Всю
истину доведали, — // Филиппушку спасли. // Елена Александровна // Ко мне его, голубчика, // Сама — дай Бог ей счастие! // За ручку подвела. // Добра
была, умна
была,
Стародум. А! Сколь великой душе надобно
быть в государе, чтоб стать на стезю
истины и никогда с нее не совращаться! Сколько сетей расставлено к уловлению души человека, имеющего в руках своих судьбу себе подобных! И во-первых, толпа скаредных льстецов…
Правдин. Вы говорите
истину. Прямое достоинство в человеке
есть душа…
Очевидно, стало
быть, что Беневоленский
был не столько честолюбец, сколько добросердечный доктринер, [Доктринер — начетчик, человек, придерживающийся заучен — ных, оторванных от жизни
истин, принятых правил.] которому казалось предосудительным даже утереть себе нос, если в законах не формулировано ясно, что «всякий имеющий надобность утереть свой нос — да утрет».
Положа руку на сердце, я утверждаю, что подобное извращение глуповских обычаев
было бы не только не полезно, но даже положительно неприятно. И причина тому очень проста: рассказ летописца в этом виде оказался бы несогласным с
истиною.