Неточные совпадения
На другой день
была назначена дневка. Я велел людям осмотреть седла, просушить то, что промокло, и почистить винтовки. Дождь перестал; свежий северо-западный
ветер разогнал тучи; выглянуло солнце.
Ночь выпала ветреная и холодная. За недостатком дров огня большого развести
было нельзя, и потому все зябли и почти не спали. Как я ни старался завернуться в бурку, но холодный
ветер находил где-нибудь лазейку и знобил то плечо, то бок, то спину. Дрова
были плохие, они трещали и бросали во все стороны искры. У Дерсу прогорело одеяло. Сквозь дремоту я слышал, как он ругал полено, называя его по-своему — «худой люди».
Ночью я проснулся и увидел Дерсу, сидящего у костра. Он поправлял огонь.
Ветер раздувал пламя во все стороны. Поверх бурки на мне лежало одеяло гольда. Значит, это он прикрыл меня, вот почему я и согрелся. Стрелки тоже
были прикрыты его палаткой. Я предлагал Дерсу лечь на мое место, но он отказался.
Погода нам благоприятствовала.
Был один из тех теплых осенних дней, которые так часто бывают в ЮжноУссурийском крае в октябре. Небо
было совершенно безоблачное, ясное; легкий ветерок тянул с запада. Такая погода часто обманчива, и нередко после нее начинают дуть холодные северо-западные
ветры, и чем дольше стоит такая тишь, тем резче
будет перемена.
— Это худо, — сказал он, указывая на небо. — Моя думай,
будет большой
ветер.
Погода
была теплая;
ветра не
было совершенно; камыши стояли неподвижно и как будто дремали.
— Ничего, — говорил Дерсу. — Моя думай, половина солнца кончай, другой
ветер найди
есть.
Вечером у всех
было много свободного времени. Мы сидели у костра,
пили чай и разговаривали между собой. Сухие дрова горели ярким пламенем. Камыши качались и шумели, и от этого шума
ветер казался сильнее, чем он
был на самом деле. На небе лежала мгла, и сквозь нее чуть-чуть виднелись только крупные звезды. С озера до нас доносился шум прибоя. К утру небо покрылось слоистыми облаками. Теперь
ветер дул с северо-запада. Погода немного ухудшилась, но не настолько, чтобы помешать нашей экскурсии.
Порой
ветер пригибал его к земле, и тогда являлась возможность разглядеть то, что
было впереди.
Ветер дул порывами и с такой силой, что стоять на ногах
было почти невозможно.
Олентьев и Марченко не беспокоились о нас. Они думали, что около озера Ханка мы нашли жилье и остались там ночевать. Я переобулся, напился чаю, лег у костра и крепко заснул. Мне грезилось, что я опять попал в болото и кругом бушует снежная буря. Я вскрикнул и сбросил с себя одеяло.
Был вечер. На небе горели яркие звезды; длинной полосой протянулся Млечный Путь. Поднявшийся ночью
ветер раздувал пламя костра и разносил искры по полю. По другую сторону огня спал Дерсу.
У Дерсу
была следующая примета: если во время дождя в горах появится туман и он
будет лежать неподвижно — это значит, что дождь скоро прекратится. Но если туман быстро двигается — это признак затяжного дождя и, может
быть, тайфуна [Тайфун — искаженное китайское слово «тайфынь» — большой
ветер, как называют тихоокеанские циклоны.].
Рассчитывать на перемену погоды к лучшему
было нельзя. К дождю присоединился
ветер, появился туман. Он то заволакивал вершины гор, то опускался в долину, то вдруг опять подымался кверху, и тогда дождь шел еще сильнее.
День выпал томительный, жаркий. Истома чувствовалась во всем. Ни малейшего дуновения
ветра. Знойный воздух словно окаменел. Все живое замерло и притаилось. В стороне от дороги сидела какая-то хищная птица, раскрыв рот. Видимо, и ей
было жарко.
26 числа небо начало хмуриться. Порывистый
ветер гнал тучи в густой туман. Это
был плохой признак. Ночью пошел дождь с
ветром, который не прекращался подряд 3 суток. 28-го числа разразилась сильная буря с проливным дождем. Вода стекала с гор стремительными потоками; реки переполнились и вышли из берегов; сообщение поста Ольги с соседними селениями прекратилось.
При сравнительно высокой летней температуре и обилии поливки климат Уссурийского края мог бы
быть весьма благоприятен для садоводства, но страшная сухость и сильные
ветры зимою губительно влияют на фруктовые деревья и не позволяют им развиваться как следует.
Начиная с 7 июля погода снова стала портиться. Все время шли дожди с
ветром. Воспользовавшись непогодой, я занялся вычерчиванием маршрутов и обработкой путевых дневников. На эту работу ушло 3 суток. Покончив с ней, я стал собираться в новую экспедицию на реку Арзамасовку. А.И. Мерзлякову
было поручено произвести съемку Касафуновой долины и Кабаньей пади, а Г.И. Гранатман взялся произвести рекогносцировку в направлении Арзамасовка — Тадушу.
В темноте ничего не
было видно, слышно
было только, как шумела вода в реке, шумел дождь и шумел
ветер в лесу.
По отношению к человеку природа безжалостна. После короткой ласки она вдруг нападает и как будто нарочно старается подчеркнуть его беспомощность. Путешественнику постоянно приходится иметь дело со стихиями: дождь,
ветер, наводнение, гнус, болота, холод, снег и т.д. Даже самый лес представляет собой стихию. Дерсу больше нас
был в соответствии с окружающей его обстановкой.
Когда стемнело, с моря
ветром опять нанесло туман. Конденсация пара
была так велика, что влага непосредственно из воздуха оседала на землю мелкой изморосью. Туман
был так густ, что в нескольких шагах нельзя
было рассмотреть человека. В такой сырости не хочется долго сидеть у огня.
Бухта Тютихе (
будем так называть ее) окаймлена с севера и с юга невысокими горами, лишенными древесной растительности; только по распадинам и вообще в местах, защищенных от морских
ветров, кое-где растут группами дуб и липа исключительно дровяного характера.
Вдруг какие-то странные звуки, похожие на хриплый и протяжный лай, донесло до нас
ветром снизу. Я тихонько подошел к краю обрыва, и то, что увидел,
было удивительно интересно.
Нечего делать, пришлось остановиться здесь, благо в дровах не
было недостатка. Море выбросило на берег много плавника, а солнце и
ветер позаботились его просушить. Одно только
было нехорошо: в лагуне вода имела солоноватый вкус и неприятный запах. По пути я заметил на берегу моря каких-то куликов. Вместе с ними все время летал большой улит. Он имел белое брюшко, серовато-бурую с крапинками спину и темный клюв.
Бивак наш
был не из числа удачных: холодный резкий
ветер всю ночь дул с запада по долине, как в трубу. Пришлось спрятаться за вал к морю. В палатке
было дымно, а снаружи холодно. После ужина все поспешили лечь спать, но я не мог уснуть — все прислушивался к шуму прибоя и думал о судьбе, забросившей меня на берег Великого океана.
В дыму идти становилось все труднее и труднее. Начинало першить в горле. Стало ясно, что мы не успеем пройти буреломный лес, который,
будучи высушен солнцем и
ветром, представлял теперь огромный костер.
Вдруг
ветер переменился, и дым отнесло в сторону. Дерсу поднялся и растолкал меня. Я попробовал
было еще идти по галечниковой отмели, но вскоре убедился, что это свыше моих сил: я мог только лежать и стонать.
И точно в ответ на его слова в горах послышался шум, потом налетел сильный порыв
ветра с той стороны, откуда мы его не ожидали. Дрова разгорелись ярким пламенем. Вслед за первым порывом налетел второй, потом третий, пятый, десятый, и каждый порыв
был продолжительнее предыдущего. Хорошо, что палатки наши
были крепко привязаны, иначе их сорвало бы
ветром.
Кругом нас творилось что-то невероятное.
Ветер бушевал неистово, ломал сучья деревьев и переносил их по воздуху, словно легкие пушинки. Огромные старые кедры раскачивались из стороны в сторону, как тонкоствольный молодняк. Теперь уже ни гор, ни неба, ни земли — ничего не
было видно. Все кружилось в снежном вихре. Порой сквозь снежную завесу чуть-чуть виднелись силуэты ближайших деревьев, но только на мгновение. Новый порыв
ветра — и туманная картина пропадала.
После полудня пурга разыгралась со всей силой. Хотя мы
были и защищены утесами и палаткой, однако это
была ненадежная защита. То становилось жарко и дымно, как на пожаре, когда
ветер дул нам в лицо, то холодно, когда пламя отклонялось в противоположную сторону.
21-го мы еще отстаивались от пурги. Теперь
ветер переменился и дул с северо-востока, зато порывы его сделались сильнее. Даже вблизи бивака ничего нельзя
было рассмотреть.
После полудня
ветер стих окончательно. На небе не
было ни единого облачка, яркие солнечные лучи отражались от снега, и от этого день казался еще светлее. Хвойные деревья оделись в зимний наряд, отяжелевшие от снега ветви пригнулись к земле. Кругом
было тихо, безмолвно. Казалось, будто природа находилась в том дремотном состоянии, которое, как реакция, всегда наступает после пережитых треволнений.
За ночь река Кулумбе замерзла настолько, что явилась возможность идти по льду. Это очень облегчило наше путешествие. Сильным
ветром снег с реки смело. Лед крепчал с каждым днем. Тем не менее на реке
было много еще проталин. От них подымался густой туман.
За утренним чаем Г.И. Гранатман заспорил с Кожевниковым по вопросу, с какой стороны ночью дул
ветер. Кожевников указывал на восток, Гранатман — на юг, а мне казалось, что
ветер дул с севера. Мы не могли столковаться и потому обратились к Дерсу. Гольд сказал, что направление
ветра ночью
было с запада. При этом он указал на листья тростника. Утром с восходом солнца
ветер стих, а листья так и остались загнутыми в ту сторону, куда их направил
ветер.
От холодного
ветра снег стал сухим и рассыпчатым, что в значительной степени затрудняло движение. В особенности трудно
было подниматься в гору: люди часто падали и съезжали книзу. Силы
были уже не те, стала появляться усталость, чувствовалась потребность в более продолжительном отдыхе, чем обыкновенная дневка.
Между тем погода начала хмуриться, небо опять заволокло тучами. Резкие порывы
ветра подымали снег с земли. Воздух
был наполнен снежной пылью, по реке кружились вихри. В одних местах
ветром совершенно сдуло снег со льда, в других, наоборот, намело большие сугробы. За день все сильно прозябли. Наша одежда износилась и уже не защищала от холода.
По прямой линии до железной дороги оставалось не более 2 км, но на верстовом столбе стояла цифра 6. Это потому, что дорога здесь огибает большое болото.
Ветром доносило свистки паровозов, и уже можно
было рассмотреть станционные постройки.