Неточные совпадения
Край начал утрачивать свою оригинальность и претерпевать
то превращение, которое неизбежно несет за собой цивилизация. Изменения произошли главным образом
в южной части страны и
в низовьях правых притоков реки Уссури, горная же область Сихотэ-Алинь к северу от 45° широты и поныне осталась такой же лесной пустыней, как и во времена Будищева и Венюкова (1857–1869).
Вначале я считаю своим долгом принести благодарность
тем лицам, которые так или иначе способствовали моим начинаниям
в деле исследования Уссурийского края.
Если во время путешествия я и достиг хороших результатов,
то этим я
в значительной степени обязан своим спутникам.
Ввиду
той выдающейся роли, которую играл Дерсу
в моих путешествиях, я опишу сначала маршрут 1902 года по рекам Цимухе и Лефу, когда произошла моя первая с ним встреча, а затем уже перейду к экспедиции 1906 года.
По мере
того как мы углублялись
в горы, растительность становилась лучше.
Стало ясно, что к вечеру нам не дойти до него, а если бы мы и дошли,
то рисковали заночевать без воды, потому что
в это время года горные ключи
в истоках почти совсем иссякают.
То, что я увидел сверху, сразу рассеяло мои сомнения. Куполообразная гора, где мы находились
в эту минуту, — был
тот самый горный узел, который мы искали. От него к западу тянулась высокая гряда, падавшая на север крутыми обрывами. По
ту сторону водораздела общее направление долин шло к северо-западу. Вероятно, это были истоки реки Лефу.
Иногда случается, что горы и лес имеют привлекательный и веселый вид. Так, кажется, и остался бы среди них навсегда. Иногда, наоборот, горы кажутся угрюмыми, дикими. И странное дело! Чувство это не бывает личным, субъективным, оно всегда является общим для всех людей
в отряде. Я много раз проверял себя и всегда убеждался, что это так.
То же было и теперь.
В окружающей нас обстановке чувствовалась какая-то тоска, было что-то жуткое и неприятное, и это жуткое и тоскливое понималось всеми одинаково.
Сумерки
в лесу всегда наступают рано. На западе сквозь густую хвою еще виднелись кое-где клочки бледного неба, а внизу, на земле, уже ложились ночные тени. По мере
того как разгорался костер, ярче освещались выступавшие из темноты кусты и стволы деревьев. Разбуженная
в осыпях пищуха подняла было пронзительный крик, но вдруг испугалась чего-то, проворно спряталась
в норку и больше не показывалась.
Незнакомец не рассматривал нас так, как рассматривали мы его. Он достал из-за пазухи кисет с табаком, набил им свою трубку и молча стал курить. Не расспрашивая его, кто он и откуда, я предложил ему поесть.
Та к принято делать
в тайге.
Я видел перед собой первобытного охотника, который всю свою жизнь прожил
в тайге и чужд был
тех пороков, которые вместе с собой несет городская цивилизация.
Он рассказывал мне про свою охоту, про
то, как раз он попал
в плен к хунхузам, но убежал от них.
Осмотрев его кругом, наш новый знакомый опять подтвердил, что несколько дней
тому назад по тропе прошел китаец и что он ночевал
в этом балагане.
К вечеру мы дошли до
того места, где две речки сливаются вместе, откуда, собственно, и начинается Лефу [Ле-фу-хэ — река счастливой охоты.]. Здесь она шириной 6–8 м и имеет быстроту течения 120–140 м
в минуту. Глубина реки неравномерная и колеблется от 30 до 60 см.
Действительно, скоро опять стали попадаться деревья, оголенные от коры (я уже знал, что это значит), а
в 200 м от них на самом берегу реки среди небольшой полянки стояла зверовая фанза. Это была небольшая постройка с глинобитными стенами, крытая корьем. Она оказалась пустой. Это можно было заключить из
того, что вход
в нее был приперт колом снаружи. Около фанзы находился маленький огородик, изрытый дикими свиньями, и слева — небольшая деревянная кумирня, обращенная как всегда лицом к югу.
Одна была
та, по которой мы пришли, другая вела
в горы на восток, и третья направлялась на запад.
Звериные шкуры, растянутые для просушки, изюбровые рога, сложенные грудой
в амбаре, панты, подвешенные для просушки, мешочки с медвежьей желчью [Употребляется китайцами как лекарство от трахомы.], оленьи выпоротки [Плоды стельных маток идут на изготовление лекарств.], рысьи, куньи, собольи и беличьи меха и инструменты для ловушек — все это указывало на
то, что местные китайцы занимаются не столько земледелием, сколько охотой и звероловством.
Кругом вся земля была изрыта. Дерсу часто останавливался и разбирал следы. По ним он угадывал возраст животных, пол их, видел следы хромого кабана, нашел место, где два кабана дрались и один гонял другого. С его слов все это я представил себе ясно. Мне казалось странным, как это раньше я не замечал следов, а если видел их,
то, кроме направления,
в котором уходили животные, они мне ничего не говорили.
Вдруг
в ближайшей фанзе раздался крик, и вслед за
тем из окна ее грянул выстрел, потом другой, третий, и через несколько минут стрельба поднялась по всей деревне.
Нечего делать, надо было становиться биваком. Мы разложили костры на берегу реки и начали ставить палатки.
В стороне стояла старая развалившаяся фанза, а рядом с ней были сложены груды дров, заготовленных корейцами на зиму.
В деревне стрельба долго еще не прекращалась.
Те фанзы, что были
в стороне, отстреливались всю ночь. От кого? Корейцы и сами не знали этого. Стрелки и ругались и смеялись.
В фанзе я увидел
ту самую женщину, которая переходила нам дорогу с кувшином на голове.
Большие пустоты
в лаве свидетельствовали о
том, что
в момент извержения она была сильно насыщена газами.
От описанного села Казакевичево [Село Казакевичево основано
в 1872 году.] по долине реки Лефу есть 2 дороги. Одна из них, кружная, идет на село Ивановское, другая, малохоженая и местами болотистая, идет по левому берегу реки. Мы выбрали последнюю. Чем дальше,
тем долина все более и более принимала характер луговой.
Ночь выпала ветреная и холодная. За недостатком дров огня большого развести было нельзя, и потому все зябли и почти не спали. Как я ни старался завернуться
в бурку, но холодный ветер находил где-нибудь лазейку и знобил
то плечо,
то бок,
то спину. Дрова были плохие, они трещали и бросали во все стороны искры. У Дерсу прогорело одеяло. Сквозь дремоту я слышал, как он ругал полено, называя его по-своему — «худой люди».
Чем ближе я присматривался к этому человеку,
тем больше он мне нравился. С каждым днем я открывал
в нем новые достоинства. Раньше я думал, что эгоизм особенно свойствен дикому человеку, а чувство гуманности, человеколюбия и внимания к чужому интересу присуще только европейцам. Не ошибся ли я? Под эти мысли я опять задремал и проспал до утра.
Ярко блестевшие на солнце
в разных местах лужи свидетельствовали о
том, что долина Лефу
в дождливый период года легко затопляется водой.
Кто не бывал
в низовьях Лефу во время перелета,
тот не может себе представить, что там происходит.
Вереницы их
то подымались кверху,
то опускались вниз, и все разом, ближние и дальние, проектировались на фоне неба,
в особенности внизу, около горизонта, который вследствие этого казался как бы затянутым паутиной.
Та м и сям
в воздухе виднелись канюки и пустельга.
В это время подошел Олентьев и сообщил, что хлеб куплен. Обойдя всю деревню, мы вернулись к лодке.
Тем временем Дерсу изжарил на огне козлятину и согрел чай. На берег за нами прибежали деревенские ребятишки. Они стояли
в стороне и поглядывали на нас с любопытством.
То лодка наша натыкалась на мели,
то проходила по глубоким местам, так что без малого весь шест погружался
в воду.
Почва около берегов более или менее твердая, но стоит только отойти немного
в сторону, как сразу попадешь
в болото. Среди зарослей скрываются длинные озерки. Эти озерки и кусты ивняков и ольшаников, растущие рядами, свидетельствуют о
том, что река Лефу раньше текла иначе и несколько раз меняла свое русло.
Мы плыли по главному руслу и только
в случае крайней нужды сворачивали
в сторону, с
тем чтобы при первой же возможности выйти на реку снова. Протоки эти, заросшие лозой и камышами, совершенно скрывали нашу лодку. Мы плыли тихо и нередко подходили к птицам ближе, чем на ружейный выстрел. Иногда мы задерживались нарочно и подолгу рассматривали их.
Погода нам благоприятствовала. Был один из
тех теплых осенних дней, которые так часто бывают
в ЮжноУссурийском крае
в октябре. Небо было совершенно безоблачное, ясное; легкий ветерок тянул с запада. Такая погода часто обманчива, и нередко после нее начинают дуть холодные северо-западные ветры, и чем дольше стоит такая тишь,
тем резче будет перемена.
Через час я вернулся к своим. Марченко уже согрел чай и ожидал моего возвращения. Утолив жажду, мы сели
в лодку и поплыли дальше. Желая пополнить свой дневник, я спросил Дерсу, следы каких животных он видел
в долине Лефу с
тех пор, как мы вышли из гор и начались болота. Он отвечал, что
в этих местах держатся козули, енотовидные собаки, барсуки, волки, лисицы, зайцы, хорьки, выдры, водяные крысы, мыши и землеройки.
Граница между обоими государствами проходит здесь по прямой линии от устья реки Тур (по-китайски Байминхе [Бай-мин-хэ — речка ста имен,
то есть река, на которой живут многие.]) к реке Сунгаче (по-китайски Суначан [Сунчжа-Ачан — вероятно, название маньчжурское, означающее пять связей — пять сходящихся лучей, пять отрогов и т.д.]), берущей начало из озера Ханка
в точке, имеющей следующие географические координаты: 45° 27' с. ш. к 150° 10'
в. д. от Ферро на высоте 86 м над уровнем моря.
Мы бросились
в другую сторону и вскоре опять подошли к
тому же зыбучему болоту.
Вдруг ветер сразу упал. Издали донесся до нас шум озера Ханка. Начало смеркаться, и одновременно с
тем в воздухе закружилось несколько снежинок. Штиль продолжался несколько минут, и вслед за
тем налетел вихрь. Снег пошел сильнее.
«Так вот замерзают», — мелькнуло у меня
в голове, и вслед за
тем я впал
в какое-то забытье.
Чем больше засыпало нас снегом,
тем теплее становилось
в нашем импровизированном шалаше. Капанье сверху прекратилось. Снаружи доносилось завывание ветра. Точно где-то гудели гудки, звонили
в колокола и отпевали покойников. Потом мне стали грезиться какие-то пляски, куда-то я медленно падал, все ниже и ниже, и наконец погрузился
в долгий и глубокий сон… Так, вероятно, мы проспали 12 часов.
Я уже знал, что это делается для
того, чтобы какой-нибудь «люди» мог
в случае нужды ею воспользоваться.
«
В самом деле, — подумал я, — житель лесов не выживет
в городе, и не делаю ли я худо, что сбиваю его с
того пути, на который он встал с детства?»
Кроме
того,
в состав экспедиционного отряда вошли 6 сибирских стрелков (Дьяков, Егоров, Загурский, Мелян, Туртыгин, Бочкарев) и 4 уссурийских казака (Белоножкин, Эпов, Мурзин, Кожевников).
В путешествие просилось много людей. Я записывал всех, а затем наводил справки у ротных командиров и исключал жителей городов и занимавшихся торговлей.
В конце концов
в отряде остались только охотники и рыболовы. При выборе обращалось внимание на
то, чтобы все умели плавать и знали какое-нибудь ремесло.
Но лишь только спрыснет дождь или появятся комары, он тотчас поворачивает назад, проклиная
тот день и час, когда задумал идти
в путешествие.
Та к было и
в данном случае: собирались ехать многие, а поехали только
те, кто был перечислен выше.
Теперь необходимо сказать несколько слов о
том, как был организован вьючный обоз экспедиции.
В отряде было 12 лошадей. Очень важно, чтобы люди изучили коней и чтобы лошади,
в свою очередь, привыкли к людям. Заблаговременно надо познакомить стрелков с уходом за лошадью, познакомить с седловкой и с конским снаряжением, надо приучить лошадей к носке вьюков и т.д. Для этого команда собрана была за 30 дней до похода.
Надо помнить, что раз упущено на месте сборов,
того уже нельзя будет исправить
в дороге.
Вьюками были брезентовые мешки и походные ящики, обитые кожей и окрашенные масляной краской. Такие ящики удобно переносимы на конских вьюках, помещаются хорошо
в лодках и на нартах. Они служили нам и для сидений и столами. Если не мешать имущество
в ящиках и не перекладывать его с одного места на другое,
то очень скоро запоминаешь, где что лежит, и
в случае нужды расседлываешь
ту лошадь, которая несет искомый груз.
Кроме упомянутых инструментов,
в отряде набралось еще много походного инвентаря, как
то: котлы, чайники, топоры, поперечная пила, саперная лопата, паяльник, струг, напильники и пр.