Неточные совпадения
Если
же мне случалось по нездоровью долго не ходить на охоту,
то они, истощив все другие знаки нетерпенья, садились или ложились передо мною и принимались лаять и выть; потом бросались ко мне ласкаться, потом подбегали
к ружьям и другим охотничьим снарядам и потом снова принимались визжать и лаять.
Мало этого: по нескольку раз в день бегали они в сарай
к моим охотничьим дрожкам, в конюшню
к лошадям и кучеру, всех обнюхивая с печальным визгом и в
то же время вертя хвостом в знак ласки.
Всех вероятнее последняя, и всего более имею я доказательств
к опровержению второй, потому что, по моим наблюдениям, все куличьи породы без исключения сидят на яйцах один и
тот же срок.
Недели через три после своего появления огромными стаями курахтаны улетают вместе со всею пролетною птицей, и
к осени,
то есть в августе, петушки возвращаются пепельно-серыми, пестрыми куличками без грив и хохолков, почти совершенно сходными с своими самками, которые и весной и осенью сохраняют один и
тот же вид и цвет, постоянно имея хлупь и брюшко белые.
Все утки разделяются на пары ранее другой дичи; селезень показывает постоянно ревнивую и страстную, доходящую до полного самоотвержения, любовь
к утке и в
то же время — непримиримую враждебность и злобу
к ее гнезду, яйцам и детям!
Селезень присядет возле нее и заснет в самом деле, а утка, наблюдающая его из-под крыла недремлющим глазом, сейчас спрячется в траву, осоку или камыш; отползет, смотря по местности, несколько десятков сажен, иногда гораздо более, поднимется невысоко и, облетев стороною, опустится на землю и подползет
к своему уже готовому гнезду, свитому из сухой травы в каком-нибудь крепком, но не мокром, болотистом месте, поросшем кустами; утка устелет дно гнезда собственными перышками и пухом, снесет первое яйцо, бережно его прикроет
тою же травою и перьями, отползет на некоторое расстояние в другом направлении, поднимется и, сделав круг, залетит с противоположной стороны
к тому месту, где скрылась; опять садится на землю и подкрадывается
к ожидающему ее селезню.
Но зато в это
же время ловят множество утят и утиную подлинь приученными
к тому собаками; даже загоняют их в обыкновенные рыболовные сети.
Если утка скрывается с утятами в отдельном камыше или береговой траве и охотник с собакой подойдет
к ней так близко, что уйти некуда и некогда, утка выскакивает или вылетает, смотря по расстоянию, также на открытую воду и производит
тот же маневр: ружейный выстрел прекращает тревогу и убивает матку наповал.
Нос у него узенький, кругловатый, нисколько не подходящий
к носам обыкновенных уток: конец верхней половинки его загнут книзу; голова небольшая, пропорциональная, шея длинная, но короче, чем у гагары, и не так неподвижно пряма; напротив, он очень гибко повертывает ею, пока не увидит вблизи человека; как
же скоро заметит что-нибудь, угрожающее опасностью,
то сейчас прибегает
к своей особенной способности погружаться в воду так, что видна только одна узенькая полоска спины, колом торчащая шея и неподвижно устремленные на предмет опасности, до невероятности зоркие, красные глаза.
Если
же случится подойти
к воде из-за чего-нибудь, так, чтобы не было видно охотника,
то застрелить гоголя весьма легко: он плавает на воде высоко, шея его согнута, и он пристально смотрит вниз и сторожит маленьких рыбок.
Очевидно было, что гнездо прикреплялось
к камышу (
тем же самым калом), и очень крепко, потому что верхушки двух перерванных камышин и одна выдернутая или перегнившая у корня, плотно приклеенные
к боку гнезда, плавали вместе с ним по воде, из чего заключить, что когда гнездо не было оторвано от камыша,
то воды не касалось.
Хотя снега в открытых степях и по скатам гор бывают мелки, потому что ветер, гуляя на просторе, сдирает снег с гладкой поверхности земли и набивает им глубокие овраги, долины и лесные опушки, но
тем не менее от такого скудного корма несчастные лошади
к весне превращаются в лошадиные остовы, едва передвигающие ноги, и многие колеют; если
же пред выпаденьем снега случится гололедица и земля покроется ледяною корою, которая под снегом не отойдет (как
то иногда бывает) и которую разбивать копытами будет не возможно,
то все конские табуны гибнут от голода на тюбеневке.
Кроншнепы с прилета, как и всякая птица, довольно сторожки; но оглядясь, скоро делаются несколько смирнее, и тогда подъезжать
к ним на охотничьих дрожках или крестьянских роспусках; как
же только примутся они за витье гнезд,
то становятся довольно смирны, хотя не до такой степени, как болотные кулики и другие мелкие кулички.
Степные кулики в степях
то же, что болотные кулики в болотах: так
же далеко встречают человека, собаку, даже всякое животное, приближающееся
к их гнездам или детям, так
же сначала налетают близко на охотника, вьются над ним и садятся кругом, стараясь отвесть его в противоположную сторону, но все это делают они с меньшей горячностью и большею осторожностью. После нескольких выстрелов степные кулики отдаляются и становятся сторожки.
Покуда охотник успеет сказать пиль и собака подойти или броситься
к тому месту, где сидела птица, коростель убежит за десять, за двадцать сажен; снова начнет искать собака по горячему следу, снова сделает стойку, и опять повторится
та же проделка; собака разгорячится и начнет преследовать прыжками беспрестанно ее обманывающего дергуна и, наконец, спугнет его; но это чрезвычайно портит собаку.
Его толстая и в
то же время легкая, мягкая, красная внутри кора идет на разные мелочные поделки, всего более на наплавки
к рыболовным сетям, неводам и удочкам.
Уремы другого рода образуются по рекам, которых нельзя причислить
к рекам средней величины, потому что они гораздо меньше, но в
то же. время быстры и многоводны; по рекам, протекающим не в бесплодных, песчаных, а в зеленых и цветущих берегах, по черноземному грунту, там редко встретишь вяз, дуб или осокорь, там растет березник, осинник и ольха; [Ольха самое чивое
к росту дерево; она любит почву сырую и обыкновенно густо растет по берегам небольших речек и ручьев, если
же грунт болотист,
то покрывает и гористые скаты.
Разумеется, сидя на таком месте, он совершенно безопасен от ружья охотника: если вы подъедете или подойдете близко
к сосне,
то нижние ветви закроют его и вам ничего не будет видно, если
же отойдете подальше и глухарь сделается виден,
то расстояние будет так велико, что нет никакой возможности убить дробью такую большую и крепкую птицу, хотя бы ружье было заряжено безымянкой или нулем.
Когда
же солнце начнет склоняться
к западу, тетерева поднимаются с лежки,
то есть с места своего отдохновения, опять садятся на деревья и сидят нахохлившись, как будто дремлют, до глубоких сумерек; потом пересаживаются в полдерева и потом уже спускаются на ночлег; ночуют всегда на земле.
Когда
же снег растает, а где не растает, по крайней мере обмелеет, так что ездить хотя как-нибудь и хоть на чем-нибудь,
то сделается возможен и подъезд
к тетеревам: сначала рано по утрам, на самых токах, а потом, когда выстрелы их разгонят, около токов: ибо далеко они не полетят, а все будут биться вокруг одного места до
тех пор, пока придет время разлетаться им с токов по своим местам,
то есть часов до девяти утра.
Когда
же выводка поднимается вся вдруг,
то тетеревята летят врознь, предпочтительно
к лесу, и, пролетев иногда довольно значительное пространство, смотря по возрасту и силам, падают на землю и лежат неподвижно, как камень.
Когда
же тетерев вытянул шею, встал на ноги, беспрестанно повертывает голову направо и налево или, делая боковые шаги
к тонкому концу сучка, потихоньку кудахчет, как курица,
то охотник должен стрелять немедленно, если подъехал уже в меру: тетерев сбирается в путь; он вдруг присядет и слетит.
Она имеет еще
ту выгоду, что человек ленивый, старый или слабый здоровьем, который не в состоянии проскакать десятки, верст на охотничьих дрожках или санях, кружась за тетеревами и беспрестанно подъезжая
к ним по всякой неудобной местности и часто понапрасну, — такой человек, без сомнения, может с большими удобствами, без всякого утомления сидеть в шалаше на креслах, курить трубку или сигару, пить чай или кофе, который тут
же на конфорке приготовит ему его спутник, даже читать во время отсутствия тетеревов, и, когда они прилетят (за чем наблюдает его товарищ), он может, просовывая ружье в
то или другое отверстие, нарочно для
того сделанное, преспокойно пощелкивать тетеревков (так выражаются этого рода охотники)…
Голос витютина по-настоящему нельзя назвать воркованьем: в звуках его есть что-то унылое; они протяжны и более похожи на стон или завыванье, очень громкое и в
то же время не противное, а приятное для слуха; оно слышно очень издалека, особенно по зарям и по ветру, и нередко открывает охотнику гнезда витютина, ибо он любит, сидя на сучке ближайшего
к гнезду дерева, предпочтительно сухого, выражать свое счастие протяжным воркованьем или, что будет гораздо вернее, завываньем.
— С прилета вяхири не очень смирны, да и всегда они гораздо осторожнее других голубиных пород; когда
же заведутся у них гнезда,
то они не летят далеко от них, делаются смирнее и с подъезда подпускают довольно близко; но пешком
к ним не подойдешь, разве подкрадешься как-нибудь из-за дерева.
Что
же касается до миловидности и нравственных качеств,
то горлинку должно признать высшим их выражением или по крайней мере очевиднейшим, потому что она смирна, не боится человека, не прячется от него и дает полную возсть
к наблюдению своих нравов даже нелюбопытному человеку.
Вся разница, если это только назвать разницей, состоит в
том, что горлинки несравненно смирнее других голубей, так что
к ним не только близко подъехать, но всегда подойти пешком; они почти так
же смирны, как воробьи, галки и русские голуби.
4-я и 5-я породы — черные дрозды, величиною будут немного поменьше большого рябинника; они различаются между собою
тем, что у одной породы перья темнее, почти черные, около глаз находятся желтые ободочки, и нос желто-розового цвета, а у другой породы перья темно-кофейного, чистого цвета, нос беловатый
к концу, и никаких ободочков около глаз нет; эта порода, кажется, несколько помельче первой [
Тот же почтенный профессор, о котором я говорил на стр. 31, сделал мне следующие замечания: 1] что описанные мною черные дрозды, как две породы, есть не что иное, как самец и самка одной породы, и 2) что птица, описанная мною под именем водяного дрозда, не принадлежит
к роду дроздов и называется водяная оляпка.
По достоинству своему это — первая дичь, но так как она, хотя, по месту жительства, принадлежит
к отделу лесной дичи, но в
то же время совершенно разнится с ней во всем: в устройстве своих членов, чисто куличьем, в пище и нравах —
то я решился говорить о вальдшнепе после всех пород лесной дичи.
Когда
же начнется настоящий валовой пролет и окажутся высыпки вальдшнепов, стрельба их получает особенную важность и самый высокий интерес для настоящих охотников,
тем более что продолжается очень недолго и что в это раннее время, после шестимесячного покоя, еще не насытилась охотничья жадность; не говорю уже о
том, что вальдшнепы — дичь сама по себе первоклассная и что никогда никакой охотник не бывает
к ней равнодушен.