Неточные совпадения
Потом, по просьбе моей, достали мне кусочки или висюльки сосновой смолы, которая везде по стенам
и косякам топилась, капала,
даже текла понемножку, застывая
и засыхая на дороге
и вися в воздухе маленькими сосульками, совершенно похожими своим наружным видом на обыкновенные ледяные сосульки.
Ведь ты только мешаешь ей
и тревожишь ее, а пособить не можешь…» Но с гневом встречала такие речи моя мать
и отвечала, что покуда искра жизни тлеется во мне, она не перестанет делать все что может для моего спасенья, —
и снова клала меня, бесчувственного, в крепительную ванну, вливала в рот рейнвейну или бульону, целые часы растирала мне грудь
и спину голыми руками, а если
и это не помогало, то наполняла легкие мои своим дыханьем —
и я, после глубокого вздоха, начинал дышать сильнее, как будто просыпался к жизни, получал сознание, начинал принимать пищу
и говорить,
и даже поправлялся на некоторое время.
Где-то нашли родниковую воду; я слышал, как толковали об этом; развели огонь, пили чай, а мне дали выпить отвратительной римской ромашки с рейнвейном, приготовили кушанье, обедали,
и все отдыхали,
даже мать моя спала долго.
Всякая птичка,
даже воробей, привлекала мое вниманье
и доставляла мне большое удовольствие.
Я сказал уже, что был робок
и даже трусоват; вероятно, тяжкая
и продолжительная болезнь ослабила, утончила, довела до крайней восприимчивости мои нервы, а может быть,
и от природы я не имел храбрости.
Хотя она, собственно, ходила за сестрой моей, а за мной только присматривала,
и хотя мать строго запрещала ей
даже разговаривать со мною, но она иногда успевала сообщить мне кое-какие известия о буке, о домовых
и мертвецах.
Я стал бояться ночной темноты
и даже днем боялся темных комнат.
Когда ее сослали в людскую
и ей не позволено было
даже входить в дом, она прокрадывалась к нам ночью, целовала нас сонных
и плакала.
Я помню
даже физиономию льва
и мальчика!
Против нашего дома жил в собственном же доме С.
И. Аничков, старый, богатый холостяк, слывший очень умным
и даже ученым человеком; это мнение подтверждалось тем, что он был когда-то послан депутатом от Оренбургского края в известную комиссию, собранную Екатериною Второй для рассмотрения существующих законов.
Аничкова не любили, а только уважали
и даже прибаивались его резкого языка
и негибкого нрава.
К моему отцу
и матери он благоволил
и даже давал взаймы денег, которых просить у него никто не смел.
Угроза, что книги отнимут совсем, заставила меня удержаться от слез, встать
и даже обедать.
Я совершенно поверил, успокоился,
даже повеселел
и начал приставать к матери, чтоб она ехала поскорее.
Дедушку с бабушкой мне также хотелось видеть, потому что я хотя
и видел их, но помнить не мог: в первый мой приезд в Багрово мне было восемь месяцев; но мать рассказывала, что дедушка был нам очень рад
и что он давно зовет нас к себе
и даже сердится, что мы в четыре года ни разу у него не побывали.
Сердце у меня опять замерло,
и я готов был заплакать; но мать приласкала меня, успокоила, ободрила
и приказала мне идти в детскую — читать свою книжку
и занимать сестрицу, прибавя, что ей теперь некогда с нами быть
и что она поручает мне смотреть за сестрою; я повиновался
и медленно пошел назад: какая-то грусть вдруг отравила мою веселость,
и даже мысль, что мне поручают мою сестрицу, что в другое время было бы мне очень приятно
и лестно, теперь не утешила меня.
Отец думал, что мать побоится ночной сырости; но место было необыкновенно сухо, никаких болот,
и даже лесу не находилось поблизости, потому что начиналась уже башкирская степь;
даже влажности ночного воздуха не было слышно.
Когда я открыл глаза, все уже давно проснулись,
даже моя сестрица сидела на руках у отца, смотрела в отворенное окно
и что-то весело лепетала.
Мать весело разговаривала с нами,
и я неумолкаемо болтал о вчерашнем дне; она напомнила мне о моих книжках,
и я признался, что
даже позабыл о них.
Толстые, как бревна, черемухи были покрыты уже потемневшими ягодами; кисти рябины
и калины начинали краснеть; кусты черной спелой смородины распространяли в воздухе свой ароматический запах; гибкие
и цепкие стебли ежевики, покрытые крупными, еще зелеными ягодами, обвивались около всего, к чему только прикасались;
даже малины было много.
Мать не имела расположения к уженью,
даже не любила его,
и мне было очень больно, что она холодно приняла мою радость; а к большому горю, мать, увидя меня в таком волнении, сказала, что это мне вредно,
и прибавила, что не пустит, покуда я не успокоюсь.
Мать дорогой принялась мне растолковывать, почему не хорошо так безумно предаваться какой-нибудь забаве, как это вредно для здоровья,
даже опасно; она говорила, что, забывая все другие занятия для какой-нибудь охоты,
и умненький мальчик может поглупеть,
и что вот теперь, вместо того чтоб весело смотреть в окошко, или читать книжку, или разговаривать с отцом
и матерью, я сижу молча, как будто опущенный в воду.
Отец доказывал матери моей, что она напрасно не любит чувашских деревень, что ни у кого нет таких просторных изб
и таких широких нар, как у них,
и что
даже в их избах опрятнее, чем в мордовских
и особенно русских; но мать возражала, что чуваши сами очень неопрятны
и гадки; против этого отец не спорил, но говорил, что они предобрые
и пречестные люди.
Народ окружал нас тесною толпою,
и все были так же веселы
и рады нам, как
и крестьяне на жнитве; многие старики протеснились вперед, кланялись
и здоровались с нами очень ласково; между ними первый был малорослый, широкоплечий, немолодой мужик с проседью
и с такими необыкновенными глазами, что мне
даже страшно стало, когда он на меня пристально поглядел.
Отец мой очень любил всякие воды, особенно ключевые; а я не мог без восхищения видеть
даже бегущей по улицам воды,
и потому великолепные парашинские родники, которых было больше двадцати, привели меня в восторг.
Заглянув сбоку, я увидел другое, так называемое сухое колесо, которое вертелось гораздо скорее водяного
и, задевая какими-то кулаками за шестерню, вертело утвержденный на ней камень; амбарушка была наполнена хлебной пылью
и вся дрожала,
даже припрыгивала.
Тут последовал долгий разговор
и даже спор.
Отец приказал Миронычу сломить несколько еще зеленых головок мака
и выдрать с корнем охапку гороха с молодыми стручками
и лопатками; все это он отдал в мое распоряжение
и даже позволил съесть один молоденький стручок, плоские горошинки которого показались мне очень сладкими
и вкусными.
В самом деле, я слишком утомился
и заснул, не дождавшись
даже чаю.
Здоровых мать
и слушать не стала, а больным давала советы
и даже лекарства из своей дорожной аптечки.
Накануне вечером, когда я уже спал, отец мой виделся с теми стариками, которых он приказал прислать к себе; видно, они ничего особенно дурного об Мироныче не сказали, потому что отец был с ним ласковее вчерашнего
и даже похвалил его за усердие.
Отрывая вдруг человека от окружающей его среды, все равно, любезной ему или
даже неприятной, от постоянно развлекающей его множеством предметов, постоянно текущей разнообразной действительности, она сосредоточивает его мысли
и чувства в тесный мир дорожного экипажа, устремляет его внимание сначала на самого себя, потом на воспоминание прошедшего
и, наконец, на мечты
и надежды — в будущем;
и все это делается с ясностью
и спокойствием, без всякой суеты
и торопливости.
Отец мой очень не любил
и даже боялся слез,
и потому приказал Евсеичу отвезти меня домой, а самому поскорее воротиться, чтобы вечер поудить вместе.
Первый мост был так дурен, что мы должны были все выйти из кареты,
даже лошадей уносных отложили
и на одной паре коренных, кое-как, перетащили нашу тяжелую
и нагруженную карету.
Когда мать выглянула из окошка
и увидала Багрово, я заметил, что глаза ее наполнились слезами
и на лице выразилась грусть; хотя
и прежде, вслушиваясь в разговоры отца с матерью, я догадывался, что мать не любит Багрова
и что ей неприятно туда ехать, но я оставлял эти слова без понимания
и даже без внимания
и только в эту минуту понял, что есть какие-нибудь важные причины, которые огорчают мою мать.
В несколько минут доехали мы до крыльца дома, который показался мне печальным
и даже маленьким в сравнении с нашим уфимским домом.
Я поспешил рассказать с малейшими подробностями мое пребывание у дедушки,
и кожаные кресла с медными шишечками также не были забыты; отец
и даже мать не могли не улыбаться, слушая мое горячее
и обстоятельное описание кресел.
Она заставляла меня долее обыкновенного читать, играть с сестрицей
и гулять с Евсеичем;
даже отпускала с отцом на мельницу
и на остров.
Бабушка
и тетушка, которые были недовольны, что мы остаемся у них на руках,
и даже не скрывали этого, обещали, покорясь воле дедушки, что будут смотреть за нами неусыпно
и выполнять все просьбы моей матери.
На всякий случай мать оставила некоторые лекарства из своей аптеки
и даже написала, как
и когда их употреблять, если кто-нибудь из нас захворает.
Все это время, до отъезда матери, я находился в тревожном состоянии
и даже в борьбе с самим собою.
Видя мать бледною, худою
и слабою, я желал только одного, чтоб она ехала поскорее к доктору; но как только я или оставался один, или хотя
и с другими, но не видал перед собою матери, тоска от приближающейся разлуки
и страх остаться с дедушкой, бабушкой
и тетушкой, которые не были так ласковы к нам, как мне хотелось, не любили или так мало любили нас, что мое сердце к ним не лежало, овладевали мной,
и мое воображение, развитое не по летам, вдруг представляло мне такие страшные картины, что я бросал все, чем тогда занимался: книжки, камешки, оставлял
даже гулянье по саду
и прибегал к матери, как безумный, в тоске
и страхе.
Вот как текла эта однообразная
и невеселая жизнь: как скоро мы просыпались, что бывало всегда часу в восьмом, нянька водила нас к дедушке
и бабушке; с нами здоровались, говорили несколько слов, а иногда почти
и не говорили, потом отсылали нас в нашу комнату; около двенадцати часов мы выходили в залу обедать; хотя от нас была дверь прямо в залу, но она была заперта на ключ
и даже завешана ковром,
и мы проходили через коридор, из которого тогда еще была дверь в гостиную.
Сначала заглядывали к нам, под разными предлогами, горничные девчонки
и девушки,
даже дворовые женщины, просили у нас «поцеловать ручку», к чему мы не были приучены
и потому не соглашались, кое о чем спрашивали
и уходили; потом все совершенно нас оставили,
и, кажется, по приказанью бабушки или тетушки, которая (я сам слышал) говорила, что «Софья Николавна не любит, чтоб лакеи
и девки разговаривали с ее детьми».
Нянька Агафья от утреннего чая до обеда
и от обеда до вечернего чая также куда-то уходила, но зато Евсеич целый день не отлучался от нас
и даже спал всегда в коридоре у наших дверей.
Она, например, не понимала, что нас мало любят, а я понимал это совершенно; оттого она была смелее
и веселее меня
и часто сама заговаривала с дедушкой, бабушкой
и теткой; ее
и любили за то гораздо больше, чем меня, особенно дедушка; он
даже иногда присылал за ней
и подолгу держал у себя в горнице.
Всякий день я принимался учить читать маленькую сестрицу,
и совершенно без пользы, потому что во все время пребывания нашего в Багрове она не выучила
даже азбуки.
Мне очень было приятно, что мои рассказы производили впечатление на мою сестрицу
и что мне иногда удавалось
даже напугать ее; одну ночь она худо спала, просыпалась, плакала
и все видела во сне то разбойников, то Змея Горыныча
и прибавляла, что это братец ее напугал.
Ее муж бывал иногда как-то странен
и даже страшен: шумел, бранился, пел песни
и, должно быть, говорил очень дурные слова, потому что обе тетушки зажимали ему рот руками
и пугали, что дедушка идет, чего он очень боялся
и тотчас уходил от нас.
Вторая приехавшая тетушка была Аксинья Степановна, крестная моя мать; это была предобрая, нас очень любила
и очень ласкала, особенно без других; она
даже привезла нам гостинца, изюма
и черносливу, но отдала тихонько от всех
и велела так есть, чтоб никто не видал; она пожурила няньку нашу за неопрятность в комнате
и платье, приказала переменять чаще белье
и погрозила, что скажет Софье Николавне, в каком виде нашла детей; мы очень обрадовались ее ласковым речам
и очень ее полюбили.