Неточные совпадения
Я записываю лишь события, уклоняясь всеми силами от всего постороннего, а
главное — от литературных красот; литератор пишет тридцать лет и
в конце совсем не знает, для чего он писал столько лет.
Итак, мог же, стало быть, этот молодой человек иметь
в себе столько самой прямой и обольстительной силы, чтобы привлечь такое чистое до тех пор существо и,
главное, такое совершенно разнородное с собою существо, совершенно из другого мира и из другой земли, и на такую явную гибель?
Я так и прописываю это слово: «уйти
в свою идею», потому что это выражение может обозначить почти всю мою
главную мысль — то самое, для чего я живу на свете.
Я и до нее жил
в мечтах, жил с самого детства
в мечтательном царстве известного оттенка; но с появлением этой
главной и все поглотившей во мне идеи мечты мои скрепились и разом отлились
в известную форму: из глупых сделались разумными.
Но чуть увижу, что этот шаг, хотя бы и условный и малый, все-таки отдалит меня от
главного, то тотчас же с ними порву, брошу все и уйду
в свою скорлупу».
Я пишу теперь, как давно отрезвившийся человек и во многом уже почти как посторонний; но как изобразить мне тогдашнюю грусть мою (которую живо сейчас припомнил), засевшую
в сердце, а
главное — мое тогдашнее волнение, доходившее до такого смутного и горячего состояния, что я даже не спал по ночам — от нетерпения моего, от загадок, которые я сам себе наставил.
Я действительно был
в некотором беспокойстве. Конечно, я не привык к обществу, даже к какому бы ни было.
В гимназии я с товарищами был на ты, но ни с кем почти не был товарищем, я сделал себе угол и жил
в углу. Но не это смущало меня. На всякий случай я дал себе слово не входить
в споры и говорить только самое необходимое, так чтоб никто не мог обо мне ничего заключить;
главное — не спорить.
Ну пусть эти случаи даже слишком редки; все равно,
главным правилом будет у меня — не рисковать ничем, и второе — непременно
в день хоть сколько-нибудь нажить сверх минимума, истраченного на мое содержание, для того чтобы ни единого дня не прерывалось накопление.
Узнайте истину: непрерывность и упорство
в наживании и,
главное,
в накоплении сильнее моментальных выгод даже хотя бы и
в сто на сто процентов!
Деньги, конечно, есть деспотическое могущество, но
в то же время и высочайшее равенство, и
в этом вся
главная их сила.
Короче, я прямо вывожу, что, имея
в уме нечто неподвижное, всегдашнее, сильное, которым страшно занят, — как бы удаляешься тем самым от всего мира
в пустыню, и все, что случается, проходит лишь вскользь, мимо
главного.
И кроме того,
главное в том, что имеешь всегда отговорку.
Однако сделалось по-моему: на том же дворе, но
в другом флигеле, жил очень бедный столяр, человек уже пожилой и пивший; но у жены его, очень еще не старой и очень здоровой бабы, только что помер грудной ребеночек и,
главное, единственный, родившийся после восьми лет бесплодного брака, тоже девочка и, по странному счастью, тоже Ариночка.
— Мама, а не помните ли вы, как вы были
в деревне, где я рос, кажется, до шести — или семилетнего моего возраста, и,
главное, были ли вы
в этой деревне
в самом деле когда-нибудь, или мне только как во сне мерещится, что я вас
в первый раз там увидел? Я вас давно уже хотел об этом спросить, да откладывал; теперь время пришло.
— Ты прекрасно рассказал и все мне так живо напомнил, — отчеканил Версилов, — но,
главное, поражает меня
в рассказе твоем богатство некоторых странных подробностей, о долгах моих например. Не говоря уже о некоторой неприличности этих подробностей, не понимаю, как даже ты их мог достать?
— Нельзя, Татьяна Павловна, — внушительно ответил ей Версилов, — Аркадий, очевидно, что-то замыслил, и, стало быть, надо ему непременно дать кончить. Ну и пусть его! Расскажет, и с плеч долой, а для него
в том и
главное, чтоб с плеч долой спустить. Начинай, мой милый, твою новую историю, то есть я так только говорю: новую; не беспокойся, я знаю конец ее.
Главное, я все страстно мечтал, что вы вдруг войдете, я к вам брошусь и вы меня выведете из этого места и увезете к себе,
в тот кабинет, и опять мы поедем
в театр, ну и прочее.
Главное, что мы не расстанемся — вот
в чем было
главное!
И наконец, опять странность: опять он повторял слово
в слово мою мысль (о трех жизнях), которую я высказал давеча Крафту,
главное моими же словами.
А в-третьих, и
главное, если даже Версилов был и прав, по каким-нибудь там своим убеждениям, не вызвав князя и решившись снести пощечину, то по крайней мере он увидит, что есть существо, до того сильно способное чувствовать его обиду, что принимает ее как за свою, и готовое положить за интересы его даже жизнь свою… несмотря на то что с ним расстается навеки…
Пусть Ефим, даже и
в сущности дела, был правее меня, а я глупее всего глупого и лишь ломался, но все же
в самой глубине дела лежала такая точка, стоя на которой, был прав и я, что-то такое было и у меня справедливого и,
главное, чего они никогда не могли понять.
И
главное, сам знал про это; именно: стоило только отдать письмо самому Версилову из рук
в руки, а что он там захочет, пусть так и делает: вот решение.
Однако и теперь затруднился бы сказать о нем что-нибудь точное и определяющее, потому что
в этих людях
главное — именно их незаконченность, раскидчивость и неопределенность.
— Эх, ce petit espion. Во-первых, вовсе и не espion, потому что это я, я его настояла к князю поместить, а то он
в Москве помешался бы или помер с голоду, — вот как его аттестовали оттуда; и
главное, этот грубый мальчишка даже совсем дурачок, где ему быть шпионом?
— Да, какой-то дурачок, что, впрочем, не мешает ему стать мерзавцем. Я только была
в досаде, а то бы умерла вчера со смеху: побледнел, подбежал, расшаркивается, по-французски заговорил. А
в Москве Марья Ивановна меня о нем, как о гении, уверяла. Что несчастное письмо это цело и где-то находится
в самом опасном месте — это я,
главное, по лицу этой Марьи Ивановны заключила.
Идея
главное,
в идее все…
Точно до сих пор все мои намерения и приготовления были
в шутку, а только «теперь вдруг и,
главное, внезапно, все началось уже
в самом деле».
— Не знаю; не берусь решать, верны ли эти два стиха иль нет. Должно быть, истина, как и всегда, где-нибудь лежит посредине: то есть
в одном случае святая истина, а
в другом — ложь. Я только знаю наверно одно: что еще надолго эта мысль останется одним из самых
главных спорных пунктов между людьми. Во всяком случае, я замечаю, что вам теперь танцевать хочется. Что ж, и потанцуйте: моцион полезен, а на меня как раз сегодня утром ужасно много дела взвалили… да и опоздал же я с вами!
Главное, мне странно было, что он не только не улыбнулся, но даже самого маленького вида не показал
в этом смысле, когда я давеча прямо так и объявил, что хотел вызвать его на дуэль.
Я обвинял Стебелькова, а ведь, может быть, я-то,
главное, и подлил масла
в огонь.
А пока я все еще продолжал занимать мою квартиренку, занимать, но не жить
в ней; там лежал мой чемодан, сак и иные вещи;
главная же резиденция моя была у князя Сергея Сокольского.
Наше дворянство и теперь, потеряв права, могло бы оставаться высшим сословием,
в виде хранителя чести, света, науки и высшей идеи и, что
главное, не замыкаясь уже
в отдельную касту, что было бы смертью идеи.
— Пожалуйста, без ваших хитростей и без пальцев, и
главное — без всяких аллегорий, а прямо к делу, не то я сейчас уйду! — крикнул я опять
в гневе.
Только некогда мне было вникать тогда ни
в какие интриги, и это-то было
главною причиною моей куриной слепоты!
И она быстро удалилась. И
главное, так серьезно вскрикнула. Я бросился
в мои сани.
«Что мне теперь лучше, смелость или робость?» Но все это только мелькало, потому что
в сердце было
главное, и такое, что я определить не мог.
То есть я и солгал, потому что документ был у меня и никогда у Крафта, но это была лишь мелочь, а
в самом
главном я не солгал, потому что
в ту минуту, когда лгал, то дал себе слово сжечь это письмо
в тот же вечер.
— Если б я зараньше сказал, то мы бы с тобой только рассорились и ты меня не с такой бы охотою пускал к себе по вечерам. И знай, мой милый, что все эти спасительные заранее советы — все это есть только вторжение на чужой счет
в чужую совесть. Я достаточно вскакивал
в совесть других и
в конце концов вынес одни щелчки и насмешки. На щелчки и насмешки, конечно, наплевать, но
главное в том, что этим маневром ничего и не достигнешь: никто тебя не послушается, как ни вторгайся… и все тебя разлюбят.
Главное, я никак не умею держать себя
в обществе.
Главное, я тогда еще не знал наверно, что Афердов — вор; я тогда еще и фамилию его не знал, так что
в ту минуту действительно мог подумать, что я ошибся и что эти три сторублевые не были
в числе тех, которые мне сейчас отсчитали.
Главное свинство заключалось
в том, что я был
в восторге.
А
главное, кажется, теперь уже все кончено и последний из князей Сокольских отправится
в каторгу.
В десять часов я намеревался отправиться к Стебелькову, и пешком. Матвея я отправил домой, только что тот явился. Пока пил кофей, старался обдуматься. Почему-то я был доволен; вникнув мгновенно
в себя, догадался, что доволен,
главное, тем, что «буду сегодня
в доме князя Николая Ивановича». Но день этот
в жизни моей был роковой и неожиданный и как раз начался сюрпризом.
— Узнаешь! — грозно вскричала она и выбежала из комнаты, — только я ее и видел. Я конечно бы погнался за ней, но меня остановила одна мысль, и не мысль, а какое-то темное беспокойство: я предчувствовал, что «любовник из бумажки» было
в криках ее
главным словом. Конечно, я бы ничего не угадал сам, но я быстро вышел, чтоб, поскорее кончив с Стебельковым, направиться к князю Николаю Ивановичу. «Там — всему ключ!» — подумал я инстинктивно.
В самом деле, может быть, все
главное именно тогда-то и определилось и сформулировалось
в моем сердце; ведь не все же я досадовал и злился за то только, что мне не несут бульону.
Напротив, как бы рассмотрев меня всего, до последней черты,
в эти пять или десять секунд молчания, он вдруг улыбнулся и даже тихо и неслышно засмеялся, и хоть смех прошел скоро, но светлый, веселый след его остался
в его лице и,
главное,
в глазах, очень голубых, лучистых, больших, но с опустившимися и припухшими от старости веками, и окруженных бесчисленными крошечными морщинками.
Главное, я сам был
в такой же, как и он, лихорадке; вместо того чтоб уйти или уговорить его успокоиться, а может, и положить его на кровать, потому что он был совсем как
в бреду, я вдруг схватил его за руку и, нагнувшись к нему и сжимая его руку, проговорил взволнованным шепотом и со слезами
в душе...
Упомяну лишь, что
главный характер их приемов состоял
в том, чтоб разузнать кой-какие секреты людей, иногда честнейших и довольно высокопоставленных; затем они являлись к этим лицам и грозили обнаружить документы (которых иногда совсем у них не было) и за молчание требовали выкуп.
Главное то, что
в шайке участвовал один молодой человек из самого порядочного круга и которому удалось предварительно достать сведения.
Но
главное то, что все это обнаружилось лишь потом и долго спустя, а
в том-то и заключалась моя беда.