Как кошмар давила и преследовала Достоевского идея о том, что человечество, изменившее
Истине Христовой, в своем бунте и своеволии должно прийти к системе «безграничного деспотизма» Шигалева, П. Верховенского, Великого Инквизитора.
Неточные совпадения
И евангельские слова: «познайте
Истину, и
Истина сделает вас свободными» — относятся ко второй свободе, свободе во
Христе.
И не должно ли искать разрешения вековечной темы о свободе в том, что
Христос не только
Истина, которая дает свободу, но и
Истина о свободе, свободная
Истина, что
Христос есть свобода, свободная любовь.
Христос должен явиться человеку на свободных путях его, как последняя свобода, свобода в
Истине.
Остается лишь восстановление загубленной свободы в
Истине, то есть во
Христе.
Спасение от раздвоения лишь во второй благодатной свободе, свободе в
Истине, свободе во
Христе.
Но верил, что народ не примет этого соблазна, останется верен
Христовой Истине.
Эта прикровенность
Христа и Его
Истины художественно действует особенно сильно.
Христова истина подчиняется логически принудительным нормам.
Юридизация и рационализация
Христовой истины и есть переход с пути свободы на путь принуждения.
Шатов говорит Ставрогину: «Не вы ли говорили мне, что если бы математически доказали вам, что
истина вне
Христа, то вы бы согласились лучше остаться со
Христом, нежели с
Истиной?» Слова, принадлежащие Ставрогину, могли бы быть сказаны самим Достоевским и, наверное, не раз им говорились.
И он был из тех, которые скорее отреклись бы от
Истины во имя
Христа, чем от
Христа.
Для него не было
Истины вне
Христа.
Не превращается ли свободная вера в принудительное знание, когда
истина Христова становится авторитетом, материально воспринимаемым и не требующим подвига избрания?
— Я думаю… — начал, наконец, с расстановкою патер, — что всеблагое провидение в непременной заботе своей о торжестве единой
истиной Христовой и апостольской римско-католической церкви, дает нам в руки еще одно лишнее оружие для борьбы с схизматиками…
Ограниченность человеческой природы превратила
истину Христову в мрачную истину исключительного аскетизма, отвергающего всякое творчество, так как не могла еще эта природа вместить полноты.
Неточные совпадения
Клима подавляло обилие противоречий и упорство, с которым каждый из людей защищал свою
истину. Человек, одетый мужиком, строго и апостольски уверенно говорил о Толстом и двух ликах
Христа — церковном и народном, о Европе, которая погибает от избытка чувственности и нищеты духа, о заблуждениях науки, — науку он особенно презирал.
— Ну-с, а вы как бы ответили Понтию Пилату?
Христос не решился сказать: «Аз есмь
истина», а вы — вы сказали бы?
И потому чистая
Истина христианства была приспособлена к обыденной человеческой жизни и искажена, было исправлено дело
Христа, как говорит Великий Инквизитор у Достоевского.
В ню же меру мерите, возмерится и вам, восклицает защитник и в тот же миг выводит, что
Христос заповедал мерить в ту меру, в которую и вам отмеряют, — и это с трибуны
истины и здравых понятий!
Насчет же «
Христова лжеподобия» и того, что он не удостоил назвать
Христа Богом, а назвал лишь «распятым человеколюбцем», что «противно-де православию и не могло быть высказано с трибуны
истины и здравых понятий», — Фетюкович намекнул на «инсинуацию» и на то, что, собираясь сюда, он по крайней мере рассчитывал, что здешняя трибуна обеспечена от обвинений, «опасных для моей личности как гражданина и верноподданного…» Но при этих словах председатель осадил и его, и Фетюкович, поклонясь, закончил свой ответ, провожаемый всеобщим одобрительным говором залы.