Неточные совпадения
Трудно перечислить
все те услуги, которые этот человек оказал мне и моим спутникам.
Не раз, рискуя своей жизнью, он смело бросался на выручку погибающему, и многие обязаны ему жизнью, в том числе и я лично.
Это обратило внимание первых переселенцев, и они назвали Стеклянной
не только фанзу и речку, но и
всю прилегающую местность.
Даже в тех случаях, когда мы попадали в неприятные положения, он
не терял хорошего настроения и старался убедить меня, что «
все к лучшему в этом лучшем из миров».
Продовольствия мы имели достаточно, а лошади были перегружены настолько, что захватить с собой убитых оленей мы
все равно
не могли бы.
В Уссурийском крае благородный олень обитает в южной части страны, по
всей долине реки Уссури и ее притокам,
не заходя за границу хвойных насаждений Сихотэ-Алиня. На побережье моря он встречается до мыса Олимпиады.
Иногда случается, что горы и лес имеют привлекательный и веселый вид. Так, кажется, и остался бы среди них навсегда. Иногда, наоборот, горы кажутся угрюмыми, дикими. И странное дело! Чувство это
не бывает личным, субъективным, оно всегда является общим для
всех людей в отряде. Я много раз проверял себя и всегда убеждался, что это так. То же было и теперь. В окружающей нас обстановке чувствовалась какая-то тоска, было что-то жуткое и неприятное, и это жуткое и тоскливое понималось
всеми одинаково.
Дерсу остановился и сказал, что тропа эта
не конная, а пешеходная, что идет она по соболиным ловушкам, что несколько дней тому назад по ней прошел один человек и что, по
всей вероятности, это был китаец.
Все было так ясно и так просто, что я удивился, как этого раньше я
не заметил.
Во-первых, на тропе нигде
не было видно конских следов, во-вторых, по сторонам она
не была очищена от ветвей; наши лошади пробирались с трудом и
все время задевали вьюками за деревья.
Все это доказывало, что тропа
не была приспособлена для путешествий с вьюками.
Для этого удивительного человека
не существовало тайн. Как ясновидящий, он знал
все, что здесь происходило. Тогда я решил быть внимательнее и попытаться самому разобраться в следах. Вскоре я увидел еще один порубленный пень. Кругом валялось множество щепок, пропитанных смолой. Я понял, что кто-то добывал растопку. Ну, а дальше? А дальше я ничего
не мог придумать.
Звериные шкуры, растянутые для просушки, изюбровые рога, сложенные грудой в амбаре, панты, подвешенные для просушки, мешочки с медвежьей желчью [Употребляется китайцами как лекарство от трахомы.], оленьи выпоротки [Плоды стельных маток идут на изготовление лекарств.], рысьи, куньи, собольи и беличьи меха и инструменты для ловушек —
все это указывало на то, что местные китайцы занимаются
не столько земледелием, сколько охотой и звероловством.
Кругом
вся земля была изрыта. Дерсу часто останавливался и разбирал следы. По ним он угадывал возраст животных, пол их, видел следы хромого кабана, нашел место, где два кабана дрались и один гонял другого. С его слов
все это я представил себе ясно. Мне казалось странным, как это раньше я
не замечал следов, а если видел их, то, кроме направления, в котором уходили животные, они мне ничего
не говорили.
Я долго
не мог уснуть.
Всю ночь мне мерещилась кабанья морда с раздутыми ноздрями. Ничего другого, кроме этих ноздрей, я
не видел. Они казались мне маленькими точками. Потом вдруг увеличивались в размерах. Это была уже
не голова кабана, а гора и ноздри — пещеры, и будто в пещерах опять кабаны с такими же дыроватыми мордами.
Из впечатлений целого дня, из множества разнородных явлений и тысячи предметов, которые всюду попадаются на глаза, что-нибудь одно, часто даже
не главное, а случайное, второстепенное, запоминается сильнее, чем
все остальное!
Утром я проснулся позже других. Первое, что мне бросилось в глаза, — отсутствие солнца.
Все небо было в тучах. Заметив, что стрелки укладывают вещи так, чтобы их
не промочил дождь, Дерсу сказал...
Нечего делать, надо было становиться биваком. Мы разложили костры на берегу реки и начали ставить палатки. В стороне стояла старая развалившаяся фанза, а рядом с ней были сложены груды дров, заготовленных корейцами на зиму. В деревне стрельба долго еще
не прекращалась. Те фанзы, что были в стороне, отстреливались
всю ночь. От кого? Корейцы и сами
не знали этого. Стрелки и ругались и смеялись.
На другой день чуть свет мы
все были уже на ногах. Ночью наши лошади,
не найдя корма на корейских пашнях, ушли к горам на отаву. Пока их разыскивали, артельщик приготовил чай и сварил кашу. Когда стрелки вернулись с конями, я успел закончить свои работы. В 8 часов утра мы выступили в путь.
Он никогда
не суетился,
все действия его были обдуманны, последовательны, и ни в чем
не было проволочек.
Ночь выпала ветреная и холодная. За недостатком дров огня большого развести было нельзя, и потому
все зябли и почти
не спали. Как я ни старался завернуться в бурку, но холодный ветер находил где-нибудь лазейку и знобил то плечо, то бок, то спину. Дрова были плохие, они трещали и бросали во
все стороны искры. У Дерсу прогорело одеяло. Сквозь дремоту я слышал, как он ругал полено, называя его по-своему — «худой люди».
Сегодня был особенно сильный перелет. Олентьев убил несколько уток, которые и составили нам превосходный ужин. Когда стемнело,
все птицы прекратили свой лет. Кругом сразу воцарилась тишина. Можно было подумать, что степи эти совершенно безжизненны, а между тем
не было ни одного озерка, ни одной заводи, ни одной протоки, где
не ночевали бы стада лебедей, гусей, крохалей, уток и другой водяной птицы.
Вечером у
всех было много свободного времени. Мы сидели у костра, пили чай и разговаривали между собой. Сухие дрова горели ярким пламенем. Камыши качались и шумели, и от этого шума ветер казался сильнее, чем он был на самом деле. На небе лежала мгла, и сквозь нее чуть-чуть виднелись только крупные звезды. С озера до нас доносился шум прибоя. К утру небо покрылось слоистыми облаками. Теперь ветер дул с северо-запада. Погода немного ухудшилась, но
не настолько, чтобы помешать нашей экскурсии.
— Прощай, Дерсу, — сказал я ему, пожимая руку. — Дай бог тебе
всего хорошего. Я никогда
не забуду того, что ты для меня сделал. Прощай! Быть может, когда-нибудь увидимся.
В то время
все сведения о центральной части Сихотэ-Алиня были крайне скудны и
не заходили за пределы случайных рекогносцировок. Что же касается побережья моря к северу от залива Ольги, то о нем имелись лишь отрывочные сведения от морских офицеров, посещавших эти места для промеров бухт и заливов.
Кроме стрелков, в экспедицию всегда просится много посторонних лиц.
Все эти «господа» представляют себе путешествие как легкую и веселую прогулку. Они никак
не могут понять, что это тяжелый труд. В их представлении рисуются: караваны, палатки, костры, хороший обед и отличная погода.
Первый много говорит,
все зло критикует и с видом бывалого человека гордо едет впереди отряда, едет до тех пор, пока
не надоест ему безделье и пока погода благоприятствует.
Впрочем,
все участники экспедиции шли пешком, и лошадьми никто
не пользовался.
Сначала это
не ладилось, ленты спадали с ног, закатанные туго — давили икры, но потом сукно вытянулось, люди приспособились и уже
всю дорогу шли
не оправляясь.
Эти отвратительные насекомые
всю ночь
не дают сомкнуть глаз.
Правда, оно занимало много места и это
не спасало его от плесени, но
все же его можно было употреблять в пищу.
Надо
все обдумать, вспомнить,
не забыли ли что-нибудь, надо послать телеграммы, уложить свои вещи, известить то или иное лицо по телефону и т.д.
Погода была пасмурная. Дождь шел
не переставая. По обе стороны полотна железной дороги тянулись большие кочковатые болота, залитые водой и окаймленные чахлой растительностью. В окнах мелькали отдельные деревья, телеграфные столбы, выемки.
Все это было однообразно. День тянулся долго, тоскливо. Наконец стало смеркаться. В вагоне зажгли свечи.
Следующий день, 18 мая, был дан стрелкам в их распоряжение. Они переделывали себе унты, шили наколенники, приготовляли патронташи — вообще последний раз снаряжали себя в дорогу. Вначале сразу
всего не доглядишь. Личный опыт в таких случаях — прежде
всего. Важно, чтобы в главном
не было упущений, а мелочи сами сгладятся.
Грязная проселочная дорога между селениями Шмаковкой и Успенкой пролегает по увалам горы Хандо-дин-за-сы.
Все мосты на ней уничтожены весенними палами, и потому переправа через встречающиеся на пути речки, превратившиеся теперь в стремительные потоки, была делом далеко
не легким.
Когда идешь в далекое путешествие, то никогда
не надо в первые дни совершать больших переходов. Наоборот, надо идти понемногу и чаще давать отдых. Когда
все приспособятся, то люди и лошади сами пойдут скорее и без понукания.
Когда идешь в дальнюю дорогу, то уже
не разбираешь погоды. Сегодня вымокнешь, завтра высохнешь, потом опять вымокнешь и т.д. В самом деле, если
все дождливые дни сидеть на месте, то, пожалуй, недалеко уйдешь за лето. Мы решили попытать счастья и хорошо сделали. Часам к 10 утра стало видно, что погода разгуливается. Действительно, в течение дня она сменялась несколько раз: то светило солнце, то шел дождь. Подсохшая было дорога размокла, и опять появились лужи.
Пойманный заяц был маленький, серо-бурого цвета. Такую окраску он сохраняет
все время — и летом и зимой. Областью распространения этого зайца в Приамурье является долина реки Уссури с притоками и побережье моря до мыса Белкина. Кроме этого зайца, в Уссурийском крае водится еще заяц-беляк и черный заяц — вид, до сих пор еще
не описанный. Он совершенно черного цвета и встречается редко. Быть может, это просто отклонение зайца-беляка. Ведь есть же черно-бурые лисицы, черные волки, даже черные зайцы-русаки.
Более 2 часов мы провозились над его починкой. На дождь уже никто
не обращал внимания. Тут
всем пришлось искупаться как следует.
Около полудня мы сделали большой привал. Люди тотчас же стали раздеваться и вынимать друг у друга клещей из тела. Плохо пришлось Паначеву. Он
все время почесывался. Клещи набились ему в бороду и в шею. Обобрав клещей с себя, казаки принялись вынимать их у собак. Умные животные отлично понимали, в чем дело, и терпеливо переносили операцию. Совсем
не то лошади: они мотали головами и сильно бились. Пришлось употребить много усилий, чтобы освободить их от паразитов, впившихся в губы и в веки глаз.
Паначев работал молча: он по-прежнему шел впереди, а мы плелись за ним сзади. Теперь уже было
все равно. Исправить ошибку нельзя, и оставалось только одно: идти по течению воды до тех пор, пока она
не приведет нас к реке Улахе. На большом привале я еще раз проверил запасы продовольствия. Выяснилось, что сухарей хватит только на сегодняшний ужин, поэтому я посоветовал сократить дневную выдачу.
Все тело их было покрыто каплями крови — в особенности круп, губы, шея и холка, то есть такие места, которые лошадь
не может достать ни хвостом, ни зубами.
Китайская фанза — оригинальная постройка. Стены ее сложены из глины; крыша двускатная, тростниковая. Решетчатые окна, оклеенные бумагой, занимают почти
весь ее передний фасад, зато сзади и с боков окон
не бывает вовсе. Рамы устроены так, что они подымаются кверху и свободно могут выниматься из своих гнезд. Замков ни у кого нет. Дверь припирается
не от людей, а для того, чтобы туда случайно
не зашли собаки.
Мы расположились в фанзе, как дома. Китайцы старались предупредить
все наши желания и просили только, чтобы
не пускать лошадей на волю, дабы они
не потравили полей. Они дали коням овса и наносили травы столько, что ее хватило бы до утра на отряд вдвое больший, чем наш.
Все исполнялось быстро, дружно и без всяких проволочек.
Когда я возвращался назад, день уже кончился. Едва солнце коснулось горизонта, как
все китайцы, словно по команде, прекратили свои работы и медленно,
не торопясь, пошли домой. В поле никого
не осталось.
Возвратясь в фанзу, я принялся за дневник. Тотчас ко мне подсели 2 китайца. Они следили за моей рукой и удивлялись скорописи. В это время мне случилось написать что-то машинально,
не глядя на бумагу. Крик восторга вырвался из их уст. Тотчас с кана соскочило несколько человек. Через 5 минут вокруг меня стояли
все обитатели фанзы, и каждый просил меня проделать то же самое еще и еще, бесконечное число раз.
Они
не хотели пастись на траве и
все время жались к дымокурам.
За это время они успели достать
всего только 8 раковин, из которых ни одной
не было с жемчугом.
Китайцы эти
не ограничиваются одним Фудзином, ходят по
всему краю и выискивают старые тенистые протоки.
Раздался общий смех. Оказалось, что
не он один,
все не спали, но никому первому
не хотелось вставать и раскладывать дымокуры. Минуты через две разгорелся костер. Стрелки смеялись друг над другом, опять охали и ругались. Мало-помалу на биваке стала водворяться тишина. Миллионы комаров и мошек облепили мой комарник. Под жужжание их я начал дремать и вскоре уснул крепким сном.
От гнуса может быть только 2 спасения: большие дымокуры и быстрое движение. Сидеть на месте
не рекомендуется. Отдав приказ вьючить коней, я подошел к дереву, чтобы взять ружье, и
не узнал его. Оно было покрыто густым серо-пепельным налетом —
все это были мошки, прилипшие к маслу. Наскоро собрав свои инструменты и
не дожидаясь, когда завьючат коней, я пошел по тропинке.