Неточные совпадения
Совет гимназии предложил
главному надзирателю (он же был инспектором) Николаю Ивановичу Камашеву проэкзаменовать меня, а доктору Бенису освидетельствовать
в медицинском отношении.
Камашев находился
в отпуску; должность
главного надзирателя исправлял надзиратель «благонравной» комнаты Василий Петрович Упадышевский, а должность инспектора классов — старший учитель российской словесности Лев Семеныч Левицкий.
В самое это время воротился к своей должности
главный надзиратель Николай Иваныч Камашев.
После я узнал, что
главный надзиратель хотел перевесть меня из благонравной комнаты; он потребовал аттестаты всех учителей и надзирателей; но везде стояло: примерного поведения и прилежания, отличный
в успехах, и Камашев оставил меня на прежнем месте.
Таким образом, он заставил меня написать другое письмо, под его диктовку, совершенно официальное, и показал его
главному надзирателю, который, разумеется, не мог
в нем найти ничего к моему обвинению.
Удивляюсь, как терпел его
главный надзиратель; впрочем, на больных он обращал менее внимания, чем на здоровых, и
в больнице Упадышевский имел больше весу.
Доктор был совершенно убежден
в необходимости дозволить свидание матери с сыном, особенно когда последний знал уже о ее приезде, но не смел этого сделать без разрешения
главного надзирателя или директора; он послал записки к обоим.
Она сказала между прочим, «что верно, только
в их гимназии существует такой варварский закон, что матери везде прилично быть, где лежит ее больной сын, и что она здесь с дозволения директора, непосредственного начальника его, г.
главного надзирателя, и что ему остается только повиноваться».
Не знаю, что бы сделал этот последний, если б Бенис и Упадышевский не упросили его выйти
в другую комнату: там доктор, как я узнал после от Василья Петровича, с твердостью сказал
главному надзирателю, что если он позволит себе какой-нибудь насильственный поступок, то он не ручается за несчастные последствия и даже за жизнь больного, и что он также боится за мать.
Хозяева поступили с моей матерью, как друзья, как родные: уложили ее на диван и заставили съесть что-нибудь, потому что последние сутки она не пила даже чаю; дали ей какое-то лекарство, а
главное уверили ее, что моя болезнь чисто нервная и что
в деревне,
в своей семье, я скоро совершенно оправлюсь.
— Мать мою взорвала такая иезуитская двуличность; она забыла предостережение Бениса и весьма горячо и неосторожно высказала свое удивление, «что г. Камашев хвалит ее сына, тогда как с самого его вступления он постоянно преследовал бедного мальчика всякими пустыми придирками, незаслуженными выговорами и насмешками, надавал ему разных обидных прозвищ: плаксы, матушкина сынка и проч., которые, разумеется, повторялись всеми учениками; что такое несправедливое гонение г.
главного надзирателя было единственною причиною, почему обыкновенная тоска дитяти, разлученного с семейством, превратилась
в болезнь, которая угрожает печальными последствиями; что она признает г.
главного надзирателя личным своим врагом, который присвоивает себе власть, ему не принадлежащую, который хотел выгнать ее из больницы, несмотря на позволение директора, и что г. Камашев, как человек пристрастный, не может быть судьей
в этом деле».
Директор был несколько озадачен; но обозлившийся
главный надзиратель возразил ей, «что она сама, по своей безрассудной горячности, портит все дело; что
в отсутствие его она пользовалась слабостью начальства, брала сына беспрестанно на дом, беспрестанно приезжала
в гимназию, возвращалась с дороги, наконец через два месяца опять приехала, и что, таким образом, не дает возможности мальчику привыкнуть к его новому положению; что причиною его болезни она сама, а не строгое начальство и что настоящий ее приезд наделает много зла, потому что сын ее, который уже выздоравливал, сегодня поутру сделался очень болен».
Когда Камашев хотел на другой день войти ко мне
в комнату, мать моя не пустила его и заперла дверь и потом упросила директора, чтобы
главный надзиратель не входил ко мне при ней, говоря, что она не может равнодушно видеть этого человека и боится испугать больного таким же обмороком, какой случился
в доме г. директора; он очень его помнил и согласился.
Началось дело
в совете,
в котором, под председательством директора, присутствовали
главный надзиратель и трое старших учителей.
В следующий день,
в одиннадцать часов, вошли ко мне
в комнату: директор,
главный надзиратель, Бенис с двумя неизвестными мне докторами, трое учителей, присутствовавших
в совете, и Упадышевский.
В этот год много последовало перемен
в казанской гимназии: директор Пекен и
главный надзиратель Камашев вышли
в отставку; должность директора исправлял старший учитель русской истории Илья Федорыч Яковкин, а должность
главного надзирателя — Упадышевский.
Ученье
в классах, с успехом продолжаемое, было, однако, делом второстепенным:
главным делом были упражнения домашние.
Нет сомнения, что если б добрый, любимый и уважаемый Василий Петрович Упадышевский служил тогда
главным надзирателем, то все это несчастное происшествие прекратилось бы
в самом начале; но за несколько недель он оставил гимназию по болезни, и должность его исправлял человек ничтожный.
Опять явился
в столовую залу губернатор, директор и весь совет, прочли бумагу,
в которой была объяснена вина возмутившихся воспитанников и сказано, что
в пример другим восемь человек из высшего класса, признанных
главными зачинщиками, Дмитрий Княжевич, Петр Алехин, Пахомов, Сыромятников и Крылов (остальных не помню) исключаются из гимназии без аттестации
в поведении.
Печатных афиш тогда
в городе не было; некоторые почетные лица получали афиши письменные из конторы театра, а город узнавал о названии пиесы и об именах действующих лиц и актеров из объявления, прибиваемого четырьмя гвоздиками к колонне или к стене
главного театрального подъезда.