Неточные совпадения
Я спорил и в доказательство приводил иногда такие обстоятельства, которые не могли мне быть рассказаны и которые могли
знать только я да моя кормилица или
мать.
Заметив, что дорога мне как будто полезна,
мать ездила со мной беспрестанно: то в подгородные деревушки своих братьев, то к знакомым помещикам; один раз, не
знаю куда, сделали мы большое путешествие; отец был с нами.
Когда отец воротился и со смехом рассказал
матери все происходившее у Аничкова, она очень встревожилась, потому что и не
знала о моем возвращении.
Только впоследствии
узнал я из разговоров меня окружавших людей, что
мать сделалась больна от телесного истощения и душевных страданий во время моей болезни.
Я вслушивался в беспрестанные разговоры об этом между отцом и
матерью и наконец
узнал, что дело уладилось: денег дал тот же мой книжный благодетель С. И. Аничков, а детей, то есть нас с сестрой, решились завезти в Багрово и оставить у бабушки с дедушкой.
Я отвечал на их поклоны множеством поклонов, хотя карета тронулась уже с места, и, высунувшись из окна, кричал: «Прощайте, прощайте!» Отец и
мать улыбались, глядя на меня, а я, весь в движении и волнении, принялся расспрашивать: отчего эти люди
знают, как нас зовут?
Отец как-то затруднялся удовлетворить всем моим вопросам,
мать помогла ему, и мне отвечали, что в Парашине половина крестьян родовых багровских, и что им хорошо известно, что когда-нибудь они будут опять наши; что его они
знают потому, что он езжал в Парашино с тетушкой, что любят его за то, что он им ничего худого не делал, и что по нем любят мою
мать и меня, а потому и
знают, как нас зовут.
Толпа крестьян проводила нас до крыльца господского флигеля и потом разошлась, а мужик с страшными глазами взбежал на крыльцо, отпер двери и пригласил нас войти, приговаривая: «Милости просим, батюшка Алексей Степаныч и матушка Софья Николавна!» Мы вошли во флигель; там было как будто все приготовлено для нашего приезда, но после я
узнал, что тут всегда останавливался наезжавший иногда главный управитель и поверенный бабушки Куролесовой, которого отец с
матерью называли Михайлушкой, а все прочие с благоговением величали Михайлом Максимовичем, и вот причина, почему флигель всегда был прибран.
Это
узнал я после, из разговоров моего отца с
матерью.
Отец с
матерью старались растолковать мне, что совершенно добрых людей мало на свете, что парашинские старики, которых отец мой
знает давно, люди честные и правдивые, сказали ему, что Мироныч начальник умный и распорядительный, заботливый о господском и о крестьянском деле; они говорили, что, конечно, он потакает и потворствует своей родне и богатым мужикам, которые находятся в милости у главного управителя, Михайлы Максимыча, но что как же быть? свой своему поневоле друг, и что нельзя не уважить Михайле Максимычу; что Мироныч хотя гуляет, но на работах всегда бывает в трезвом виде и не дерется без толку; что он не поживился ни одной копейкой, ни господской, ни крестьянской, а наживает большие деньги от дегтя и кожевенных заводов, потому что он в части у хозяев, то есть у богатых парашинских мужиков, промышляющих в башкирских лесах сидкою дегтя и покупкою у башкирцев кож разного мелкого и крупного скота; что хотя хозяевам маленько и обидно, ну, да они богаты и получают большие барыши.
Не
знаю, сколько времени я спал, но, проснувшись, увидел при свете лампады, теплившейся перед образом, что отец лежит на своем канапе, а
мать сидит подле него и плачет.
Он добрый, ты должен любить его…» Я отвечал, что люблю и, пожалуй, сейчас опять пойду к нему; но
мать возразила, что этого не нужно, и просила отца сейчас пойти к дедушке и посидеть у него: ей хотелось
знать, что он станет говорить обо мне и об сестрице.
Тут я
узнал, что дедушка приходил к нам перед обедом и, увидя, как в самом деле больна моя
мать, очень сожалел об ней и советовал ехать немедленно в Оренбург, хотя прежде, что было мне известно из разговоров отца с
матерью, он называл эту поездку причудами и пустою тратою денег, потому что не верил докторам.
Мать отклонила такое милостивое предложение под разными предлогами: она
знала, что Аксинья недобрая.
Евсеич и нянька, которая в ожидании молодых господ (так называли в доме моего отца и
мать) начала долее оставаться с нами, — не
знали, что и делать.
Из рассказов их и разговоров с другими я
узнал, к большой моей радости, что доктор Деобольт не нашел никакой чахотки у моей
матери, но зато нашел другие важные болезни, от которых и начал было лечить ее; что лекарства ей очень помогли сначала, но что потом она стала очень тосковать о детях и доктор принужден был ее отпустить; что он дал ей лекарств на всю зиму, а весною приказал пить кумыс, и что для этого мы поедем в какую-то прекрасную деревню, и что мы с отцом и Евсеичем будем там удить рыбку.
Хотя
мать мне ничего не говорила, но я
узнал из ее разговоров с отцом, иногда не совсем приятных, что она имела недружелюбные объяснения с бабушкой и тетушкой, или, просто сказать, ссорилась с ними, и что бабушка отвечала: «Нет, невестушка, не взыщи; мы к твоим детям и приступиться не смели.
Дети Княжевичей были молодцы, потому что отец и
мать воспитывали их без всякой неги; они не
знали простуды и ели все, что им вздумается, а я, напротив, кроме ежедневных диетных кушаний, не смел ничего съесть без позволения
матери; в сырую же погоду меня не выпускали из комнаты.
Не веря согласию моего отца и
матери, слишком хорошо
зная свое несогласие, в то же время я вполне поверил, что эта бумага, которую дядя называл купчей крепостью, лишает меня и сестры и Сергеевки; кроме мучительной скорби о таких великих потерях, я был раздражен и уязвлен до глубины сердца таким наглым обманом.
Мать ничего не
знала о том, что обыкновенно происходит в народных училищах, и, конечно, ни за что на свете не подвергла бы моего сердца такому жестокому потрясению.
Наконец, рассказав все до малейшей подробности мною виденное и слышанное, излив мое негодованье в самых сильных выражениях, какие только
знал из книг и разговоров, и осудив Матвея Васильича на все известные мне казни, я поутих и получил способность слушать и понимать разумные речи моей
матери.
Мать отвечала, что она не
знала, куда деваться от комаров, и только тут, вглядевшись в мое лицо, она вскрикнула: «Посмотри-ка, что сделали с тобою комары!
Оставшись наедине с
матерью, он говорил об этом с невеселым лицом и с озабоченным видом; тут я
узнал, что
матери и прежде не нравилась эта покупка, потому что приобретаемая земля не могла скоро и без больших затруднений достаться нам во владение: она была заселена двумя деревнями припущенников, Киишками и Старым Тимкиным, которые жили, правда, по просроченным договорам, но которых свести на другие, казенные земли было очень трудно; всего же более не нравилось моей
матери то, что сами продавцы-башкирцы ссорились между собою и всякий называл себя настоящим хозяином, а другого обманщиком.
Проснувшись на другой день поутру ранее обыкновенного, я увидел, что
мать уже встала, и
узнал, что она начала пить свой кумыс и гулять по двору и по дороге, ведущей в Уфу; отец также встал, а гости наши еще спали: женщины занимали единственную комнату подле нас, отделенную перегородкой, а мужчины спали на подволоке, на толстом слое сена, покрытом кожами и простынями.
Слава богу,
мать не
знала, что мы опрокинулись.
Параша пошла за моей
матерью, которая, как после я
узнал, хлопотала вместе с другими около бабушки: бабушке сделалось дурно после панихиды, потому что она ужасно плакала, рвалась и билась.
Я видел, что моей
матери все это было неприятно и противно: она слишком хорошо
знала, что ее не любили, что желали ей сделать всякое зло.
Все называли мою
мать красавицей, и точно она была лучше всех, кого я
знал.
Отец не успел мне рассказать хорошенько, что значит межевать землю, и я для дополнения сведений, расспросив
мать, а потом Евсеича, в чем состоит межеванье, и не
узнав от них почти ничего нового (они сами ничего не
знали), составил себе, однако, кое-какое понятие об этом деле, которое казалось мне важным и торжественным.
Такое отлучение от
матери, через всю длину огромного дома, несмотря на уверения, что это необходимо для маменькиного здоровья, что жизнь будущего братца или сестрицы от этого зависит, показалось мне вовсе не нужным; только впоследствии я
узнал настоящую причину этого удаления.
Видно, отцу сказали об этом: он приходил к нам и сказал, что если я желаю, чтоб
мать поскорее выздоровела, то не должен плакать и проситься к ней, а только молиться богу и просить, чтоб он ее помиловал, что
мать хоть не видит, но материнское сердце
знает, что я плачу, и что ей от этого хуже.
Предполагаемая поездка к бабушке Куролесовой в Чурасово и продолжительное там гощенье
матери также не нравилось; она еще не
знала Прасковьи Ивановны и думала, что она такая же, как и вся родня моего отца; но впоследствии оказалось совсем другое.
Не
знаю отчего, на этот раз, несмотря на мороз,
мать согласилась выйти к собравшимся крестьянам и вывела меня.
Мать очень дружески ее успокоила, говоря, что это безделица, и что дети поедят после (она уже слышала, что нам готовят особое кушанье), и что тетушка об этом никогда не
узнает.
К этому
мать прибавила от себя, что, конечно, никто лучше самой Прасковьи Ивановны не
узнал на опыте, каково выйти замуж за человека, который женится на богатстве.
Я вдруг обратился к
матери с вопросом: «Неужели бабушка Прасковья Ивановна такая недобрая?»
Мать удивилась и сказала: «Если б я
знала, что ты не спишь, то не стала бы всего при тебе говорить, ты тут ничего не понял и подумал, что Александра Ивановна жалуется на тетушку и что тетушка недобрая; а это все пустяки, одни недогадки и кривое толкованье.
Прасковья Ивановна, еще ребенком выданная замуж родными своей
матери за страшного злодея, испытав действительно все ужасы, какие мы
знаем из старых романов и французских мелодрам, уже двадцать лет жила вдовою.
Я описывал Прасковью Ивановну такою, какою
знал ее сам впоследствии, будучи еще очень молодым человеком, и какою она долго жила в памяти моего отца и
матери, а равно и других, коротко ей знакомых и хорошо ее понимавших людей.
Она благодарила отца и особенно
мать, целовала у ней руки и сказала, что «не ждала нас,
зная по письмам, как Прасковья Ивановна полюбила Софью Николавну и как будет уговаривать остаться, и
зная, что Прасковье Ивановне нельзя не уважить».
Мать и прежде
знала об этом, но она не любила ни сказок, ни сказочниц и теперь неохотно согласилась.
Мать заснула сейчас; но, проснувшись через несколько часов и
узнав, что я еще не засыпал, она выслала Палагею, которая разговаривала со мной об «Аленьком цветочке», и сказыванье сказок на ночь прекратилось очень надолго.
Впрочем,
мать, бабушка и тетушки
знали, что пьяные люди идут вброд по полоям, а как я, наконец, сказал слышанные мною слова, что старый Болтуненок «пропал, утонул», то несчастное событие вполне и для них объяснилось.
Мне казалось, что я до сих пор не понимал, не
знал ей всей цены, что я не достоин
матери, которая несколько раз спасла мне жизнь, жертвуя своею.
Петр Иваныч Чичагов, так же как моя
мать, не
знал и не любил домашнего и полевого хозяйства.
Опыты научили меня, что
мать не любит рассказов о полевых крестьянских работах, о которых она
знала только понаслышке, а если и видела, то как-нибудь мельком или издали.
Она напомнила мне, какой перенесла гнев от моей
матери за подобные слова об тетушках, она принялась плакать и говорила, что теперь, наверное, сошлют ее в Старое Багрово, да и с мужем, пожалуй, разлучат, если Софья Николавна
узнает об ее глупых речах.
Весь этот вечер и на другой день
мать была печальнее обыкновенного, и я, сам не
зная почему, считал себя как будто в чем-то виноватым.
Я давно
знал, что мы в начале августа поедем в Чурасово к Прасковье Ивановне, которая непременно хотела, чтоб
мать увидела в полном блеске великолепный, семидесятинный чурасовский сад, заключавший в себе необъятное количество яблонь самых редких сортов, вишен, груш и даже бергамот.
Сад с яблоками, которых мне и есть не давали, меня не привлекал; ни уженья, ни ястребов, ни голубей, ни свободы везде ходить, везде гулять и все говорить, что захочется; вдобавок ко всему, я очень
знал, что
мать не будет заниматься и разговаривать со мною так, как в Багрове, потому что ей будет некогда, потому что она или будет сидеть в гостиной, на балконе, или будет гулять в саду с бабушкой и гостями, или к ней станут приходить гости; слово «гости» начинало делаться мне противным…
При первых расспросах
узнав, что
мать оставила мою сестрицу на месте нашей кормежки, гостеприимный хозяин стал упрашивать мою
мать послать за ней коляску;
мать долго не соглашалась, но принуждена была уступить убедительным и настоятельным его просьбам.