Неточные совпадения
Вот как текла эта однообразная и невеселая жизнь: как скоро мы просыпались, что бывало всегда часу
в восьмом, нянька водила нас к дедушке и бабушке; с нами здоровались, говорили несколько слов, а иногда почти и
не говорили, потом отсылали нас
в нашу
комнату; около двенадцати часов мы выходили
в залу обедать; хотя от нас
была дверь прямо
в залу, но она
была заперта на ключ и даже завешана ковром, и мы проходили через коридор, из которого тогда еще
была дверь
в гостиную.
Вторая приехавшая тетушка
была Аксинья Степановна, крестная моя мать; это
была предобрая, нас очень любила и очень ласкала, особенно без других; она даже привезла нам гостинца, изюма и черносливу, но отдала тихонько от всех и велела так
есть, чтоб никто
не видал; она пожурила няньку нашу за неопрятность
в комнате и платье, приказала переменять чаще белье и погрозила, что скажет Софье Николавне,
в каком виде нашла детей; мы очень обрадовались ее ласковым речам и очень ее полюбили.
Как только я совсем оправился и начал
было расспрашивать и рассказывать, моя мать торопливо встала и ушла к дедушке, с которым она еще
не успела поздороваться: испуганная моей дурнотой, она
не заходила
в его
комнату.
Двоюродные наши сестрицы, которые прежде
были в большой милости, сидели теперь у печки на стульях, а мы у дедушки на кровати; видя, что он
не обращает на них никакого вниманья, а занимается нами, генеральские дочки (как их называли), соскучась молчать и
не принимая участия
в наших разговорах, уходили потихоньку из
комнаты в девичью, где
было им гораздо веселее.
Дети Княжевичей
были молодцы, потому что отец и мать воспитывали их без всякой неги; они
не знали простуды и
ели все, что им вздумается, а я, напротив, кроме ежедневных диетных кушаний,
не смел ничего съесть без позволения матери;
в сырую же погоду меня
не выпускали из
комнаты.
Конечно, я мог бы сесть на пол, —
в комнате никого
не было; но мне приказано, чтоб я стоял
в углу, и я ни за что
не хотел сесть, несмотря на усталость.
Наконец комары буквально одолели нас, и мы с матерью ушли
в свою
комнату без дверей и окон, а как она
не представляла никакой защиты, то сели на кровать под рединный полог, и хотя душно
было сидеть под ним, но зато спокойно.
Мне
было жаль дедушки, но совсем
не хотелось видеть его смерть или
быть в другой
комнате, когда он, умирая, станет плакать и кричать.
В комнате были нестерпимый жар и духота; мать скоро увела нас
в гостиную, где мы с сестрицей так расплакались, что нас долго
не могли унять.
В комнате никого
не было.
Мать несколько дней
не могла оправиться; она по большей части сидела с нами
в нашей светлой угольной
комнате, которая, впрочем,
была холоднее других; но мать захотела остаться
в ней до нашего отъезда
в Уфу, который
был назначен через девять дней.
Я слышал, как она, уйдя после обеда
в нашу
комнату, сказала Параше, с которой опять начала ласково разговаривать, что она «ничего
не могла
есть, потому что обедали на том самом столе, на котором лежало тело покойного батюшки».
Я
не мог рассмотреть лица матери:
в комнате было почти темно от опущенных зеленых гардин.
В комнате было так темно, что я видел только образ матери, а лица разглядеть
не мог; нас подвели к кровати, поставили на колени, мать благословила нас образом, перекрестила, поцеловала и махнула рукой.
У отца
не было кабинета и никакой отдельной
комнаты;
в одном углу залы стояло домашнее, Акимовой работы, ольховое бюро; отец все сидел за ним и что-то писал.
Нам отвели большой кабинет, из которого
была одна дверь
в столовую, а другая —
в спальню; спальню также отдали нам;
в обеих
комнатах, лучших
в целом доме, Прасковья Ивановна
не жила после смерти своего мужа: их занимали иногда почетные гости, обыкновенные же посетители жили во флигеле.
Гости еще
не вставали, да и многие из тех, которые уже встали,
не приходили к утреннему чаю, а
пили его
в своих
комнатах.
Когда мы вошли
в гостиную, то я
был поражен
не живописью на стенах, которой
было немного, а золотыми рамами картин и богатым убранством этой
комнаты, показавшейся мне
в то же время как-то темною и невеселою, вероятно от кисейных и шелковых гардин на окнах.
Диванная,
в которую перешли мы из гостиной, уже
не могла поразить меня, хотя
была убрана так же роскошно; но зато она понравилась мне больше всех
комнат: широкий диван во всю внутреннюю стену и маленькие диванчики по углам, обитые яркой красной материей, казались стоящими
в зеленых беседках из цветущих кустов, которые
были нарисованы на стенах.
В каждой
комнате, чуть ли
не в каждом окне,
были у меня замечены особенные предметы или места, по которым я производил мои наблюдения: из новой горницы, то
есть из нашей спальни, с одной стороны виднелась Челяевская гора, оголявшая постепенно свой крутой и круглый взлобок, с другой — часть реки давно растаявшего Бугуруслана с противоположным берегом; из гостиной чернелись проталины на Кудринской горе, особенно около круглого родникового озера,
в котором мочили конопли; из залы стекленелась лужа воды, подтоплявшая грачовую рощу; из бабушкиной и тетушкиной горницы видно
было гумно на высокой горе и множество сурчин по ней, которые с каждым днем освобождались от снега.
Несмотря, однако же, на все предосторожности, я как-то простудился, получил насморк и кашель и, к великому моему горю, должен
был оставаться заключенным
в комнатах, которые казались мне самою скучною тюрьмою, о какой я только читывал
в своих книжках; а как я очень волновался рассказами Евсеича, то ему запретили доносить мне о разных новостях, которые весна беспрестанно приносила с собой; к тому же мать почти
не отходила от меня.
Я так
был испуган, поражен всем виденным мною, что ничего
не мог рассказать матери и тетушкам, которые принялись меня расспрашивать: «Что такое случилось?» Евсеич же с Парашей только впустили нас
в комнату, а сами опять убежали.
Флигель,
в котором мы остановились,
был точно так же прибран к приезду управляющего, как и прошлого года. Точно так же рыцарь грозно смотрел из-под забрала своего шлема с картины, висевшей
в той
комнате, где мы спали. На другой картине так же лежали синие виноградные кисти
в корзине, разрезанный красный арбуз с черными семечками на блюде и наливные яблоки на тарелке. Но я заметил перемену
в себе: картины, которые мне так понравились
в первый наш приезд, показались мне
не так хороши.
Мы по-прежнему заняли кабинет и детскую, то
есть бывшую спальню, но уже
не были стеснены постоянным сиденьем
в своих
комнатах и стали иногда ходить и бегать везде; вероятно, отсутствие гостей
было этому причиной, но впоследствии и при гостях продолжалось то же.
Прасковья Ивановна писала, что приготовит ей прекрасную, совершенно отдельную
комнату,
в которой жила Дарья Васильевна, теперь переведенная уже во флигель; что Татьяна Степановна
будет жить спокойно, что никто к ней ходить
не будет и что она может приходить к хозяйке и к нам только тогда, когда сама захочет.
И от всего этого надобно
было уехать, чтоб жить целую зиму
в неприятном мне Чурасове, где
не нравились мне многие из постоянных гостей, где должно избегать встречи с тамошней противной прислугой и где все-таки надо
будет сидеть по большей части
в известных наших, уже опостылевших мне,
комнатах; да и с матерью придется гораздо реже
быть вместе.
То, а не другое решение принято было не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что, отвечая на вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно рассказывал историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович
не был в комнате, он выходил в то время, как старшина перечел вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором всё скорей кончается.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я
не иначе хочу, чтоб наш дом
был первый
в столице и чтоб у меня
в комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий. Я бы дерзнул… У меня
в доме
есть прекрасная для вас
комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая честь…
Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Городничий (
в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде
не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать
в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь
не спишь, стараешься для отечества,
не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда
будет. (Окидывает глазами
комнату.)Кажется, эта
комната несколько сыра?
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на дне которой метались черти.
Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по
комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что
не один он погряз, но
в лице его погряз и весь Глупов.
— Но
не лучше ли
будет, ежели мы удалимся
в комнату более уединенную? — спросил он робко, как бы сам сомневаясь
в приличии своего вопроса.