Симфония времени и медные трубы

Юрий Юренев, 2023

Юрий Петрович Юренев (Княжинский) (1907–1976)Дирижёр, композитор. Во время Великой Отечественной войны воевал в составе 100-й стрелковой дивизии, будучи руководителем и дирижёром военного духового оркестра. Юрий Петрович вёл военные дневники, на основе которых написал книгу о приключениях своего оркестра на фронте. В документальном романе описаны события с 21 июня 1941 года по февраль 1943-го. Юрий Петрович подробно описывает в своих дневниках бытовые коллизии военного времени, забавные и даже чудесные истории музыкантов, людей гражданского свойства, оказавшихся в сложной военной обстановке. Простым и чётким языком автор передаёт настроение того времени, характеры своих товарищей и невероятные повороты судьбы."Роман «Симфония времени и медные трубы» – это документальное свидетельство от очевидца событий и первое литературно – художественное произведение о героическом подвиге музыкантов на фронтах Великой Отечественной войны."

Глава 6

Хозяйственные дни были очень полезны для оркестра. Майор Рамонов нашёл для него очень хорошее помещение. Очевидно, это было здание, назначенное для лагерной библиотеки. Оно было деревянное, с фантастическими башенками, минаретами. Или в чём-то даже напоминало китайскую пагоду. В здании было два вместительных зала. В одном из них разместили жильё музыкантов, в другом «оркестровый класс». Стилизованное здание это было расположено в непосредственной близости от лагерного летнего театра и значительно удалено от землянок части. Это давало уверенность, что при получении инструментов и с началом плановых оркестровых занятий оркестр не будет мешать своими звуками ни учебным занятиям красноармейцев, ни штабу.

Беда пришла тогда, когда старшина Сибиряков, при участии музыкантов и знатоков строительного дела, произвёл детальный осмотр помещения. Выяснилось, что это архитектурное сооружение оказалось более чем лёгким, и даже в летние, более прохладные, ночи пребывание в нём становилось неприятным. Учтя все эти нюансы, Сибиряков предложил утеплить дом. С ним пришлось согласиться, и все эти дни Сибиряков, во главе музыкантского взвода, решал инженерные задачи, и от подъёма до отбоя все возились со шпаклёвкой, засыпкой и прочими процедурами.

В итоге вопросы жилья и быта оркестра были решены вполне хорошо. И пора было бы уже приступать к своей непосредственной работе. Но с чем? Майор Рамонов на очередной вопрос Егорова «Что же с инструментами?» неожиданно ответил:

— Вот скоро приедет комиссар, вот с ним этот вопрос решите.

Словом, впечатление у Егорова было такое, что он никому не нужен и оркестр, кажется, лишняя обуза в части.

В таком состоянии его однажды встретил батальонный комиссар Зеленин, который был начальником политотдела части и до приезда комиссара временно выполнял его обязанности.

— Что повесил нос, Егоров? Что не ладится?

Выслушав объяснения Егорова, Зеленин задумался, почесал переносицу и после небольшой паузы сказал:

— Да… И люди могут развинтиться… и вообще это не дело. Вот что! Зайдите завтра ко мне, в политотдел, что-нибудь придумаем.

На другой день в политотделе Зеленин встретил Егорова и сказал:

— Вот что. Мы не будем ждать, пока наши интенданты займутся оркестром. Давайте сами искать всё, что нам нужно. Мы напишем письмо комиссару города В**, и он, конечно, поможет. Собирайтесь в командировку. Думаю, что дня три-четыре хватит.

Город В** отстоял от лагеря километрах в семидесяти. Автомашины ходили туда часто, и доехать до В** не представляло никаких трудностей.

Вооружённый письмом на имя комиссара гарнизона, Егоров очутился в приёмной.

Подождать пришлось порядочно. Наконец адъютант обратился к Егорову:

— Проходите к комиссару.

В просторном кабинете за огромным письменным столом сидел весьма пожилой, совершенно лысый человек с тремя шпалами в петлицах.

Егоров доложил о себе.

— Что у вас? — взгляд был явно недоброжелательный и, пожалуй, сердитый.

— Письмо командования части, товарищ полковой комиссар. — Егоров подал письмо комиссару и снова принял положения «смирно».

Комиссар распечатал письмо и начал читать бумагу. По мере чтения его лысая голова багровела, и было видно, что чтение его совершенно расстроило.

— Так что же это у вас там думают? Вероятно, они там решили, что я интендант? Или, может быть, они думают, что я Чернецкий?! Почему это я должен доставать оркестры?! Я их делаю сам? Или, может, у меня свои собственные склады оркестров?! Езжайте назад и доложите, что ничего у меня нет и ничего я не дам! — а затем, подумав, уже тише добавил: — Всё, что было, давно уже всё раздал. Ничего больше нет. Идите!

И когда Егоров уже подошёл к двери, очень сердито закричал:

— Сюда идите! Ко мне!.. Вы вот что сделайте. Сами поразузнайте, может быть, есть где-нибудь инструменты, в клубах, ну там, в учебных заведениях, если они есть, поможем их взять во временное пользование…

Очень обрадованный Егоров вышел из управления начальника гарнизона и, совершенно не представляя свои дальнейшие действия, направился к зданию гарнизонного клуба. Как искать инструменты в совершенно незнакомом ему городе? И какое у него есть право на ведение таких поисков? И кто будет по этому вопросу с ним разговаривать?

Размышляя об этом, он шёл по залитой солнцем широкой улице В**, как вдруг его окликнул чей-то голос:

— Егоров! Да неужели это вы?!

Он остановился и увидел, что к нему подходит довольно молодой ещё человек, в сером щегольском костюме железнодорожника.

Изумлённо посмотрев на этого, вероятно, крупного деятеля железной дороги, Егоров ответил:

— Да, я Егоров. Но, простите, я не узнаю вас…

— Дорогой мой! Мы жили рядом в Е**! Наши квартиры были по соседству. Я же Трубин! Работал тогда в горсовете! Ну?

Егоров вспомнил не такое уж и далёкое прошлое и пустился в воспоминания.

— Но как же вы оказались в В** и почему вдруг на вас такая форма? Вы же не были железнодорожником? — спросил Егоров.

— Послали работать на транспорт, работаю в политотделе Северной железной дороги, вот и форма. А почему у вас такой расстроенный вид? — в свою очередь поинтересовался Трубин.

Тяжело вздохнув, Егоров поведал ему свою беду, закончив повествование советом комиссара искать инструменты в учреждениях, учебных заведениях…

— Вот и не знаю, как же мне это теперь делать, — жалобным голосом закончил Егоров.

— Ага… Вот в чём дело-то… да, наш комиссар — старикан забавный. Но совсем уж не такой свирепый, а даже, пожалуй, добрый. А помочь я вам помогу. За успех, безусловно, не ручаюсь, но что смогу, то сделаю. Идёмте со мной.

Через несколько минут они были в большом, многоэтажном доме, украшенном множеством огромных вывесок. «Управление железной дороги», «Политотдел дороги», «допровсож», «финансовое управление дороги», и т. д. и т. п.

Трубин открыл ключом дверь одного из кабинетов, указал Егорову, в какое кресло сесть удобнее, и сейчас же стал звонить по телефону. Долго и настойчиво он требовал к телефону какого-то товарища, и наконец этот товарищ, очевидно, ответил ему. Егоров с интересом прислушался к разговору.

— Слушай, дорогой! Говорит Трубин. Скажи мне, у вас есть духовой оркестр? Так… так… А по составу как? Полный или так, с бору по сосенке? Так… Это очень даже хорошо. А где он у вас? Ах, тут же? Здорово! Прям отлично! А вот что интересно мне знать. Он вам нужен, этот оркестр-то? Ведь вон их сколько у тебя, инструментов-то… ЧТО? Не знаешь, как быть с ними? Грузить некуда? Ну и прелестно! Я тебе помогу. Как? А ты их сдай в армию. Они там нужнее, чем тебе. Расписку от начальника управления гарнизона мы тебе дадим. Хватит тебе такого документа? Я думаю, для отчёта в самый раз. Вот и молодец! Я же тебя знаю! Я сам приеду с товарищем. Жди! Выезжаем!

Он с треском положил трубку на аппарат и смеющимися глазами посмотрел на Егорова.

— Ну! Вот и всё! Вот вам и оркестр! Так что голову выше и смотрите веселее! А теперь надо немедленно ехать к старику, взять у него распоряжение: заверить вашу подпись на расписке и достать грузовую машину под инструменты. Едемте!

Буквально ошеломлённый Егоров поднялся и вслед за Трубиным вышел из управления Северной железной дороги, а через несколько минут они уже были в приёмной у комиссара гарнизона. Трубин попросил Егорова подождать в приёмной, сам же пошёл в кабинет комиссара, причём сделал это без помощи адъютанта. Почти одновременно с тем, как Трубин зашёл в кабинет, оттуда послышался дружеский смех. Через некоторое время Трубин вышел, держа в руках две бумажки, и обратился к адъютанту:

— Ну-ка… братец, по приказанию комиссара давайте-ка нам дежурную автомашину, грузовичок. Поездка в городе, и если есть, ещё и парочку свободных воинов, это будет ещё лучше.

Словом, через несколько минут они ехали в грузовой машине по улицам В** и Трубин говорил Егорову:

— Ну что же поделаешь? Говорят, на фронте я пока не нужен. Говорят, без транспортников обойдёмся. Вот сегодня хотя бы этим делом помог фронту. Это, конечно, помимо всяких судебных дел.

Проехали Советскую улицу с баней, украшенной колоннадой и похожей на старинный помещичий дом, пересекли железную дорогу с большим вокзалом, показавшимся с левой стороны, обогнули кладбищенскую стену и, проехав ещё минут десять, подъехали к большому зданию с распахнутыми настежь окнами и очень замусоренным двором. Из здания люди спешно выносили множество вещей, не обращая внимания на мусор и беспорядок.

— Это железнодорожный техникум, — пояснил Трубин, — вот приходится и им эвакуироваться. У них-то есть оркестр. А теперь он станет военным.

Машина остановилась. Трубин и Егоров вошли в дом, и сейчас же навстречу к ним подошёл пожилой человек с усталым лицом.

— Здравствуйте! — поздоровался он. — Знаете, измучился сверх головы. Людей мало, имущества много. Все в разгоне, так вот пока один. Так что у вас, есть что из гарнизона?

— Вот вам распоряжение, а вот эту расписку вам подпишет товарищ Егоров. Он же и примет инструменты.

— И отлично! Пойдёмте! И мне легче. Ведь это же не одно место, а у меня уже некуда девать эти «места»-то.

Большим коридором они прошли вдоль всего здания и остановились у одной из дверей. Директор техникума отпер дверь, и взору Егорова предстала музыкальная кладовая, заполненная духовыми инструментами. Инструменты были все. Были флейты, даже флейта-пикколо лежала в своём крохотном футлярчике, как драгоценность какая-то. Были кларнеты, и даже гобой, трубы, альт, и тенор, и баритон, и было два тромбона, три баса. К сожалению, басы были старинные, для ношения через плечо. Были и три валторны, как и полагается. Все инструменты были без мундштуков. Это несоблюдение правил содержания духовых инструментов в данном случае заставило Егорова облиться холодным потом. И он каким-то сдавленным голосом спросил у директора:

— А где же мундштуки? Есть ли они?

Егоров отлично знал, что многие, подавляющее большинство музыкантов-духовиков, имеют привычку носить мундштук с собой. Оставит свой инструмент в кладовой, а мундштук кладёт в карман. И в гигиенических целях это целесообразно, да и в критическую минуту мундштук увеличивает тяжесть кулака.

— Какие мундштуки? — удивился директор. — Не знаю… Инструменты — вот, пожалуйста. А насчёт мундштуков не знаю…

— Да ведь играть без мундштуков нельзя! Это же часть инструмента! Неужели их нет?!

— А где они могут быть? — в свою очередь спросил директор. Егоров рассказал ему о привычках музыкантов носить мундштуки с собой. Директор категорически отверг эту версию и заявил, что в последний раз оркестр играл на октябрьских торжествах 1940 года, а потом руководитель оркестра ушёл, и после этого оркестр техникума не собирался. Значит, мундштуки есть где-то, и, конечно, только здесь.

— Давайте искать, — вздохнув, сказал директор, и действительно, в раструбе геликона был обнаружен плотный брезентовый мешочек, тяжёлый, килограммов на пять-шесть весом. К неописуемый радости Егорова, мундштуки были в целости и в полнейшем соответствии с имеющимися инструкциями. Но радость Егорова увеличилась ещё больше, когда в раструбе баритона был обнаружен и свёрток с коробочками, в которых лежали трости для кларнета и подушечки для кларнетов и флейт! О большем нельзя было и мечтать! Заполнив расписку, украшенную большой фиолетовой печатью начальника гарнизона, и пунктуально перечислив все инструменты, Егоров и Трубин с помощью двух выделенных воинов начали переносить инструменты в грузовик. Но Егоров вдруг хлопнул себя по лбу:

— Барабаны!

— Что барабаны? — вскинулся директор. — Вот барабанчик маленький! К нему две палочки!

— А большой, большой-то барабан где?

— Ну разорвали, содрали! А потом и не играли… Не мог же я ещё о барабане думать! И знаете, всё, что у меня было, я вам честно отдал. А уж чего нет, того нет, не взыщите… не так ли, товарищ Трубин?!

Трубин посоветовал Егорову взять барабаны, а кожу действительно можно найти впоследствии.

— В крайнем случае можно и без большого барабана играть. Играли же без них кавалерийские оркестры. А в список барабана не включайте. Какой же это барабан? Эскиз какой-то…

Директор молча махнул рукой и вышел из кладовой, уже не запирая её на ключ. Уложив инструменты в кузов грузовика, Егоров и Трубин вскочили туда же и, не давая инструментам ударяться о борта машины, просили шофёра ехать осторожнее и доехали таким образом до управления начальника гарнизона. Егоров и Трубин прошли в кабинет комиссара. Егоров доложил комиссару о том, что получение инструментов оформлено, что всё получено, и в нарушение устава, неожиданно для себя, очень искренне и горячо поблагодарил комиссара за его содействие и совет. Комиссар как-то особенно, по-стариковски, усмехнулся и на очень низких тонах, почти как октавист, сказал:

— Меня-то что благодарить? Вот Трубина благодарите. Уж как он помогает нам! Вряд ли другого такого найдёшь, — и, перебивая сам себя, вдруг сказал: — Да, звонили из вашей части… Казак ваш, Рамонов, просил помочь. Ну, я сказал, что вы без меня всё устроили. Но вот отправить вас надо, так что машину даю, а людей нет. Уж как-нибудь сами продумайте погрузку.

Трубин остался в кабинете комиссара. Егоров же попросил разрешения выйти и в комнате адъютанта увидел шофёра, которому адъютант оформлял путевой лист в войсковую часть Егорова.

— Так сейчас прям и поедем, товарищ старший лейтенант?! — обратился к Егорову шофёр.

— Конечно! Только как бы нам закрепить получше инструменты, чтобы не бились об кузов?! Жалко же! Где ещё достанешь?

— Это сообразим, товарищ старший лейтенант, найдём верёвок, свяжем, закрепим, не впервой. Будет в сохранности, доставим всё в лучшем виде!

Известна сметливость русского солдата, но Егоров, пожалуй, впервые за свою жизнь был поражён умением шофёра и его находчивостью. Шофёр куда-то сбегал, моментально принёс с собой целый ворох верёвок, большой кусок брезента и даже привёл добровольного помощника — старшину, как оказалось, заведующего вещевым складом при управлении начальника гарнизона и бывшего ранее музыкантом. Тот узнал, что грузятся инструменты для военного оркестра и что у машины ждёт молодой капельмейстер. Этот старшина проникся симпатией к Егорову и решил продемонстрировать свои музыкальные познания.

— Да, товарищ старший лейтенант, неплохой составчик достали вы. Жаль только, что вот гавота нет у вас…

Егоров изумлённо смотрел на старшину, не понимая, в чём тут дело, и только потом сообразил, что под гавотом старшина подразумевает фагот. Инструмент, действительно не часто встречающийся в партитуре для военных оркестров. Подошёл и Трубин. Он внимательно осмотрел машину, критически посмотрел на сложную систему закрепления инструментов в кузове, посоветовал потуже подтянуть связки и наконец, протянув руку Егорову, сказал:

— Ну что, дорогой мой друг, в чём сумею, всегда помогу. За сегодняшнюю помощь уж не обессудьте, а насчёт большого барабана тоже помогу. Запишите мой адрес. А ваш я уже знаю, комиссар дал.

С громадным чувством благодарности Егоров обнял Трубина и совершенно неожиданно для себя расцеловал его, и, не успев высказать ему все свои чувства, обнаружил, что тот уже выбегает из ворот на улицу. Дел у Трубина много, а он и так сколько времени ухлопал на его, егоровские, нужды.

— Садитесь в кабину, товарищ старший лейтенант! — пригласил шофёр. Егоров сел рядом с ним, и машина тронулась. Ехали без приключений, но Егоров просил шофёра не торопиться, ехать осторожнее. Очень боялся, что инструменты помнутся, сломаются. Всё же ведь хрупкий механизм у труб и у басов. Где ремонтировать, если что? Надо беречь пуще глаза.