Неточные совпадения
Теперь, принявшись за это дело, я увидел,
что в продолжение того времени, как я оставил ружье, техническая часть ружейной охоты далеко ушла вперед и
что я
не знаю ее близко и подробно в настоящем, современном положении.
К
чему, например, говорить теперь о прежних славных породах собак, об уменье выдерживать и соблюдать их, когда самые породы уже
не существуют?
Итак, обо всем этом я скажу кое-что в самом вступлении; скажу об основных началах, которые никогда
не изменятся и
не состареются, скажу и о том,
что заметила моя долговременная опытность, страстная охота и наблюдательность.
Я
не беру на себя решение этого вопроса, но скажу,
что всегда принадлежал ко второму разряду охотников, которых нет и быть
не может между постоянными жителями столиц, ибо для отыскания многих пород дичи надобно ехать слишком далеко, надо подвергать себя многим лишениям и многим тяжелым трудам.
Для охотников, стреляющих влет мелкую, преимущественно болотную птицу,
не нужно ружье, которое бы било дальше пятидесяти или, много, пятидесяти пяти шагов: это самая дальняя мера; по большей части в болоте приходится стрелять гораздо ближе; еще менее нужно, чтоб ружье било слишком кучно,
что, впрочем, всегда соединяется с далекобойностью; ружье, несущее дробь кучею, даже невыгодно для мелкой дичи; из него гораздо скорее дашь промах, а если возьмешь очень верно на близком расстоянии, то непременно разорвешь птицу: надобно только, чтоб ружье ровно и
не слишком широко рассевало во все стороны мелкую дробь, обыкновенно употребляемую в охоте такого рода, и чтоб заряд ложился, как говорится, решетом.
Нельзя
не заметить странного обстоятельства,
что редко одно и то же ружье бьет одинаково хорошо и крупною и мелкою дробью.
Вообще надобно сказать,
что, несмотря на новое устройство, впрочем давно уже появившееся, так называемых полуторных и двойных камер в казенном щурупе, несмотря на новейшее изобретение замков с пистонами, — старинные охотничьи ружья били кучнее, крепче и дальше нынешних ружей, изящных по отделке и очень удобных для стрельбы мелкою дробью мелкой дичи, но
не для стрельбы крупной дробью крупной дичи.
Лучшее доказательство,
что мастера сами
не знают причины, состоит в том,
что ни один из них
не возьмется сделать двух стволин одинакового боя, как бы они ни были сходны достоинством железа.
Защитники второй причины утверждают, будто в длинной стволине порох воспламеняется весь до вылета дроби, тогда как в короткой он
не успевает весь вспыхнуть и уцелевшие зерна выкидываются и падают вниз, и
что заряд дроби, долее идущий в стволе, в насильственно-стесненном положении, долее
не разлетается в воздухе,
чему содействует и узкость стволины.
Что касается до четвертой причины, то есть до глубины винтов и длины казенного щурупа, то,
не умея объяснить физических законов, на которых основано его влияние на заряд, я скажу только,
что многими опытами убедился в действительной зависимости ружейного боя от казенника: я потерял
не одно славное ружье, переменив старый казенный шуруп на новый, по-видимому гораздо лучший.
Едва ли нужно говорить о том,
что в ружейном стволе
не должно быть: расстрела, выпуклостей, внутренних раковин, еще менее трещин и
что казенный щуруп должен привинчиваться всеми цельными винтами так плотно, чтоб дух
не проходил.
Я
не один раз испытал,
что ружье, которое несколько отдавало с прямою ложею, с кривою совершенно переставало отдавать.
Я, напротив, убедился,
что иные охотники целый век стреляют
не настоящими зарядами, особенно любители одной болотной дичи: ружье бьет мелкою дробью хорошо — о
чем же тут хлопотать?
Пословица,
не всегда верная в приложении к жизни, говорит,
что «от добра добра
не ищут».
Звук его густ, полон и приклад ружья
не толкнет,
не отдаст, а только плотнее прижмется к плечу и щеке стрелка, тогда как большой заряд,
не в меру, даст толчок и в плечо и в щеку, так
что от нескольких выстрелов кожа на скуле щеки покраснеет и даже лопнет.
Картечь есть
не что иное, как маленькие пулечки или огромные дробины, несравненно крупнее безымянки; впрочем, величина их бывает различная, смотря по надобности; самую крупную картечь употребляют для зверей, как-то: медведей, волков, оленей и проч., а маленькую — для больших птиц, собравшихся в стаи, для лебедей, гусей, журавлей и дроф.
Пули известны всем. Надобно прибавить,
что только теми пулями бить верно, которые совершенно приходятся по калибру ружья. Впрочем, из обыкновенных охотничьих ружей, дробовиков, как их прежде называли, редко стреляют пулями: для пуль есть штуцера и винтовки. Эта стрельба мне мало знакома, и потому я об ней говорить
не буду.
Moжет быть, последнее несколько справедливо, потому
что угловатая фигура жеребья шире раздирает тело при своем вторжении и делает рану если
не тяжеле, то болезненнее, но зато пуля и картечь, по своей круглоте, должны, кажется, идти глубже.
Что же касается до того,
что заряд картечи бьет вернее, кучнее в цель,
чем заряд из жеребьев (разумеется, свинцовых), то это
не подлежит сомнению.
Пыжи шерстяные употребительнее других у простых охотников; они имеют одно преимущество,
что шерсть
не горит, но зато заряд прибивается ими
не плотно, часть дроби иногда завертывается в шерсти, и такие пыжи, по мнению всех охотников, скорее пачкают внутренние стены ствола.
С пыжами из хлопков, весьма удобными в местах безопасных, надобно быть очень осторожну: они вспыхивают, вылетя из ствола, и могут произвести пожар; изрубленные же лен и конопля разлетаются врозь и, следовательно,
не могут воспламеняться; очевидно,
что для предупреждения опасности следует рубить и хлопки.
Стреляющим с шерстяными пыжами должно принять в соображение то,
что их пыжи могут отодвигаться тяжестию дроби, если дуло заряженного ружья будет обращено вниз, особенно на езде в тряском экипаже,
что случается нередко; а потому должно всегда ружье, давно заряженное шерстяными пыжами, пробовать шомполом и снова прибить верхний пыж, ежели он отодвинулся; то же надобно наблюдать с вырубленными, войлочными и шляпными пыжами, особенно если они входят в дуло
не натуге; с последними может случиться,
что верхний пыж отодвинется, покосится и часть дроби сейчас высыплется, отчего последует неизбежный промах.
Под словом давно я разумею ружье, заряженное несколько часов, потому
что приносить его домой заряженным никогда
не должно; многие
не исполняют этого правила, и немало случается от того несчастных происшествий.
В случаях совершенной крайности в должность пыжей может быть употреблено все,
что способно отделить порох от дроби и потом удержать ее в горизонтальном положении к пороху. Тут пойти могут в дело и тряпки, и бумага, особенно мягкая, употребляемая для печати, и трава, и листья древесные,
не слишком сырые, и даже мох.
Во-первых, если пистоны хороши, то осечек
не должно быть вовсе, хотя бы случилось стрелять в сильный дождь, потому
что затравка совершенно плотно закрыта колпачком и порох
не подмокнет, даже
не отсыреет, от
чего нет возможности уберечь ружье с прежним устройством полки и затравки.
Притом осечки у ружья с кремнем могут происходить и от других многих причин, кроме сырости: а) ветер может отнесть искры в сторону; б) кремень притупиться или отколоться; в) огниво потерять твердость закалки и
не дать крупных искр; г) наконец, когда все это в исправности, осечка может случиться без всяких, по-видимому, причин: искры брызнут во все стороны и расположатся так неудачно,
что именно на полку с порохом
не попадут.
Между тем осечка может случиться на охоте за такою драгоценною добычей, потеря которой невознаградима;
не говорю уже о том,
что осечка при стрельбе хищных зверей подвергает охотника великой опасности.
Только в стрельбе с подъезда к птице крупной и сторожкой, сидящей на земле, а
не на деревьях, собака мешает, потому
что птица боится ее; но если собака вежлива, [То есть
не гоняется за птицей и совершенно послушна] то она во время самого подъезда будет идти под дрожками или под телегой, так
что ее и
не увидишь; сначала станет она это делать по приказанию охотника, а потом по собственной догадке.
Следовательно, приучив сначала молодую собаку к себе, к подаванью поноски, к твердой стойке даже над кормом, одним словом, к совершенному послушанию и исполнению своих приказаний, отдаваемых на каком угодно языке, для
чего в России прежде ломали немецкий, а теперь коверкают французский язык, — охотник может идти с своею ученицей в поле или болото, и она,
не дрессированная на парфорсе, будет находить дичь, стоять над ней,
не гоняться за живою и бережно подавать убитую или раненую; все это будет делать она сначала неловко, непроворно, неискусно, но в течение года совершенно привыкнет.
Обе эти собаки до того были страстны к отыскиванью дичи,
что видимо скучали, если
не всякий день бывали в поле или болоте.
Старинные немецкие, толстоногие, брылястые собаки, а также испанские двуносые теперь совсем перевелись или переводятся, да и
не для
чего их иметь: последние были вовсе неудобны, потому
что высокая трава, особенно осока, беспрестанно резала до крови их нежные, раздвоенные носы.
Замечательно,
что многие легавые собаки
не могут сносить музыки, которая действует болезненно на их нервы: они визжат, воют и даже подвергаются судорогам, если им некуда уйти от раздражительных музыкальных звуков, предпочтительно высоких нот.
Для получения добычи необходимо, чтоб зверь или птица находились в известном положении, например: надобно, чтоб заяц или лиса выбежали в чистое поле, потому
что в лесу борзые собаки ловить
не могут; надобно, чтоб зверь полез прямо в тенета, а без того охотник и в двадцати шагах ничего ему
не сделает; надобно, чтоб птица поднялась с земли или воды, без
чего нельзя травить ее ни ястребами, ни соколами.
Во-вторых, в охотах, о которых я сейчас говорил, охотник
не главное действующее лицо, успех зависит от резвости и жадности собак или хищных птиц; в ружейной охоте успех зависит от искусства и неутомимости стрелка, а всякий знает, как приятно быть обязанным самому себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять — и с хорошим ружьем ничего
не убьешь; даже сказать,
что чем лучше, кучнее бьет ружье, тем хуже, тем больше будет промахов.
Многие думают,
что выучиться хорошо стрелять очень трудно, а для иных
не возможно: это совершенно несправедливо.
Никогда
не думать о том,
что дашь промах.
Кроме того,
что наведение на цель и держание на цели (разумеется, в сидящую птицу) производит мешкотность, оно уже
не годится потому,
что как скоро руки у охотника
не тверды, то
чем долее будет он целиться, тем более будут у него дрожать руки; мгновенный же прицел и выстрел совершенно вознаграждают этот недостаток.
Я много знал отличных стрелков, у которых руки были так слабы,
что они
не могли держать полного стакана воды,
не расплескав его.
Даю только еще один совет, с большою пользою испытанный мною на себе, даю его тем охотникам, горячность которых
не проходит с годами: как скоро поле началось неудачно, то есть сряду дано пять, шесть и более промахов на близком расстоянии и охотник чувствует,
что разгорячился, — отозвать собаку, перестать стрелять и по крайней мере на полчаса присесть, прилечь и отдохнуть.
Вот все,
что я счел за нужное сказать о технической части ружейной охоты. Может быть, и этого
не стоило бы говорить, особенно печатно, но читатель вправе пропустить эти страницы.
Правда, рано утром, и то уже в исходе марта, и без лыж ходить по насту, который иногда бывает так крепок,
что скачи куда угодно хоть на тройке; подкрасться как-нибудь из-за деревьев к начинающему глухо токовать краснобровому косачу; нечаянно наткнуться и взбудить чернохвостого русака с ремнем пестрой крымской мерлушки по спине или чисто белого как снег беляка: он еще
не начал сереть, хотя уже волос лезет; на пищик [Пищиком называется маленькая дудочка из гусиного пера или кожи с липового прутика, на котором издают ртом писк, похожий на голос самки рябца] подозвать рябчика — и кусок свежей, неперемерзлой дичины может попасть к вам на стол…
С последними с первого взгляда их
не различишь: вся разница состоит в том,
что дикий голубь поменьше, постатнее русского; весь чисто-сизый, и ножки у него
не красные, а бледно-бланжевого цвета.
Все породы уток стаями, одна за другою, летят беспрестанно: в день особенно ясный высоко, но во дни ненастные и туманные, предпочтительно по зарям, летят низко, так
что ночью,
не видя их, по свисту крыльев различить многие из пород утиных.
Надобно заметить,
что пролетающая птица
не кричит своим обыкновенным голосом, а прилетающая и занимающая места, хотя бы и временно, сейчас начинает свой природный, обычный крик и свист.
Но да
не подумают охотники, читающие мою книжку,
что это пристрастие старика, которому кажется,
что в молодости его все было лучше и всего было больше.
Я
не разделяю мнения,
что такое ужасное уменьшение дичи произошло от быстрого народонаселения и умножения числа охотников.
Очевидно,
что этому должны быть другие,
не известные нам причины.
Если скажем,
что болотная птица та, которая
не только выводится, но и живет постоянно в болоте, то, кроме болотных кур, погонышей, бекасов, дупелей и гаршнепов, все остальное многочисленное сословие куликов и куличков
не живeт в болоте, а только выводит детей; некоторые из них даже и гнезда вьют на сухих берегах рек и речек.
Досадно,
что мы
не имеем для этих куликов своих русских названий и употребляем одно французское и три немецкие.
Я этого
не знаю, но смело утверждаю,
что в средней и восточной полосе России народ
не знает слова слука.