Неточные совпадения
Но тут поняла и она, что нет и у нее прощения и не будет никогда — и сама смерть не покроет оскорбления, нанесенного ее чистому, материнскому лону. И
только Саша, мальчик ее, в одну эту минуту жестокого сознания возрос до степени высочайшей, стал сокровищем воистину неоцененным и в мире единственным. «В нем прощу я отца», —
подумала она, но мужу ничего не сказала.
Года три жила Елена Петровна спокойно и радостно и уже перестала находить в Саше то особенное и страшное; и когда первою в чреде великих событий, потрясших Россию, вспыхнула японская война, то не поняла предвестия и
только подумала: «Вот и хорошо, что я взяла Сашу из корпуса». И многие матери в ту минуту
подумали не больше этого, а то и меньше.
— Да родной же мой Сашечка! Отчего не называть? Греки бывают разные. Ты
думаешь,
только такие, которые небритые и с кораллами… а Мильтиад, например? Это очень хорошо, я сама, я сама хотела бы быть похожей на Мильтиада.
— Ты не знаешь, я не умею говорить, но приблизительно так они, то есть я
думаю. Это твоя красота, — он повел плечом в сторону тех комнат, — она очень хороша, и я очень уважаю в тебе эти стремления; да мне и самому прежде нравилось, но она хороша
только пока, до настоящего дела, до настоящей жизни… Понимаешь? Теперь же она неприятна и даже мешает. Мне, конечно, ничего, я привык, а им трудно.
Но Елена Петровна даже уж и не удивилась, когда в свою очередь попала и чистота;
только смотрела, как краснеет у Саши лицо, и некстати
подумала: «А начинают-таки виться волосы, я всегда ждала этого».
— Нет, ты
только подумай! Проснувшись, я прежде всего чищу зубы, уже привык, не могу без этого…
— Экое горе, того-этого, какие мы с вами бесталанные!
Только вы, я
думаю, ошибаетесь, нельзя этого допустить, чтобы у вас не было таланта. Может, не обнаружился еще? Это часто бывает с молодыми людьми. Таланты-то ведь бывают разные, того-этого, не
только что карандашиком или пером водить.
И, решив, уже не
думал о решенном, а
только искал пути; и действовал так настойчиво, осторожно и умно, что добрался-таки до комитета — и
только воля других, чуждых, почти незнакомых людей отклонила его от убийства и смерти: спастись Саша не
думал и даже не хотел.
И стало так: по утрам, проснувшись, Саша радостно
думал об университете; ночью, засыпая — уже всем сердцем не верил в него и стыдился утрешней радости и мучительно доискивался разгадки: что такое его отец-генерал? Что такое он сам, чувствующий в себе отца то как злейшего врага, то любимого, как
только может быть любим отец, источник жизни и сердечного познания? Что такое Россия?
Остальной путь шли молча: устала душа от пережитого, и хотелось
думать в одиночку.
Только уже у шлагбаума Колесников поставил точку над своими размышлениями и грустно сказал...
Саша
думает, покорно принимая свечу: «
Только сейчас он сидел дома и пил чай с женой, и борода у него козлиная, а теперь он необыкновенный, имеет власть и знание, и это понимает священник и ждет ответа — какая это правда!»
В четверг
только на час уходил к Колесникову и передал ему деньги. Остальное время был дома возле матери; вечером в сумерки с ней и Линочкой ходил гулять за город. Ночью просматривал и жег письма; хотел сжечь свой ребяческий старый дневник, но
подумал и оставил матери. Собирал вещи, выбрал одну книгу для чтения; сомневался относительно образка, но порешил захватить с собою — для матери.
Около часу пришла Линочка; и хотя сразу с ужасом заговорила о трудностях экзамена, но пахло от нее весною, и в глазах ее была Женя Эгмонт, глядела оттуда на Сашу. «И зачем она притворяется и ни слова не говорит о Эгмонт!.. Меня бережет?» — хмурился Саша, хотя Линочка и не
думала притворяться и совершенно забыла и о самой Жене, и о той чудесной близости, которая
только что соединяла их. Впрочем, вспомнила...
Сказал это Колесников и
подумал, что не
только он, а и вся ночь не верит в то, что произошло на станции, и никогда не поверит. И никогда, даже в ту минуту, как под его рукой упал убитый энский губернатор, ни в другие, казалось, более тяжелые минуты не испытал Колесников такого ясного и простого чувства сердечной боли, как теперь, над сонною рекой, когда кричали лягушки. Позади чиркнула спичка, закуривал Еремей.
Не мигая, молча, словно ничего даже не выражая: ни боли, ни тоски, ни жалобы, — смотрел на него Петруша и ждал. Одни
только глаза на бледном лице, и ничего, кроме них и маузера, во всем мире. Колесников поводил над землею стволом и крикнул, не то громко
подумал...
Жегулев зажал в кармане браунинг и
подумал, охваченный тем великим гневом, который, не вмещаясь ни в крик, ни в слова, кажется похожим на мертвое спокойствие: «Нет, убить мало. Завтра придут наши, и я его повешу на этой березе, да при всем народе.
Только бы не ушел».
Саша еще не знал, какой ужас брошен в его душу и зреет там, и
думал, что он
только оскорблен:
только это и чувствовалось, — другое и чувствоваться не могло, пока продолжались под боком пьяный гомон, наглые выкрики, безобразные песни, притворные в своем разгуле,
только и имеющие целью, чтоб еще больше, еще въедчивее оскорбить его.
«
Только бы дождаться утра и повесить!» —
думал он гневно, не имея силы не слышать; и с одной этой мыслью, не отклоняясь, загораживая путь всему, что не эта мысль, проводил час за часом.
До этой минуты Елена Петровна
только догадывалась, но не позволяла себе ни
думать дальше, ни утверждать; до этой минуты она все еще оставалась Еленой Петровной, по-прежнему представляла мир и по-прежнему, когда становилось слишком уж тяжело и страшно, молилась Богу и просила его простить Сашу.
— Говорят: зачем вешаешь, зачем вешаешь? Эта дура барабанная, болонка африканская тоже: у тебя, Пьер, руки в крови, а? Виноват… здесь интимное, но!.. Да у меня, милостивые государи и всякие господа, голова поседела за восемь месяцев,
только и
думаю, чтобы сдохнуть, одна надежда на кондрашку! Да у меня, милостивые государи, у самого дети…
— Вы
думаете? Но, когда он идет к матери, он
только сын. Сын не может быть убийца, опомнитесь, генерал!
Но умирающий уже забыл о нем и молча метался.
Думали, что началась агония, но, к удивлению, Колесников заснул и проснулся, хрипло и страшно дыша,
только к закату. Зажгли жестяную лампочку, и в чернеющий лес протянулась по-осеннему полоса света. Вместе с людьми двигались и их тени, странно ломаясь по бревенчатым стенам и потолку, шевелясь и корча рожи. Колесников спросил...
И хотя обе все время
только и
думали что о Саше, но почти не говорили о нем: сами мысли казались разговором, и Линочка, забываясь, даже боялась
думать страшное, чтобы не услыхала мать.