Второй шанс

Юрий Иванович, 2016

Пожилому ученому Александру Коху достается в наследство магический артефакт – скифская «даркана». Семейная легенда гласила, что это ключ к возвращению молодости. Никому не удавалось найти способ, чтобы воспользоваться чудодейственным средством, но академик Кох смог. Как и ожидалось, за ученым и его открытием начинается охота спецслужб и преступных авторитетов. Успешно опробовав семейную реликвию и уходя от погони, Кох попал из Москвы в деревенскую глушь, где встретил неожиданных помощников. «Даркана» не так проста – она может переносить сознание Коха в древнюю Скифию, и академику выпадает шанс исправить ошибки истории…

Глава 6

Всегда на посту

Село Малиновка, несмотря на своё сочное манящее название, вымирало. В последние годы население неуклонно уменьшалось за счёт сносимых на кладбище стариков. Из молодёжи в город уже никто не сбегал по причине полного отсутствия той самой молодёжи. Если и были дети, бегающие порой ватагами по улицам, то лишь благодаря лету. Потому что на лето некоторые уроженцы этих мест подкидывали внучат своим родителям, давая детворе выгуляться на свежем воздухе.

Но ладно ещё мелочь пузатую, а старших школьников родителям всё чаще приходилось привозить буквально силой. Не хотели дети здесь отдыхать. Интернет еле-еле ползёт, мобильная связь тоже почти отсутствует. Кинотеатров нет, спортивные площадки возле развалин школы тоже порушены. Ни речки рядом, ни путёвого озерца, ни каких-то скал или пещер интересных, — ничегошеньки! А здоровой пищей без вредных добавок и химикатов подрастающее поколение пока не заморачивалось.

Вот и вымирало село, в последние годы даже летом радуя пасторальной тишиной и полным спокойствием.

Участковый пенсионного возраста Горбушин особенно удивился, когда ему позвонили по телефону из района.

— Игорь Леонидович, жди послезавтра или максимум дня через четыре помощника. Точнее говоря, временного стажёра.

— Да на кой он мне? — возмутился участковый, никогда не отличавшийся вежливостью или повышенным пиететом к начальству. — Коров пасти? Или ради галочки присылаете? Нынче будущие полицейские таким макаром стаж патрулирования копить начинают?

— Леонидыч! Ты не хами, а чётко выполняй все распоряжения! — пустилось в наущение начальство. — Сам должен понимать, насколько положение в государстве напряжённое. Сейчас все силы бросаются на искоренение преступности. Слышал, что премьер вчера говорил во время своего выступления?

— Дык… вроде всё верно баял…

— Вот и проникайся духом времени. Тем более мы тебе не коллегу даём в стажёры, а человека военного, курсанта, будущего офицера.

— Ну, это вообще…

Договорить возмущённому Горбушину не дали.

— Так надо! Негласно приказано провести полную перепись населения. А то статистические данные, которые даются Госкомстатом, несколько далеки от действительности. Вот и даётся тебе молодой парень, который быстро оббежит все дома твоего участка, проведёт перепись, переговорит с гражданами, а ты только потом просмотришь собранные данные, стараясь отыскать неточности и упущения. Если что не так, уже сам проедешься к нужному дому и проведёшь сверку. Понял?.. И это я не спрашиваю — приказываю готовиться. Вопросы будут?

— Тоже не спрашиваете?.. Ладно уж, шлите своего курсанта, погоняю я его.

После такого разговора старый страж правопорядка остался не столько злым, сколько озабоченным. Но, обзвонив нескольких своих коллег, старых приятелей, работавших сравнительно по соседству, успокоился окончательно. Байду с негласной переписью населения втирали всем, а в помощники навязывали даже таких курсантов военных училищ, которые только-только были зачислены в воинские учреждения.

«Всё понятно, ищут кого-то! — решил опытный участковый. Да так ищут, что всю страну решили на ноги поставить. То есть уровень преступника не иначе как мирового значения. Или не преступника? — чутьё подсказывало, что и такое могло быть. В истории всякое случалось. — И ведь явно что-то такое случилось в последние два, максимум три дня. Ну-ка я ещё раз хорошенько присмотрюсь к тем ориентировкам, которые вчера и сегодня утром привезли…»

В последней почте портретов и фотороботов насчитывалось десять штук. Три из них Горбушин отбросил сразу. Обычная уголовка, ничем не связанная между собой и местом преступления. А вот семеро остальных сразу бросались в глаза местом запроса — Москва, — и фразой: «Объявлены во всероссийский розыск». Подобной чести редко кто удостаивался. А тут сразу семь человек!

Со стариком, женщиной и ребёнком лет шести вообще было всё непонятно. Старик, знаменитый академик, вышел прогуляться из дому и не вернулся. Бывает при болезни Альцгеймера…

Женщина… Похоже, что сама сбежала. Вполне возможно, что от мужа. Такое вообще сплошь и рядом.

А вот ориентировка на ребёнка — самая странная. Фотографии нет — мол, родители не фотографировали никогда. Фоторобот — ничего конкретного, дитё как дитё. А вот о психическом состоянии очень много: скрытный, нервный, не доверяет посторонним, способен на неадекватные поступки. При задержании рекомендуется действовать как против опасного, хитрого душевнобольного мужчины.

«Нонсенс? Натуральный! Как они себе представляют поимку таких детей? — негодовал участковый. — Да если по всей стране начнут таких малышей вылавливать, от родителей или от бабки на три метра отставших, то бунт воцарится почище Октябрьской революции. Совсем они там припухли, рассылая подобные ориентировки? Или всё это связано между собой, и мальчугана похитили? Тогда почему сразу не сказали? Да на тех же уголовников не ткнули пальцем?..»

Ибо виновники предполагаемого похищения выделялись сразу в виде оставшейся четвёрки объявленных в розыск преступников.

Первым в списке следовало поставить мужчину пятидесяти восьми лет, главаря организованной преступной группировки, носящего кличку Лавсан. Имелись и все остальные данные на этого человека, как и отличные фотографии. Но, глядя на них, Игорь Леонидович лишь саркастически хмыкнул:

— Ни в жизнь не поверю, что такая фильдеперсовая сволочь в Малиновку скрываться полезет! Да ещё со своими подручными…

Потому что трёх мужчин он сразу записал в подручные главаря. Да и в ориентировках это не скрывалось. Давались клички, особые приметы, перечислялись умения, род прежней деятельности. Среди них интерес вызвал Бурый, который в начале своей деятельности работал участковым. А Горбушина всегда интересовали бывшие коллеги, вставшие на дорожку преступлений. Он всегда старался понять, что двигало и движет такими людьми. Что заставило их стать гнидами и моральными уродами? Как им вообще совесть позволяет существовать среди нормальных людей?

Следующий громила по кличке Паровоз ничего, кроме презрения, не вызвал.

— Тупой шкаф, возомнивший себя пупом земли.

А вот некий молодой мужчина по кличке Наркуша заинтриговал участкового больше всех. Слишком сильна у него была память на лица, не раз помогавшая по службе и сейчас вот выхватившая в фотографии что-то знакомое. Когда-то и где-то это лицо уже встречалось Горбушину. И он впал в некую прострацию, перебирая сцены в своей жизни и пытаясь припомнить, где он с этим Наркушей сталкивался.

Что он не житель Малиновки — сомнений не возникало.

Узкое лицо, прищуренный подозревающий взгляд. Гладко выбритые щёки на одном фото и лёгкая щетина — на другом…

«О! Точно! — потянул за нужную ниточку Игорь Леонидович. — Этот тип тогда выглядел ещё более заросшим! Теперь бы только не выпустить его образ из сознания…»

В голове крутился ещё один смутный образ — того, с кем Наркуша был. С кем же именно?

Последующие десять минут полной концентрации ничего не принесли.

Мало того, разгадка не пришла и в последующие три дня. Настолько сложной и заковыристой оказалась. Но это нисколько не мешало размеренной текучке дел. Тем более что обещанный помощник-стажёр пока так и не добрался до села. Что не столько нервировало, сколько успокаивало. Хлопотливая перепись населения откладывалась, а там, глядишь, и вовсе будет похоронена начальством.

На четвёртый день Игорь Леонидович вновь засел у себя в кабинете и продолжил свою поисковую нирвану. А в аккурат за два часа до обеда и принесла нелёгкая посетителя, сбившего весь рабочий настрой. Вернее, посетительницу, от которой никак не открестишься. Она и не стучала, сразу по-хозяйски дверь открыла и подошла к столу со словами:

— День добрый, Леонидыч! Хорошо, что тебя застала, и так еле хожу… — она шумно уселась на стул, вытягивая уставшие ноги, а рюкзачок поставила на пол. — Не застала бы, пришлось бы тебя к себе приглашать, оставив записку. Но раз ты на месте…

Прасковью Козыреву участковый знал хорошо. И хоть выглядела она мило и считалась местной долгожительницей, относился к ней двояко. Преклонялся за прошлые заслуги, но сильно её недолюбливал за нынешние фокусы. Вредная старушенция, въедливая, своего не спустит и правды добьётся, несмотря на дряхлую внешность типа: «Упаду — не встану!»

«Опять небось на незаконных порубщиков жаловаться пришла? Возле леса живёт, излишней дальнозоркостью страдает и повышенной совестливостью. Раньше, пока поживей была, чуть не каждый день прибегала. Коза!.. И вот как ей объяснишь, что сельчане не от хорошей жизни за топор берутся? Не у всех ведь пенсии повышенные, которых и на ремонт дома хватает, и на уголь привозной».

Но пролетавшие в голове мысли участковый попытался упрятать поглубже и улыбнулся поприветливей.

— И тебе хорошего дня, Григорьевна! — обращался специально на «ты», копируя её же обращение к нему. — С чем пожаловала? Как и все остальные бабки, на почтальона жаловаться?

— Бабки? — посуровела гостья. — А ты себя уже в престарелые дедульки записал? — Участковому недавно стукнуло уже шестьдесят четыре.

— Вот и я к тому же, — притворился восторженным Горбушин. — Ты вроде меня на несколько лет старше, а выглядишь, словно тебе только шестьдесят стукнуло. Никак молодильные яблочки у себя в саду стала выращивать? Хе-хе!

Нехитрый комплимент удался на все сто. Если не больше. Старушка прикусила губу и вроде даже как покраснела. А уж пыл её воинственный сразу угас. Как говорится, ласковое слово и от участкового приятно. Это так он сам поговорку трансформировал и никогда о ней не забывал. Руководствовался ею, так сказать.

Гостья стала поприветливей.

— Да бог с ним, с почтальоном, нам, пожилым, уже и недели одним днём кажутся. Тут такое дело… Внучатая племянница ко мне с сынишкой своим приезжает на днях, а меня ейный муж в город заберёт, чтобы за младшим правнуком приглянула…

«Во бабка даёт! — удивлялся мысленно Горбушин. — Это за ней пригляд да присмотр нужен, а она поверила, что ей правнука доверят. Наивная…»

— Ну а они здесь по двум причинам останутся, — продолжала посетительница, — даже по трём. За домом присмотреть надо и урожай собрать. А самое главное, сынишку ей подлечить надо свежим воздухом и парным молочком. Соседка-то моя предложила у неё хоть вёдрами брать.

— Знаю, сейчас многим некуда молоко девать. А молокозавод так и не открыли, обещают только…

— Ага! Как и сыродельный комбинат закрыли да на металлолом разворовали! — опять стала заводиться Козырева, вспомнив о производстве, в которое вложила душу и которое развалилось после её ухода на пенсию. — А ты так ни одного вора в тюрьму и не посадил!

На это справедливое обвинение участковому крыть было нечем. И никакие комплименты или добрые слова здесь не помогли бы. Да и как сажать чиновников, которые всё делали по закону и всё списывали, строго придерживаясь каждого параграфа? Да и не на его участке производство находилось, а в ближайшем посёлке городского типа. Там своя группа пильщиков народного добра работала, не подступишься.

Но в итоге на прилавках магазинов не стало отменного «Козыревского» сыра и творога, а простым людям некуда стало сдавать излишки молока. А это в свою очередь сказалось на демографии села.

Сейчас-то любое производство открывай, хоть личное, хоть кооперативное. Да не осталось никого из желающих. И мастера все повымерли. А уж оборудования дорогого тем более никто не предоставит под божеские выплаты. Вот и пропадало целебное молоко, вот и закупались втридорога сыры за рубежом, покрытые плесенью, напичканные эмульгаторами и ядовитыми химикатами, зато в яркой упаковке.

А всё прекрасно понимавший Горбушин сам готов был биться головой об стенку, глядя на создавшуюся безвыходную ситуацию. Только вот утерянного не восстановить и время вспять не повернуть. Поэтому на прозвучавшие обвинения участковый лишь уныло проворчал:

— Григорьевна, не трави душу… А то опять в запой уйду!

— Эх вы, мужики называется, — взгрустнула старушка. — Только и знаете, что в запой нырять с головой. Нет чтобы порядок в селе навести, — опять шумно вздохнула и вернулась к прежней теме: — Вот и будет моя внучка своего сынишку лечить. А попутно, раз уж на месяц цельный, а то и два тут останется, будет мои записи изучать да по ним сыры делать. Экспериментировать. Чтобы попрактиковаться, так сказать, да знания нашего рода перенять.

Участковый наморщил лоб, припоминая:

— А ведь в самом деле у тебя сарай есть, который лучше дома отапливается и тепло держит… На продажу будет делать?

— Нет, только для себя! — заявила Прасковья категорически. Но тут же лихо, заговорщицки подмигнула: — Ну и для своих людей. Для самых полезных… За полцены. Только с одним условием: уж ты, Леонидыч, проследи да присмотри, чтобы внучку с правнуком никто не обидел. И сам в обиде не останешься.

Горбушин согласно закивал, сглатывая невесть откуда скопившуюся во рту слюну. Двадцать лет прошло, а до сих пор помнил он ароматные, тающие на языке сыры Лучезарного сыродельного комбината, на котором Козырева долгие годы была бессменным и последним директором. Будь его воля, имей он средства, отстроил бы комбинат заново и на руках эту старушку носил в цеха и сыроварни. Лишь бы она поток продукции возобновила, лишь бы за собой в могилу древние секреты не унесла.

О новых рабочих местах и всплеске развития животноводства на местных пастбищах и роскошном чернозёме и говорить не приходилось. Хотелось! Но…

— Не переживай, Григорьевна, присмотрю за твоими! А уж коль небольшое производство наладят да сбор молока пойдёт, то заставлю скрепером дорогу к тебе выровнять да щебнем подсыпать.

— О-о! — предстоящий подвиг Козырева сразу оценила. Хорошо представляла, чего будет стоить участковому подправить дорогу к чёрту на кулички. Причём ради одного, пусть и добротного, поместья. — Но ты уж так сильно рот на большое производство не разевай. Внучка самый минимум продукции делать сможет. Почитай она и пойдёт в уплату за молоко… да нужным людям. Сам понимаешь, что в сарае много не сделаешь — ни дров, ни угля для прогрева не напасёшься.

— Понимаю…

— А чтобы некие формальности соблюсти, мы сейчас с тобой нужные бумажки напишем! — Бывшая директор знала, о чём говорит, у неё на комбинате всегда бухгалтерия велась выше всяких похвал. — Ты ведь у нас имеешь право подписывать нужные документы как нотариус, вот сейчас всё и оформим.

Оказалось, что у неё уже и все бумаги с собой принесены. А среди них и доверенность на право продажи дома, и дарственная, и прочие, казалось бы, мелкие, без особой важности бумаги.

Через час, когда всё было подписано, заверено и украшено печатями, Игорь Леонидович вытер трудовой пот со лба и откровенно признался:

— Ты, Григорьевна, страшней иного прокурора будешь! Столько бумаги перевела!

— Зато теперь спокойно помирать могу. И дом в хорошие руки передала, и внучку любимую наследными знаниями оделила, и судьбу сразу нескольких человек улучшила. Да и правнучек здесь быстро оклемается, своей матери помогая да будучи к делу пристроен.

— А справится внучка-то? — оставались ещё некоторые сомнения у Горбушина. — Да и не помню я её в лицо-то.

— Правильно, её почитай тут все двадцать лет и не было, с малолетства самого. Но тебя-то она помнит хорошо, сразу опознает. Память у неё на лица, как и у меня, — великолепная. А чтобы ты её с кем не спутал, вот, глянь на её фотографию.

Пока участковый присматривался да цокал от восхищения языком, Прасковья тоже нахваливала красавицу.

— Да и как ей не справиться с сыродельной наукой, коль она уже давно этому делу обучается? Можно сказать, напоследок решила мои особые секреты прознать да поэкспериментировать с ними. Потом собирается на одном крупном заводе главным технологом работать…

— Где именно?

— Рано говорить, кабы не сглазить! — и Козырева показательно перекрестилась. Только вот глаза её при этом смотрели озорно и глумливо. Скорей на публику работала.

Но с другой стороны, раньше времени новое место работы оглашать даже нескромно как-то. Поэтому Игорь Леонидович лишь вздохнул, разбирая копии документов на три стопки, и признался:

— Хотелось бы твою внучку увидеть директором заново восстановленного комбината… Да где такого спонсора взять?.. Эх! — и добавил с горьким цинизмом: — Жизнь бесова, нас — …все, а нам некого!.. Ладно, забирай… Вот эта папочка — твоя личная. Эта — твоей Ляльке.

В последнюю положил и фотографию внучки, чтобы не перепутались. Но при этом вспомнил о недавно прозвучавшем хвастовстве Козыревой. Мол, все лица помнит, старая клюшка. И решил попробовать. Тем более что ничем не рисковал.

Достал из стопки фотографий одну, с физиономией Наркуши, и положил на стол.

— Тебе этот тип не знаком?

Старушка опять достала очки, рассматривая фото вблизи.

— Или, может, видела где в последнее время?

— Хм! — напрягалась Прасковья, уже и за кончик носа себя пощипывая. И вдруг выдала: — В последнее время… не видела. А вот лет пять назад…

Страж закона даже на стуле привстал, подавшись вперёд.

— Где? Когда? С кем?

— Да возле нашего сельпо и видела. В мае две тысячи одиннадцатого. Он вместе с Федькой Зозулиным приезжал на таком громадном джипе. О том Федьке говорю, что хуторской. Он сейчас где-то отсиживается в лагерях.

— Э-э-э… — только и смог из себя выдавить Горбушин, потрясая пальцем.

— Да ты и сам тогда был возле сельпо. Пялился на этих баламутов: Федьку, дружка его, Шурку, и вот этого типа, тогда щетиной жуть как заросшего.

— Точно! Вспомнил! — теперь он уже вскочил на ноги и потрясал в азарте двумя кулаками: — И ведь буравило в памяти, что видел я этого типа, ох как буравило! Я бы, конечно, всё равно вспомнил… Но ты, Прасковья Григорьевна, — молодец! Не только моложе меня выглядишь, но и память — как у самой активной и доблестной комсомолки-активистки.

Комплимент на этот раз получился корявым и политически неверным, старушка озлобилась:

— Знаешь ведь, что никогда комсомолкой не была, не принимали меня. Да и к партии относилась с презрением. Вон ведь ваши коммунисты вместе с Ельциным да с Меченым какую страну просрали, построенную на костях обманутого трудового народа.

— Чего уж там, — скривился с досадой страж правопорядка. — Не трави душу… А за напоминание ещё раз огромное спасибо! Отработаем этот след. И по поводу внучки с правнуком не волнуйся, моё слово крепкое, знаешь ведь.

— Знаю, потому и уважаю, — вновь смягчилось выражение лица Козыревой. — Ладно, и тебе спасибо за всё. Может… и не свидимся больше… Так что прощай и не поминай лихом, если что.

На том и распрощались. А Горбушин, ещё минут пять посидев в задумчивости, размышляя о бывшем директоре сыродельного комбината и её нелёгкой судьбе, спохватился и стал названивать начальству. Новую версию о возможном местонахождении объявленного в розыск уголовника действительно следовало проработать как можно скорей.