Неточные совпадения
Я думал сначала говорить подробно
в моих записках вообще о ружейной охоте,
то есть не только о стрельбе, о дичи, о ее нравах и местах жительства
в Оренбургской губернии, но также о легавых собаках, ружьях, о разных принадлежностях охоты и вообще о всей технической ее части.
Теперь, принявшись за это дело, я увидел, что
в продолжение
того времени, как я оставил ружье, техническая часть ружейной охоты далеко ушла вперед и что я не знаю ее близко и подробно
в настоящем, современном положении.
Итак, обо всем этом я скажу кое-что
в самом вступлении; скажу об основных началах, которые никогда не изменятся и не состареются, скажу и о
том, что заметила моя долговременная опытность, страстная охота и наблюдательность.
К
тому же книжка моя может попасть
в руки охотникам деревенским, далеко живущим от столиц и значительных городов, людям небогатым, не имеющим средств выписывать все охотничьи снаряды готовые, прилаженные к делу
в современном, улучшенном их состоянии.
Я не знаю, кого назвать настоящим охотником, — выражение, которое будет нередко употребляться мною:
того ли, кто, преимущественно охотясь за болотною дичью и вальдшнепами, едва удостоивает своими выстрелами стрепетов, куропаток и молодых тетеревов и смотрит уже с презрением на всю остальную дичь, особенно на крупную, или
того, кто, сообразно временам года, горячо гоняется за всеми породами дичи: за болотною, водяною, степною и лесною, пренебрегая всеми трудностями и даже находя наслаждение
в преодолении этих трудностей?
Для охотников, стреляющих влет мелкую, преимущественно болотную птицу, не нужно ружье, которое бы било дальше пятидесяти или, много, пятидесяти пяти шагов: это самая дальняя мера; по большей части
в болоте приходится стрелять гораздо ближе; еще менее нужно, чтоб ружье било слишком кучно, что, впрочем, всегда соединяется с далекобойностью; ружье, несущее дробь кучею, даже невыгодно для мелкой дичи; из него гораздо скорее дашь промах, а если возьмешь очень верно на близком расстоянии,
то непременно разорвешь птицу: надобно только, чтоб ружье ровно и не слишком широко рассевало во все стороны мелкую дробь, обыкновенно употребляемую
в охоте такого рода, и чтоб заряд ложился, как говорится, решетом.
Распространение двуствольных ружей, выгоду которых объяснять не нужно, изменило ширину и длину стволов, приведя и
ту и другую почти
в одинаковую, известную меру. Длинные стволы и толстые казны, при спайке двух стволин, очевидно неудобны по своей тяжести и неловкости, и потому нынче употребляют стволинки короткие и умеренно тонкостенные; но при всем этом даже самые легкие, нынешние, двуствольные ружья не так ловки и тяжеле прежних одноствольных ружей, назначенных собственно для стрельбы
в болоте и
в лесу.
Что касается до четвертой причины,
то есть до глубины винтов и длины казенного щурупа,
то, не умея объяснить физических законов, на которых основано его влияние на заряд, я скажу только, что многими опытами убедился
в действительной зависимости ружейного боя от казенника: я потерял не одно славное ружье, переменив старый казенный шуруп на новый, по-видимому гораздо лучший.
Из всего сказанного мною следует, что
в выборе ружья ничем нельзя руководствоваться, кроме опыта,
то есть надобно пробовать, как бьет ружье
в цель мелкою и крупною дробью, как рассевает дробь, глубоко ли входят дробины
в доску и какая доска, мягкая или жесткая?
Едва ли нужно говорить о
том, что
в ружейном стволе не должно быть: расстрела, выпуклостей, внутренних раковин, еще менее трещин и что казенный щуруп должен привинчиваться всеми цельными винтами так плотно, чтоб дух не проходил.
Эту привычку еще легче получить человеку, у которого шея коротка: последнее обстоятельство ясно указывает на
то, что ружье, ловкое
в прикладе одному, может быть неловко другому.
Притом приклад кривой ложи будет приходиться прямо ложбиной,
то есть углублением средины,
в плечную кость, ляжет плотно и не станет двигаться с места или вертеться.
Несправедливо говорят, что будто ружье отдает и малыми зарядами: малый заряд тогда только отдает, когда дроби будет положено больше, чем пороху; малый заряд слышен по жидкости звука выстрелов, похожих на хлопанье арапника или пастушьего кнута, по слабому действию дроби и по
тому, что при стрельбе
в цель дробь всегда обнизит,
то есть ляжет ниже цели.
Для отысканья полного настоящего заряда я предлагаю следующий способ: сделать мерку, которой внутренняя ширина равнялась бы внутренней ширине ружейного ствола, а глубина была бы
в полтора раза против ширины; если ружье с кремнем,
то надобно прибавить столько лишнего пороха, сколько может поместиться на полке, для чего достаточно насыпать мерку пороху верхом, а дроби
в гребло; если же ружье с пистоном,
то насыпать мерку
в гребло поровну и пороха и дроби.
Таким зарядом надобно начать стрелять
в цель; если звук выстрела не густ, не полон, приклад не плотно прижимается к плечу, дробь не глубоко входит даже
в мягкое дерево и ложится пониже цели,
то заряд мал: прибавляя понемногу пороху и дроби, вы, наконец, непременно найдете настоящий заряд.
Когда я взял его за ноги и тряхнул,
то весь бок,
в который ударил заряд, дочиста облетел, как будто косач был ошпарен кипятком, и не только посинел, но даже почернел: раны — никакой, крови — ни капли.
Картечь может быть так крупна, что заряд
в харчистое,
то есть широкоствольное, ружье весь состоит из осьми пулечек; самой же мелкой картечи идет на заряд
того же ружья от двадцати до двадцати пяти штук.
Для
того, чтоб картечь долее летела кучей, завертывают или завязывают ее
в тряпку, даже заклеивают
в бумажный патрон.
Что же касается до
того, что заряд картечи бьет вернее, кучнее
в цель, чем заряд из жеребьев (разумеется, свинцовых),
то это не подлежит сомнению.
Пыжом называется
то вещество или материал, которым сначала прибивается всыпанный
в дуло ружья порох и которым отделяется этот порох от всыпаемой потом сверх него дроби; другим пыжом прибивается самая дробь.
С
тех пор как ввелись
в употребление ружья с пистонами, дробовики и пороховницы — патронташи и пыжи, о которых я сейчас говорил, уволены
в отставку.
Вместо них стали употреблять так называемые рубленые пыжи, но вернее сказать — вырубаемые кружки из старых шляп и тонких войлоков посредством особенной железной формы, края которой так остры, что если наставить ее на войлок и стукнуть сверху молотком,
то она вырубит войлочный кружок, который, входя
в дуло несколько натуге, весьма удобно и выгодно заменяет все другого рода пыжи.
Стреляющим с шерстяными пыжами должно принять
в соображение
то, что их пыжи могут отодвигаться тяжестию дроби, если дуло заряженного ружья будет обращено вниз, особенно на езде
в тряском экипаже, что случается нередко; а потому должно всегда ружье, давно заряженное шерстяными пыжами, пробовать шомполом и снова прибить верхний пыж, ежели он отодвинулся;
то же надобно наблюдать с вырубленными, войлочными и шляпными пыжами, особенно если они входят
в дуло не натуге; с последними может случиться, что верхний пыж отодвинется, покосится и часть дроби сейчас высыплется, отчего последует неизбежный промах.
Я не стану распространяться об устройстве пистонов и о
тех переменах, которые произвели они
в ружейных замках.
Во-первых, если пистоны хороши,
то осечек не должно быть вовсе, хотя бы случилось стрелять
в сильный дождь, потому что затравка совершенно плотно закрыта колпачком и порох не подмокнет, даже не отсыреет, от чего нет возможности уберечь ружье с прежним устройством полки и затравки.
Только
в стрельбе с подъезда к птице крупной и сторожкой, сидящей на земле, а не на деревьях, собака мешает, потому что птица боится ее; но если собака вежлива, [
То есть не гоняется за птицей и совершенно послушна]
то она во время самого подъезда будет идти под дрожками или под телегой, так что ее и не увидишь; сначала станет она это делать по приказанию охотника, а потом по собственной догадке.
Если и поднимешь нечаянно,
то редко убьешь, потому что не ожидаешь; с доброю собакой, напротив, охотник не только знает, что вот тут, около него, скрывается дичь, но знает, какая именно дичь; поиск собаки бывает так выразителен и ясен, что она точно говорит с охотником; а
в ее страстной горячности, когда она добирается до птицы, и
в мертвой стойке над нею — столько картинности и красоты, что все это вместе составляет одно из главных удовольствий ружейной охоты.
Никакою дрессировкой и натаскиванием
в поле,
то есть практикой на охоте, нельзя дать его; но, конечно, несколько развить и сохранить приличным содержанием, равно как и наоборот, испортить доброе чутье собаки.
Топкость чутья может доходить до степени невероятной и всегда соединяется,
в одной и
той же собаке, с удивительным пониманием, почти умом.
Считаю за излишнее распространяться о
том, что старая, невежливая собака
в два-три поля погубит навсегда молодую.
Обе эти собаки до
того были страстны к отыскиванью дичи, что видимо скучали, если не всякий день бывали
в поле или болоте.
У собак вообще и у легавых
в особенности есть расположение грезить во сне; чем лучше, чем горячее собака
в поле,
тем больше грезит и — грезит об охоте! Это видеть по движениям ее хвоста, ушей и всего тела.
Для получения добычи необходимо, чтоб зверь или птица находились
в известном положении, например: надобно, чтоб заяц или лиса выбежали
в чистое поле, потому что
в лесу борзые собаки ловить не могут; надобно, чтоб зверь полез прямо
в тенета, а без
того охотник и
в двадцати шагах ничего ему не сделает; надобно, чтоб птица поднялась с земли или воды, без чего нельзя травить ее ни ястребами, ни соколами.
Во-вторых,
в охотах, о которых я сейчас говорил, охотник не главное действующее лицо, успех зависит от резвости и жадности собак или хищных птиц;
в ружейной охоте успех зависит от искусства и неутомимости стрелка, а всякий знает, как приятно быть обязанным самому себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять — и с хорошим ружьем ничего не убьешь; даже сказать, что чем лучше, кучнее бьет ружье,
тем хуже,
тем больше будет промахов.
Хотя нельзя оспоривать, что для уменья хорошо стрелять нужны острый, верный глаз, твердая рука и проворство
в движениях, но эти качества необходимы только при стрельбе пулею из винтовки или штуцера; даже и это может быть поправлено, если стрелять с приклада,
то есть положа ствол ружья на сошки, забор или сучок дерева; стрельба же из ружья дробью, особенно мелкою, требует только охоты и упражнения.
Стрелять постоянно, стрелять как больше — и будешь стрелять хорошо,
то есть попадать
в цель метко.
Неопытный стрелок, начинающий охотиться за дичью, должен непременно давать много пуделей уже потому, что не получил еще охотничьего глазомера и часто будет стрелять не
в меру,
то есть слишком далеко. Но смущаться этим не должно. Глазомер придет со временем, а покуда его нет, надо стрелять на всяком расстоянии, не считая зарядов. Одним словом: если прицелился,
то спускай курок непременно.
Кроме
того, что наведение на цель и держание на цели (разумеется,
в сидящую птицу) производит мешкотность, оно уже не годится потому, что как скоро руки у охотника не тверды,
то чем долее будет он целиться,
тем более будут у него дрожать руки; мгновенный же прицел и выстрел совершенно вознаграждают этот недостаток.
4) Если птица сидит на дереве,
то надобно целить
в ее середину.
5) Если птица летит мимо,
то, смотря по быстроте, надобно брать на цель более или менее вперед летящей птицы. Например,
в гуся или журавля и вообще
в медленно летящую птицу метить
в нос или голову, а
в бекаса — на четверть и даже на полторы четверти вперед головы.
Правда, рано утром, и
то уже
в исходе марта, и без лыж ходить по насту, который иногда бывает так крепок, что скачи куда угодно хоть на тройке; подкрасться как-нибудь из-за деревьев к начинающему глухо токовать краснобровому косачу; нечаянно наткнуться и взбудить чернохвостого русака с ремнем пестрой крымской мерлушки по спине или чисто белого как снег беляка: он еще не начал сереть, хотя уже волос лезет; на пищик [Пищиком называется маленькая дудочка из гусиного пера или кожи с липового прутика, на котором издают ртом писк, похожий на голос самки рябца] подозвать рябчика — и кусок свежей, неперемерзлой дичины может попасть к вам на стол…
Слово «дикая»,
в смысле вольная, независимая, придается обыкновенно
тем породам птиц, которые не покорены человеком и не сделались домашними, ручными.
В строгом смысле нельзя назвать это разделение совершенно точным, потому что нельзя определить с точностью, на каком основании такие-то породы птиц называются болотною, водяною, степною или лесною дичью, ибо некоторые противоположные свойства мешают совершенно правильному разделению их на разряды: некоторые одни и
те же породы дичи живут иногда
в степи и полях, иногда
в лесу, иногда
в болоте.
Если мы скажем, например, что болотною называется дичь, выводящаяся
в болоте,
то все породы уток, гуси, лебеди должны называться болотною дичью.
Если скажем, что болотная птица
та, которая не только выводится, но и живет постоянно
в болоте,
то, кроме болотных кур, погонышей, бекасов, дупелей и гаршнепов, все остальное многочисленное сословие куликов и куличков не живeт
в болоте, а только выводит детей; некоторые из них даже и гнезда вьют на сухих берегах рек и речек.
Приступая к описанию дичи, я считаю за лучшее начать с лучшей,
то есть с болотной, о чем я уже и говорил, и притом именно с бекаса, или, правильнее сказать, со всех трех видов этой благородной породы, резко отличающейся и первенствующей между всеми остальными. Я разумею бекаса, дупельшнепа и гаршнепа, сходных между собою перьями, складом, вообще наружным видом, нравами и особенным способом доставания пищи. К ним принадлежит и даже превосходит их вальдшнеп, но он займет свое место
в разряде лесной дичи.
Лет сорок
тому назад я читал
в одной охотничьей книжке, что дупельшнепа по-русски называют лежанка;
в другой, позднейшей книге напечатано, что дупельшнепа называют стучиком, а гаршнепа лежанкой; но все это неправда.
Жиру этой перепелки приписывает он странное свойство: производить на несколько часов, или даже на сутки, ломоту и легкие судороги
в руках, ногах и во всем теле
того человека, который ее усердно покушал.
Этот лет по одним и
тем же местам называется охотниками «тяга»] издавая известные звуки, похожие на хрюканье или хрипенье, часто вскакивая с большим шумом из-под ног крестьянина, приезжающего
в лес за дровами, также был им замечен по своей величине и отличному от других птиц красноватому цвету и получил верное название.
Говоря о болотной дичи, я часто буду упоминать о месте ее жительства,
то есть о болотах. Я стану придавать им разные названия: чистых, сухих, мокрых и проч., но людям, не знакомым с ними
в действительности, такие эпитеты не объяснят дела, и потому я хочу поговорить предварительно о качествах болот, весьма разнообразных.