Неточные совпадения
Не имея полной доверенности к искусству уфимских докторов,
мать решилась
ехать в Оренбург, чтоб посоветоваться там
с доктором Деобольтом, который славился во всем крае чудесными излечениями отчаянно больных.
Я собрался прежде всех: уложил свои книжки, то есть «Детское чтение» и «Зеркало добродетели», в которое, однако, я уже давно не заглядывал; не забыл также и чурочки, чтоб играть ими
с сестрицей; две книжки «Детского чтения», которые я перечитывал уже в третий раз, оставил на дорогу и
с радостным лицом прибежал сказать
матери, что я готов
ехать и что мне жаль только оставить Сурку.
Отец прибавил, что
поедет после обеда осмотреть все полевые работы, и приглашал
с собою мою
мать; но она решительно отказалась, сказав, что она не любит смотреть на них и что если он хочет, то может взять
с собой Сережу.
Когда
мать выглянула из окошка и увидала Багрово, я заметил, что глаза ее наполнились слезами и на лице выразилась грусть; хотя и прежде, вслушиваясь в разговоры отца
с матерью, я догадывался, что
мать не любит Багрова и что ей неприятно туда
ехать, но я оставлял эти слова без понимания и даже без внимания и только в эту минуту понял, что есть какие-нибудь важные причины, которые огорчают мою
мать.
Тут я узнал, что дедушка приходил к нам перед обедом и, увидя, как в самом деле больна моя
мать, очень сожалел об ней и советовал
ехать немедленно в Оренбург, хотя прежде, что было мне известно из разговоров отца
с матерью, он называл эту поездку причудами и пустою тратою денег, потому что не верил докторам.
Я вспомнил, как сам просил еще в Уфе мою
мать ехать поскорее лечиться; но слова, слышанные мною в прошедшую ночь: «Я умру
с тоски, никакой доктор мне не поможет», — поколебали во мне уверенность, что
мать воротится из Оренбурга здоровою.
Видя
мать бледною, худою и слабою, я желал только одного, чтоб она
ехала поскорее к доктору; но как только я или оставался один, или хотя и
с другими, но не видал перед собою
матери, тоска от приближающейся разлуки и страх остаться
с дедушкой, бабушкой и тетушкой, которые не были так ласковы к нам, как мне хотелось, не любили или так мало любили нас, что мое сердце к ним не лежало, овладевали мной, и мое воображение, развитое не по летам, вдруг представляло мне такие страшные картины, что я бросал все, чем тогда занимался: книжки, камешки, оставлял даже гулянье по саду и прибегал к
матери, как безумный, в тоске и страхе.
Они
ехали в той же карете, и мы точно так же могли бы поместиться в ней; но
мать никогда не имела этого намерения и еще в Уфе сказала мне, что ни под каким видом не может нас взять
с собою, что она должна
ехать одна
с отцом; это намеренье ни разу не поколебалось и в Багрове, и я вполне верил в невозможность переменить его.
Из рассказов их и разговоров
с другими я узнал, к большой моей радости, что доктор Деобольт не нашел никакой чахотки у моей
матери, но зато нашел другие важные болезни, от которых и начал было лечить ее; что лекарства ей очень помогли сначала, но что потом она стала очень тосковать о детях и доктор принужден был ее отпустить; что он дал ей лекарств на всю зиму, а весною приказал пить кумыс, и что для этого мы
поедем в какую-то прекрасную деревню, и что мы
с отцом и Евсеичем будем там удить рыбку.
Я думал, что мы уж никогда не
поедем, как вдруг, о счастливый день!
мать сказала мне, что мы
едем завтра. Я чуть не сошел
с ума от радости. Милая моя сестрица разделяла ее со мной, радуясь, кажется, более моей радости. Плохо я спал ночь. Никто еще не вставал, когда я уже был готов совсем. Но вот проснулись в доме, начался шум, беготня, укладыванье, заложили лошадей, подали карету, и, наконец, часов в десять утра мы спустились на перевоз через реку Белую. Вдобавок ко всему Сурка был
с нами.
Наконец гости уехали, взяв обещание
с отца и
матери, что мы через несколько дней приедем к Ивану Николаичу Булгакову в его деревню Алмантаево, верстах в двадцати от Сергеевки, где гостил Мансуров
с женою и детьми. Я был рад, что уехали гости, и понятно, что очень не радовался намерению
ехать в Алмантаево; а сестрица моя, напротив, очень обрадовалась, что увидит маленьких своих городских подруг и знакомых:
с девочками Мансуровыми она была дружна, а
с Булгаковыми только знакома.
Сначала я слышал, как говорила моя
мать, что не надо
ехать на бал к губернатору, и как соглашались
с нею другие, и потом вдруг все решили, что нельзя не
ехать.
Только помещались уже не так:
с матерью вместе сидела кормилица
с нашим маленьким братцем, а мы
с сестрицей и Парашей
ехали в какой-то коляске на пазах, которая вся дребезжала и бренчала, что нас очень забавляло.
Мы
поехали на своих лошадях: я
с отцом и
матерью в повозке, а сестрица
с братцем, Парашей и кормилицей — в возке, то есть крытой рогожей повозке.
Наконец раздался крик: «
Едут,
едут!» Бабушку поспешно перевели под руки в гостиную, потому что она уже плохо ходила, отец,
мать и тетка также отправились туда, а мы
с сестрицей и даже
с братцем, разумеется,
с дядькой, нянькой, кормилицей и со всею девичьей, заняли окна в тетушкиной и бабушкиной горницах, чтоб видеть, как подъедут гости и как станут вылезать из повозок.
Я подумал, что
мать ни за что меня не отпустит, и так, только для пробы, спросил весьма нетвердым голосом: «Не позволите ли, маменька, и мне
поехать за груздями?» К удивлению моему,
мать сейчас согласилась и выразительным голосом сказала мне: «Только
с тем, чтоб ты в лесу ни на шаг не отставал от отца, а то, пожалуй, как займутся груздями, то тебя потеряют».
Мать с бабушкой сидели на крыльце, и мы
поехали в совершенной тишине; все молчали, но только съехали со двора, как на всех экипажах начался веселый говор, превратившийся потом в громкую болтовню и хохот; когда же отъехали от дому
с версту, девушки и женщины запели песни, и сама тетушка им подтягивала.
Мать не уговаривала тетушку
ехать с нами и при мне сказала отцу, что сестрице будет там несвободно и скучно.
Я обещал собраться в полчаса, но вдруг вспомнил о сестрице и спросил: «А сестрица
поедет с нами?»
Мать отвечала, что она останется в Чурасове.
Неточные совпадения
Испуганный тем отчаянным выражением,
с которым были сказаны эти слова, он вскочил и хотел бежать за нею, но, опомнившись, опять сел и, крепко сжав зубы, нахмурился. Эта неприличная, как он находил, угроза чего-то раздражила его. «Я пробовал всё, — подумал он, — остается одно — не обращать внимания», и он стал собираться
ехать в город и опять к
матери, от которой надо было получить подпись на доверенности.
Старуха княгиня Марья Борисовна, крестная
мать Кити, всегда очень ее любившая, пожелала непременно видеть ее. Кити, никуда по своему положению не ездившая,
поехала с отцом к почтенной старухе и встретила у ней Вронского.
— Я
ехала вчера
с матерью Вронского, — продолжала она, — и
мать не умолкая говорила мне про него; это ее любимец; я знаю, как
матери пристрастны, но..
По тону Бетси Вронский мог бы понять, чего ему надо ждать от света; но он сделал еще попытку в своем семействе. На
мать свою он не надеялся. Он знал, что
мать, так восхищавшаяся Анной во время своего первого знакомства, теперь была неумолима к ней за то, что она была причиной расстройства карьеры сына. Но он возлагал большие надежды на Варю, жену брата. Ему казалось, что она не бросит камня и
с простотой и решительностью
поедет к Анне и примет ее.
Я стал смотреть кругом: на волнующиеся поля спелой ржи, на темный пар, на котором кое-где виднелись соха, мужик, лошадь
с жеребенком, на верстовые столбы, заглянул даже на козлы, чтобы узнать, какой ямщик
с нами
едет; и еще лицо мое не просохло от слез, как мысли мои были далеко от
матери,
с которой я расстался, может быть, навсегда.