Неточные совпадения
Гоголь до того мастерски
читал, или, лучше сказать, играл свою пьесу, что многие понимающие это дело люди до сих пор говорят, что на сцене, несмотря на хорошую игру актеров, особенно господина Садовского в роли Подколесина, эта комедия не так полна, цельна и далеко не так смешна, как в чтении самого автора.
Большая часть говорила, что пьеса неестественный фарс, но что
Гоголь ужасно смешно
читает.
Гоголь сожалел, что меня не было у Погодина; назначил день, в который хотел приехать к нам обедать и
прочесть комедию мне и всему моему семейству.
Но, увы, ожидания наши не сбылись:
Гоголь сказал, что никак не может сегодня
прочесть нам комедию, а потому и не принес ее с собой.
Сосед
Гоголя, четырнадцатилетний наш Миша, живой и веселый, всегда показывал нам знаками, что делает
Гоголь,
читает или дремлет.
Карташевский даже и не
читал его; но я надеялся, что он может и должен вполне оценить
Гоголя, потому что в молодости, когда он был еще моим воспитателем, он страстно любил «Дон Кихота», обожал Шекспира и Гомера и первый развил в моей душе любовь к искусству.
Григорий Иванович, который успел
прочесть кое-что из него и всю ночь хохотал от «Вия»… увы, также не мог вполне понять художественное достоинство
Гоголя; он почувствовал только один комизм его.
Гоголь опять
читал повести Павлова, опять многое хвалил и говорил, что они имеют свое неотъемлемое достоинство.
Сосницкий сначала был недурен; много было естественности и правды в его игре; слышно было, что
Гоголь сам два раза
читал ему «Ревизора», он перенял кое-что и еще не забыл; но как скоро дошло до волнений духа, до страсти, говоря по-театральному, — Сосницкий сделался невыносимым ломакой, балаганным паясом.
Особенно было это ему тяжело, потому что мы не переставали надеяться, что
Гоголь что-нибудь нам
прочтет; но это случилось еще не скоро.
Достоверно, что во время их отсутствия, продолжавшегося ровно месяц,
Гоголь нам ничего не
читал; но когда начал он
читать нам «Мертвые души», то есть которого именно числа, письменных доказательств нет.
Легко может быть, что он
читал один или два раза по возвращении нашем из Петербурга, от 23 декабря до 2 января, потому что в письмах Веры к Машеньке Карташевской есть известие, от 14 февраля, что мы слушали уже итальянскую его повесть («Анунциату») и что 6 марта
Гоголь прочел нам уже четвертую главу «Мертвых душ».
Восьмого марта, при многих гостях, совершенно неожиданно для нас, объявил
Гоголь, что хочет
читать.
При этом чтении был Армфельд, приехавший просто поиграть со мной в пикет до заутрени, и Панов, который приехал в то время, когда уже
Гоголь читал, и, чтоб не помешать этому чтению, он сидел у двери другого моего кабинетца.
Я не говорил о том, какое впечатление произвело на меня, на все мое семейство, а равно и на весь почти наш круг знакомых, когда мы услышали первое чтение первой главы «Мертвых душ». Это был восторг упоения, полное счастье, которому завидовали все, кому не удалось быть у нас во время чтения; потому что
Гоголь не вдруг стал
читать у других своих знакомых.
Лермонтов
читал наизусть
Гоголю и другим, кто тут случились, отрывок из новой своей поэмы «Мцыри», и
читал, говорят, прекрасно.
Гоголь читал первые главы «Мертвых душ» у Ив.
Я особенно должен обвинять себя потому, что только моя просьба (как мне кажется) могла заставить
Гоголя оторваться от своего святого труда, пожертвовать своею чудною итальянскою повестью «Анунциата», которой начало он нам
читал, и сделать из нее отдельную статью под названием «Рим», которая впоследствии была напечатана в «Москвитянине».
Покуда переписывались первые шесть глав,
Гоголь прочел мне, Константину и Погодину остальные пять глав.
Я говорил
Гоголю после, что, слушая «Мертвые души» в первый раз, да хоть бы и не в первый, и увлекаясь красотами его художественного создания, никакой в свете критик, если только он способен принимать поэтические впечатления, не в состоянии будет замечать какие-нибудь недостатки; что если он хочет моих замечаний, то пусть даст мне чисто переписанную рукопись в руки, чтоб я на свободе
прочел ее и, может быть, не один раз; тогда дело другое.
Зная, что
Гоголь должен воротиться очень поздно и что в этот вечер никто нам не помешает, мы расположились в моем кабинете, и я начал
читать вслух именно те главы «Мертвых душ», которых мое семейство еще не знало.
Он
читал в моей душе, а также в душе Константина, что после тех писем, какие он писал ко мне, его настоящий поступок, делаемый без искренних объяснений, мог показаться мне весьма двусмысленным, а сам
Гоголь — человеком фальшивым.
В этот день поутру
прочел я вслух переделанную и дополненную повесть
Гоголя «Портрет», напечатанную в третьем номере «Современника».
Надобно признаться, что не совсем строго было выполнено желание
Гоголя, требовавшего, чтобы мы только двое с Ольгою Семеновной
прочли это письмо.
Павлов выпросил у меня это письмо на несколько часов, чтобы
прочесть одному больному человеку, почтенному и достойному, любившему
Гоголя, но сомневавшемуся в искренности его религиозных убеждений.
При хладнокровном взгляде на письма
Гоголя можно теперь видеть, что большое письмо его о путешествии в Иерусалим, а равно вышеприведенное письмецо к Ольге Семеновне содержат в себе семена и даже всходы того направления, которое впоследствии выросло до неправильных и огромных размеров. Письмо к сестре, о котором упоминает
Гоголь, осталось нам неизвестным. Но письма к другой сестре его, Анне Васильевне, написанные, без сомнения, в том же духе, находятся теперь у Кулиша, и мы их
читали.
До получения ответа от
Гоголя Аксаков успел уже
прочитать «Выбранные места из переписки с друзьями» и под свежим впечатлением этой книги продиктовал два негодующих письма: одно в Калугу, к сыну Ивану, который сочувственно относился к «Выбранным местам», другое — к самому
Гоголю. Вот первое из них...
«О книге
Гоголя надо говорить или писать много и долго: я
читаю ее во второй раз и очень медленно.
«
Прочитав в другой раз статью о лиризме наших поэтов, я впал в такое ожесточение, что, отправляя к
Гоголю письмо Свербеева, вместо нескольких строк, в которых хотел сказать, что не буду писать к нему письма об его книге до тех пор, пока не получу ответа на мое письмо от 9 декабря, написал целое письмо, горячее и резкое, о чем очень жалею…
От 6 и 8 февраля. «Книгу
Гоголя мы
прочли окончательно, иные статьи даже по три раза; беру назад прежние мои похвалы некоторым письмам или, правильнее сказать, некоторым местам: нет ни одного здорового слова, везде болезнь или в развитии, или в зерне». «
Гоголь не перестает занимать меня с утра до вечера…».
От 17 февраля: «Я желаю, чтоб ты показал или
прочел ей <А. О. Смирновой> все, что я писал о
Гоголе. Я желал бы, чтоб все, мною написанное и сказанное о нем, было тогда же напечатано: ибо теперь, после его ответа на мое письмо, я уже не стану ни говорить, ни писать о нем. Ты не знаешь этого письма. Я перенес его спокойно и равнодушно; но самые кроткие люди, которые его
прочли, приходили в бешенство».
Часто также
читал вслух
Гоголь русские песни, собранные г-м Терещенко, и нередко приходил в совершенный восторг, особенно от свадебных песен.
Гоголь всегда любил
читать; но должно сказать, что он
читал с неподражаемым совершенством только все комическое в прозе, или, пожалуй, чувствительное, но одетое формою юмора; все же чисто патетическое, как говорится, и лирическое
Гоголь читал нараспев.
Неточные совпадения
Эх! эх! придет ли времечко, // Когда (приди, желанное!..) // Дадут понять крестьянину, // Что розь портрет портретику, // Что книга книге розь? // Когда мужик не Блюхера // И не милорда глупого — // Белинского и
Гоголя // С базара понесет? // Ой люди, люди русские! // Крестьяне православные! // Слыхали ли когда-нибудь // Вы эти имена? // То имена великие, // Носили их, прославили // Заступники народные! // Вот вам бы их портретики // Повесить в ваших горенках, // Их книги
прочитать…
Чтоб избежать встречи с Поярковым, который снова согнулся и смотрел в пол, Самгин тоже осторожно вышел в переднюю, на крыльцо. Дьякон стоял на той стороне улицы, прижавшись плечом к столбу фонаря,
читая какую-то бумажку, подняв ее к огню; ладонью другой руки он прикрывал глаза. На голове его была необыкновенная фуражка, Самгин вспомнил, что в таких художники изображали чиновников
Гоголя.
В тысячах других повестей я уже вижу по пяти строкам с пяти разных страниц, что не найду ничего, кроме испорченного
Гоголя, — зачем я стану их
читать?
Я говорю:
прочитаю всего прежде
Гоголя.
— Ну-к што ж. А ты напиши, как у
Гоголя, только измени малость, по-другому все поставь да поменьше сделай, в листовку. И всякому интересно, что Тарас Бульба, а ни какой не другой. И всякому лестно будет, какая, мол, это новая такая Бульба! Тут, брат, важно заглавие, а содержание — наплевать, все равно
прочтут, коли деньги заплачены. И за контрафакцию не привлекут, и все-таки Бульба — он Бульба и есть, а слова-то другие.