Волчьи пляски

Юрий Алексеевич Гализдра, 2014

Россия 90-х годов. Разгул криминала. Судьбы людей, волею случая оказавшихся вместе при очень непростой ситуации. Кровавые дороги, связавшие простого дальнобойщика, девушку с навыками телохранителя, похищенного сына олигарха, агента под прикрытием и еще многих и многих. Это детективная приключенческая история о стране, переживавшей сложные времена. Содержит нецензурную брань.

Глава 3.

Пермская тюрьма. Февраль 1995 года.

Сержант внутренних войск Петров втайне всегда мечтал стать каким-нибудь супергероем. Или, по крайней мере, стать хоть немного похожим на героев многочисленных западных боевиков, в последние лет шесть-семь прямо-таки заполонивших экраны кинотеатров и телевизоров, а также проживших короткую жизнь видеосалонов. Там они, рослые, холеные, играющие прокаченными мускулами, в капусту крошили орды всевозможных врагов, скрашивая этот увлекательный процесс скупыми прямолинейными остротами. Илья Петров, несмотря на все свои потуги, никогда бы не дотянул даже до приблизительно похожего уровня. Он попусту тратил время в доморощенных школьных «качалках», ради собственного престижа ходил на секцию карате, потел над атлетическими комплексами, вычитанными в журнале «Здоровье». Однако всех этих усилий явно не хватало для того, чтобы кардинально переформировать физические данные рослого увальня, склонного к грузности и, временами, даже к полноте. К своим девятнадцати годам он и вовсе заслужил у сверстников неблагозвучную, уязвляющую самолюбие кличку «Кругляш».

Положа руку на сердце, может это и подвигло паренька с городской окраины на то, чтобы изъявить желание служить во внутренних войсках. Пусть, они и не пользовались особой популярностью среди простого народа. Зато, погоны, выслуга лет и все такое. А главное, что наличие формы давало молодому человеку хоть какую-то иллюзию своей значимости, и в смелых мыслях, пусть «на чуть-чуть», но приближало к тем, кто смотрел на него с афиш и рекламных постеров.

Впрочем, как ни крути, а это самообман. Обычное самовнушение маленькой человеческой козявки, не отличающейся возможностями, но мечтающей об орлином полете. Не владеющий высшим образованием, давшим бы ему возможность получить офицерский чин, наделенный обычным набором мужских недостатков, в число которых можно зачесть и алкоголь, Петров прозябал здесь, в серых тюремных коридорах одного из казенных учреждений города Перми безо всякой надежды на скорый карьерный рост и регалии. Прозябал, если учитывать срочную службу, без малого пять лет.

Утро не задалось. Наверное, так сегодня расположились звезды. Вздохнув своим невеселым мыслям, сержант поднялся со скамьи в комнате для охраны, где осоловело клевал носом последние пятнадцать минут, и направился на обход своего участка.

«Опять эти облупленные металлические двери, отвратный запашок нечистот и грязных немытых тел, — мысленно посетовал он, хотя в глубине души отдавал себе отчет в том, что уже давно привык к этому.

Там, за этими бронированными дверьми, длинной чередой уходящими по обе стороны тюремного коридора, шла своя жизнь. Пусть и извращенная, грязная, но, тем не менее, со своими страстями и личностями. Закон волчьей стаи. Здесь выживал сильнейший. И, наверное, хитрейший. Кто не имел сильных черт в характере — неминуемо опускался на дно тюремного сообщества. Слабых топтали, помыкали ими, удовлетворяли с их помощью свою похоть. Заглядывая через смотровые окошки внутрь камер, Петров уже привык видеть «опущенных», которые покорно подтирали заплеванный пол и стирали носки для сидящей в камере «братвы».

Нет, сам сержант в тюрьму попасть бы не хотел. Насмотрелся досыта на тамошний быт. Хотя, признаться, отчаянно завидовал отпетым сорвиголовам, обитающим сейчас на воле. Самая середина девяностых годов двадцатого столетия. Время вольготной жизни для всякого рода бандитов. Джентльмены удачи, мать твою! Сержант сплюнул под ноги, но облегчения не ощутил. Там, на воле, уркам жилось неплохо. Власти, занятые собой, не донимали, заманчивых перспектив, хоть отбавляй. Щипай себе новорожденный класс «буржуев», да прогуливай изъятое у них «бабло» в кабаках с развратными девками. Красота! А повезет, возьмешь большой куш и сам заделаешься одним из этих… «новых русских». Вон, только посмотри по газетам и телевидению. Везде уголовный элемент лезет, рвется к власти. Любыми путями. Знают, где кормушка-то. Половина депутатов, наверное, с темным прошлым. Добудут тепленькое местечко и отламывают себе понемногу от государственного пирога.

С подобными отвлеченными мыслями сержант вразвалочку двинулся вдоль коридора. Размеренный темп ходьбы, движения тела, выверенные до автоматизма за счет тысячекратных повторений. Остановка, рука взлетает вверх, прикладываясь к механизму открывания наблюдательного окошка в камеру. Проем открылся с легким привизгиванием, смрадно пахнув в лицо надзирателя. Петров привычно поморщился, явив брезгливую гримасу, однако, как и полагалось ему по служебной инструкции, внимательно осмотрел помещение. Ничего особенного — обычный тюремный контингент. Матерые урки лениво взглянули в сторону проема, среагировав на звук, а затем снова вернулись к своим делам. Лишь «угловой» засуетился, вскочил со своего места под нарами и вышел на середину помещения, угодливо улыбаясь лишенным передних зубов ртом.

— П-шел в свою нору, туловище! — прошипел ему сержант с обычным пренебрежением, — Живо!

Небрежно захлопнув проем, Петров двинулся дальше. Все, как обычно, как заведено. Все привычно для его глаз. Он заглянул еще в пару камер, но ничего интересного для себя не увидел. Да и не ожидал увидеть. Интересное, знал, находится в камере под номером триста шестнадцать, следующей по ходу маршрута его обхода. Там обитал человек, сумевший произвести впечатление на сержанта.

Таких, как тот тип, люди за глаза часто называли «волками», «волчарами», вкладывая в эти обозначения самый негативный смысл. Самая короткая и самая полная характеристика для той разномастной когорты «беспредельщиков», появившейся в период вседозволенности девяностых на просторах постсоветских государств. То были отщепенцы, для которых не существовало святого. Они могли удавить ради собственной выгоды и родную мать, а собираясь в сообщества, творили чудовищные вещи, потрясающие добропорядочное общество до конвульсивных судорог. Сержант, наслышанный о подобных вещах, внутренне содрогался, однако невольно благоговел перед «волками», добровольно лишившими себя всего человечного.

Приблизившись к камере, сержант в том же порядке приоткрыл смотровое окошко и заглянул в него, оглядывая пространство по ту сторону двери. Ничего особенного. Камера, как камера, за исключением того, что в этой большой камере, способной вместить в себя не менее чем восьмерых арестантов, обитал всего один человек. Сейчас этот единственный постоялец камеры номер триста шестнадцать находился прямо посреди помещения, занимаясь своим обычным занятием, за которым Петров заставал его постоянно на протяжении всего месяца, что тот находился здесь — разминал поджарое тело физическими упражнениями.

Петров вспомнил о том, как этот заключенный здесь появился и невольно качнул головой. Такие истории, как ни крути, не забываются, часто переходя в разряд тюремных баек.

«А чего удивительного, — попытался сам себе противоречить Петров, — Вон, в боевиках сплошь и рядом. Лишь бы дурь в мышцах играла…

Отчаянно, по-мальчишески стремившийся верить в реальность кинематографического мира, где сила и удача решали все, он почему-то не хотел, не мог отдать должного тому, что наблюдал самолично от начала до конца. А между тем история действительно стоила того, чтобы на ней заострить внимание. Шутка ли, одному человеку так запросто утихомирить восьмерых рослых урок. И это, если не считать камерной «шестерки».

На первый взгляд все начиналось так, как начиналось десятки раз до этого и, казалось, не стоило и выеденного яйца. Ситуация не выглядела какой-то особенной. Все просто — в тюрьму этапом пришел заключенный, для которого, как знали опера из оперативных источников, кое-кто приготовил весьма «теплую» встречу. И этим «кое-кем» был ни кто иной, как Ёська Крутой, про которого только ленивый не знал, что это один из самых известных боевиков, работавших на воров в законе. Его боялись не только те, кто мог, в силу специфики своей деятельности стать объектом криминальных интересов. Боялись многие из числа находившихся рядом и считавшихся союзниками. Характер у Иосифа таков, что все могло поменяться в минуту. Тому имелись примеры. Однако, несмотря на свою известность и силу, после своего появления, «смотрящим» в тюрьме Ёська не стал. Не хватало босяцкого авторитета. Он был опытным бойцом, вожаком, жестоким бандитом, но уркой, по сути, никогда не являлся. Оттого, по воровскому закону, ему, как ни крути, оставалось играть на вторых ролях.

Как слышал краем уха сержант, в тюрьму Крутой попал благодаря некой темной истории, о которой он распространяться среди «братвы» не хотел. Зная его нрав, залезть в душу, соответственно, никто желания не испытывал. Тюремные авторитеты, как наиболее просвещенные, знали только то, что в делах Ёське перешел дорогу кто-то из молодых «беспредельщиков». Банда молодых «отморозков» покусилась на одно из доходных предприятий некоего крупного авторитета, на которого Крутой работал. Личность этого влиятельного лица осталась сокрыта пологом тайны, зато стало доподлинно известно, что все усилия Крутого устранить обнаглевших «новоделов» ни к чему не привели. В криминальной среде ходили какие-то отрывочные слухи о том, что из-за этого противостояния в одном из городов Урала чуть было, не началась очередная война по переделу сфер бандитского влияния.

В конце концов, обошлось без массовой резни и стрельбы. Противник Крутого оказался хитрее, и просто подставил того на какой-то второстепенной «делюге», тем самым с помощью третьей силы убрав с арены назревшего противостояния. Ёська в ускоренном темпе «загремел» за решетку, а его братков, лишенных вожака, легко вынудили уступить позиции.

«Се ля ви, — равнодушно подумал сержант, вспомнив о предтечах нынешней ситуации, дошедших до его ушей слабым отголоском, — Не всегда побеждает сильнейший. Чаще, как ни крути, побеждает более изворотливый.

Естественно, что попавший на нары Крутой поклялся отомстить тому, кто, оказавшись хитрее и проворнее, организовал ему подставу. Злоба в нем выразилась тем сильнее из-за того, что после столь позорного провала тайный покровитель внезапно перестал помогать Иосифу, оставив его на произвол судьбы. Нет, Крутой, находясь в неволе, не испытывал особенных лишений. Пусть и, не являясь официально признанным уголовным авторитетом, он имел достаточный вес, чтобы полнокровно пользоваться благами воровского общака и получать все необходимое. Дело состояло несколько в ином. Отсутствие весомой поддержки с воли умаляло возможности Иосифа и, соответственно, почти сводило на нет надежду на досрочное освобождение.

Заключение, тягостное день ото дня, естественно, только распаляло кровожадные желания Ёськи. Потому, наверное, он и возрадовался так, когда окольными путями все же получил с воли известие о том, что его недруг также не избежал своей участи оказаться в местах «не столь отдаленных».

История, по крайней мере, для сержанта Петрова, умолчала о том, какими путями Крутому, движимому столь вызревшими мстительными намерениями, удалось организовать и осуществить пересылку пресловутого обидчика в Пермскую тюремную обитель. Наверное, рассказ об этом, в свою очередь, также мог стать тюремной байкой. Не суть важно. Важным стало то, что уже спустя пару месяцев, въехавший в тюремный двор специализированный «автозак», вместе с партией новых «постояльцев» привез того, о ком теперь обретались все мысли Иосифа.

Постояльца звали Костя Грач. Возможно, что упомянутое имя и не являлось «родным» для этого человека, однако именно под ним он уже на протяжении пяти лет был известен на воле среди «братвы». Под ним и заработал определенную известность. Такую, что просмотревший по прибытию нового арестанта его «дело», тюремный опер затребовал его к себе на «задушевную» беседу. Результаты беседы, естественно, остались невыясненным, однако никак не повлияли на поведение Грача, вошедшего в камеру с высоко поднятой головой и уверенным видом.

Впрочем, по-другому вести себя в тюрьме нельзя. Нельзя показывать страх и нерешительность. Любое проявление слабости сразу будет замечено наблюдательными обитателями нар и истолковано соответствующе. Лишь знающий о таких «истинах» и сведущий в воровских «законах», зек может достойно продержаться в этой неблагоприятной среде.

И то не всякий. При определенных ситуациях, ничто не могло бы спасти арестанта, кому кто-то из заклятых врагов вынес свой приговор. В этом случае совсем не играл своей роли воровской закон, не принимались в расчет «понятия». Здесь все сводилось к звериной склоке, результаты которой, обычно, оказывались весьма предсказуемы с самого начала.

Из всего вышесказанного, естественно, проистекало, что Грачу, как ни крути, «не светило» избежать сведения счетов на невыгодных для него условиях. Тюремная практика показывала, что толпа всегда могла сломать человека, каким бы он сильным не являлся сам по себе.

«Должно быть, — подумал сержант, разглядывая сквозь проем в бронированной двери, как перекатываются под кожей обнаженного торса арестанта тугие жгуты тренированных мышц, — Сильно достал Грач нашего Ёську, если тот захотел не просто замочить его, а сперва прилюдно «опустить», чтобы каждый смог вытереть об него ноги. Это уж будет похлеще всего, что случалось в нашем заведении за все последние годы.

И все же, как показал недавний случай, не всегда толпе удается достигнуть своей грязной цели. Даже, несмотря на то, что при последней «тасовке» заключенных «по хатам» в камеру триста шестнадцать, как на подбор, собрали самых рослых и физически развитых «быков», преданных Крутому. Осуществить задуманную Ёськой и негласно одобренную тюремными авторитетами «ломку» они не смогли.

Петрову не довелось увидеть хотя бы часть этого события своими глазами. Не его это было дежурство. Он мог полагаться лишь на рассказ своего сменщика, которому, впрочем, также особо лицезреть ничего не пришлось. А все произошло быстро и, насколько можно доверять свидетельствам дежурной режимной смены, без особого шума.

В тот самый день, привезенного в тюрьму Грача препроводили в «заряженную» для него камеру, после чего персонал тюрьмы, обслуживающий данный участок камер попросту выдержал паузу между обходами несколько большую, чем полагалось по инструкции. Услышав об этом, Петров не удивился — за какую-нибудь подачку заинтересованные зеки вполне могли такое устроить. Поди потом, докажи, что все было устроено специально. Замысел состоял в том, чтобы дать ожидавшим в камере «быкам» побольше времени. За этот, без малого полуторачасовой промежуток времени они собирались в полной мере исполнить задание Крутого.

Должны были, а не смогли! При этой мысли рот сержанта искривился в подобии усмешки. Действительно, не каждый день, и даже не каждый месяц так радуют историями. Нужно только представить, как вытягивается лицо дежурного при виде того зрелища, что открылось через проем смотрового окошка и…хохоток пробивает сам по себе. Хм-м-м! Он ожидал увидеть восьмерых гогочущих урок над униженным новичком, а вместо этого…

Что ни говори, а картина, вырисовывающая нового постояльца спокойно распивающего за общим столом чай в непривычно мертвой тишине помещения и неподвижно лежащие на полу тела остальных его сокамерников, могла потрясти любого. Наверное, его сменщика чуть удар не хватил при мысли, что сейчас придется вытаскивать из «хаты» кучу до полусмерти забитых урок, а то и вовсе мертвяков. Попробуй тогда объясни больший нежели обычно временной разрыв между обходами маршрута!

Впрочем, для сменщика все обошлось. Не пришлось даже писать ни объяснительных, ни рапортов. Когда через десять минут экстренно вызванная им группа «режимников», облаченных в каски и бронежилеты, с обнаженными ПРами ворвалась в помещение камеры, она обнаружила лишь валяющихся на заплеванном полу охающих от боли «быков», безуспешно пытающихся размять отбитые конечности. По словам зеков, в камере между ними произошла рядовая потасовка по какому-то ничего не значащему поводу. Претензий никто из них ни к кому не выдвигал. Только просили разрешения показаться к дежурному медику. Новый постоялец пускаться в объяснения не спешил, продолжая спокойно дохлебывать из кружки свежезаваренный чай. На адресованный ему вопрос ответил, что в произошедший конфликт не вникал и рассказать по существу дела ему нечего.

Конечно же, Грачу никто не поверил. Наверное, потому, что, так или иначе, контингент работников тюремной обслуги находился в курсе того, что уготовили новичку местные сидельцы. Сгоряча, кое-кто из дежурной смены даже предлагал засадить его в карцер, чтобы затем выбить показания. Однако, при отсутствии прямых показаний принявших участие в инциденте уголовников, пойти на это не решились, ограничившись одной беседой с оперативным работником учреждения. Остальных препроводили к врачу.

В общем, история, обещавшая выйти тривиальной, на деле получилась довольно загадочной. Особенно после того, как загадочности добавил оглашенный врачом результат осмотра группы пострадавших. Он гласил, что какие-либо видимые повреждения на телах пострадавших отсутствуют, а сами повреждения выражаются в виде временной обездвиженности отдельных конечностей, что спровоцировано нервным спазмом. Это было настолько необычно для тюремной практики, что не нашло объяснения. Проформы ради все списали на режим камерного содержания и тому подобную «лабуду», а пострадавших оставили на лечение.

— Грач! — позвал в окошко сержант, — Подойди.

Все-таки как-то непривычно наблюдать в такой большой камере только одного постояльца. Однако Петров знал это точно, желающих составить ему компанию пока не будет. После первого инцидента Крутой предпринял еще одну попытку свести счеты, снова подсуетившись подселить к Грачу своих людей. Эта попытка снова потерпела фиаско, и медсанчасть учреждения в результате пополнилась до предела пациентами, нежно баюкающими временно отказавшие руки и ноги. Согласно тому, что теперь подсказывала логика, после этого в ближайшее время подселений не предвиделось.

— Слушаю, гражданин начальник, — перед проемом смотрового окна показалось скуластое лицо Грача.

Лицо заключенного оказалось вблизи так быстро, что Петров едва сумел подавить в себе позыв отшатнуться.

— Привет тебе от кума, — тихо произнес он в окошко, — Просил передать, что твоя просьба удовлетворена.

— Когда?

— Завтра. После дневного кормления.

— Понятно, — дернул плечом Грач и, сразу потеряв интерес, отвернул прочь свой горбоносый профиль.

— Понятно? Что тебе понятно? — сержант в силу своей привычки хотел сказать это громко и небрежно, однако, почему-то не смог.

Очевидно, подспудный страх и невольное уважение, что внушал ему одинокий сиделец камеры триста шестнадцать, сделали свое дело и голосовой аппарат подвел, выдав произнесенные слова в виде бурчания под нос. Раздосадованный этим, а еще тем, что ничего из переданного им сейчас Грачу он, Петров, сам не понял, сержант со злостью захлопнул створку смотрового проема и, дернув плечом, двинулся дальше. Настроение на сегодня было испорчено. Не любил, ох не любил он, когда его так втемную, ничего не прояснив, использовали опера. Передать передал, а в суть не вник. Как же, он ведь просто сержант, пешка! Добавив это слово к своему мысленному портрету, Петров и вовсе заскрипел зубами. В такие моменты он осознавал себя никчемной букашкой, а это очень сильно било по самолюбию и давало очередной позыв напиться.

«Видимо, сегодня этого не избежать, — обреченно подумал сержант и продолжил маршрут, все более проникаясь всплывшим желанием.

_________________________________________________________________

После дневной кормежки в камере воцарилось относительно довольное благодушие. Даже «угловой», которому «мужики», питавшиеся с «общака», слили в посудину тюремную похлебку, остался доволен и усердно бряцал алюминиевой ложкой, выскребая ее до последней крохи. Остальные обитатели «хаты», искоса поглядывая на этот непотребный шум, доедали остатки своей трапезы.

— Тише ты, падаль! — цыкнул один из «быков», уловив недовольство во взгляде Крутого, также брошенном в сторону «обиженного», — Сиди себе там, в своей петушатне и не создавай шума. Мешаешь пацанам.

«Петушок» сжался, среагировав на окрик, и застыл на своем месте.

— Вот так, — удовлетворился увиденным «бык» и повернулся к Иосифу, — Босс, а может ты еще сальца замахнешь? Что-то не очень у тебя с аппетитом сегодня.

Тот взглянул на подручного и отрицательно мотнул крупной головой.

— Не хочу, Батон, — он отодвинулся от стола, где перед ним крупными кусками лежала нарезанная колбаса и большой шмат копченого сала, — Лучше чифирку завари. Чуток взбодриться нужно.

— Сделаем, — подхватился с места «браток», — Сейчас кипятильничек достану.

Со стороны бронированной двери в камеру донесся приглушенный металлический лязг, заставивший присутствующих обернуться в ее сторону.

— Кого-то бог несет, — сдержанно выразился сидевший по другую руку от Крутого «браток», — Интересно, по чью душу?

— Всем встать и принять безопасное положение! — рыкнул от входа начальственный голос надзирателя, — Руки держать на виду!

Содержавшиеся в камере заключенные поднялись со своих мест и, вполголоса бурча, заняли места у стены и нар, уперев в них руки и широко раскинув ноги. Последним поднялся со своего места Иосиф, неторопливо встав в сторонке, но и не подумал последовать примеру сокамерников. По негласному статусу ему такое дозволялось.

Дверь в камеру громко лязгнула отпираемыми засовами и распахнулась, пропустив в спертый воздух плохо проветриваемого помещения толику относительной свежести. Вместе с ней внутрь прошла грузная фигура в грязно-зеленой камуфляжной форме и с погонами прапорщика. «Вертухай» с внимательностью профессионального соглядатая осмотрел содержащийся в камере контингент, после чего осклабился в кривой усмешке.

— Ну что, бродяги, тунеядцы, жулики и грабители, — сотрудник презрительно сощурился, — Нового постояльца к вам привел. Хлеб да соль ему, как полагается! Или «чай-курить». Вам виднее. Уж постарайтесь.

Он кивнул себе за спину и, посторонившись, пропустил в помещение переведенного арестанта. А затем, когда тот, держа в руках свой вещевой баул, оказался в помещении, ретировался восвояси.

— Здесь и так дышать нечем, гражданин начальник! — с плаксивым надрывом крикнул вслед «вертухаю» «угловой», — И мест на нарах на всех не хватает! А вы к нам еще кого-то подселяете!

— Да хоть сдохни здесь, педрилка картонная, — гоготнуло из коридора в ответ, — Мне похрен. Сказали подселить — я подселяю.

Бронированная дверь громко брякнула на прощанье, однако на нее уже внимания никто не обратил. Все присутствующие во все глаза глядели на вновь прибывшего, на его поджарую жилистую фигуру и абрис скуластого лица с орлиным носом и щелочками пронзительно колючих глаз. Тот, в свою очередь изучал обитателей камеры.

— Ты кто будешь, бродяга? — первым оживился Батон, — Чем дышишь? Назовись.

«Бык» бросил взгляд на Крутого, ища одобрения и поддержки, как полагалось по неписанному «этикету». Однако тот не отозвался на немой призыв. В это самое время Иосиф, застыв на месте, не спускал сощуренных глаз с вновь прибывшего.

— Ты не ошибся, Иосиф, — нарушил воцарившуюся, было, тишину голос нового арестанта, — Это действительно я. Ты не рад?

При этих словах Ёська очнулся от столбняка. Не выражая явно заметных эмоций, он прошел к общему столу и присел на стоящий рядом с ним табурет. Камерная «братва», явно ничего не понимая, вопросительно смотрела то на своего вожака, то на новичка.

— Я не думал, что ты осмелишься появиться здесь после всего, что произошло между нами, — Крутой повернул в его сторону свое широкое лицо, и стало видно, как на его скулах играют желваки.

Обитатели камеры затихли, зная, что такое выражение на лице Иосифа не несет ничего хорошего. Было очевидно, что лишь усилием воли он держит себя в рамках видимого спокойствия.

— А почему я должен от кого-то бегать? — повел бровью новый постоялец камеры, — Я не сявка, чтобы уползать от проблем под нары. Тем более, с недавнего времени, когда почувствовал твой ко мне интерес. Это мне льстит, однако предпочитаю обходиться без посредников, которых ты ко мне уже дважды подсылал. Поэтому решил, что для нас обоих будет лучше выяснить все вопросы в личной беседе. Ты не против? Или сперва натравишь на меня своих…мальчиков?

Судя по выражению физиономии, Иосиф оказался заинтригован столь беспрецедентным в уголовной среде поступком. Среди «урок» приветствовались больше нападения из-за угла, чем подобные деяния, больше похожие на дуэльный вызов.

— Давай поговорим, раз ты этого хочешь, — развел в стороны руками Крутой, продемонстрировав на публику игру развитых борцовских мышц, — Один на один. Как ты этого хотел. Без моих пацанчиков. Их всегда успеется подключить к нашей беседе. Присаживайся, — он указал глазами на место по другую сторону стола, — Никто мешать не будет. Не бойся.

— Я твоих хомячков не боюсь, — ухмыльнулся Костя Грач, присаживаясь на предложенное место, — Но каждого из них лучше сразу предупредить. Приближаться ко мне не стоит. На этот раз что-нибудь сломаю.

— А сумеешь? — с невинным видом поинтересовался со своего места Батон, как бы невзначай рассматривая костяшки собственных пальцев, густо покрытые татуировочной синевой, — Не надорвешься, фраерок?

— А ты попробуй, — коротко отозвался Грач, даже не удостоив того взглядом.

— Ша, Батон, — косо зыркнул на подручного Крутой, — Не встревай.

«Бык», не ожидавший подобной реакции босса, заткнулся и обиженно засопел, разминая пудовые кулачищи.

— Я тебя слушаю, — Иосиф сфокусировал на собеседнике тяжелый, не обещающий ничего хорошего взгляд, — Ты хотел встретиться? Мы встретились.

Грач придвинул табурет ближе к столу и, усевшись поудобнее, положил руки на столешницу. Крутой, наблюдавший за этими манипуляциями, невольно отметил отсутствие на них обычной для урок «росписи».

— Вообще-то эта встреча должна была произойти давно, — сказал Костя, — Еще тогда.

— Зачем обращать внимания на очередных беспредельщиков, разинувших рот на то, что им не принадлежит? Ты и твои дружки — просто отбросы с самой грязной помойки, готовые на все ради пяти копеек.

Реплика, способная в других ситуациях спровоцировать открытый конфликт, в этот раз прошла без внимания.

— Ты допустил ошибку, Иосиф, с самого начала, — беззлобно улыбнулся Грач, — Многие погорели на том, что недооценивали потенциал своих врагов. Почитай историю, если что. Там все написано черным по белому. Даже если ты имеешь за плечами большую силу и поддержку, нельзя сбрасывать со счетов ярость и беспощадность именно таких отбросов, как я и мои приятели. Такому противнику терять нечего. Поэтому, тебе бы следовало либо подавить нас с той же жестокостью, либо пойти на разговор и выслушать. Вышло так, что подавить нас ты не сумел, а поговорить по душам не позволила гордость. Как учила марксистко-ленинская философия: верхи не могут, а низы не хотят. Ситуация, грозящая революцией.

— Ты мне лекцию читаешь, фраерок? — Крутой тоже придвинулся к столу.

По его виду окружающим стало понятно, что он недалек от того, чтобы потерять самообладание.

— Взгляни на меня, Иосиф, — Костя отрицательно мотнул головой, — Я разве похож на фраера? Спору нет, я не примерный гражданин, соблюдающий законы. Но я и не урка. Как и ты, я с ними в союзе, но никогда не стану одним из них. Не тот ранжир и воспитание.

Массивная фигура его оппонента внезапно сменила позу на более расслабленную. Крутой наконец, взял в толк, что Грач играет в открытую. Или почти в открытую. Его поля ягода. Это, правда — та категория людей, к которой принадлежал сам Ёська, никогда не сможет слиться с уголовниками. Такие люди работают на них, в силу знаний и выучки обеспечивают силовое прикрытие, однако никогда настоящими «фраерами» стать не сумеют. Потому, стоило ему так облажаться с «крышеванием» Центрального рынка города Тюмени, «хозяин» так легко забыл о его существовании. Пригодного «спеца» всегда можно найти. Тем паче в нынешние мутные времена, когда без дела осталось столько людей с различными полезными навыками.

Он мог бы сейчас сделать знак, и свора его приближенных «быков» разом кинулась на Костю, начала рвать того на куски. Мог бы. Плевать на то, что до тех пор Грач играючи обезвредил всех, кого он к нему подсылал. Заточки, загодя заготовленные на подобный случай, сделали бы свое дело. Он был в этом почти уверен. Однако, несмотря на все эти соображения, Иосиф не испытывал теперь желания особенно торопиться с решением наболевшего вопроса. Что-то имелось в этом человеке. Что-то такое, что исподволь призывало присмотреться. Он не знал, не видел пока что именно, но вполне ощущал наличие чего-то необычного.

— Мы с тобой очень похожи, — продолжил Костя, — И вся разница заключалась в том, что я, за неимением достойных контактов, вынужден был общаться с бандитьем низкого пошиба, а ты, имея авторитетного покровителя, мог сам выбирать для себя команду. Неравные возможности, не правда ли? Но, согласись, даже с такими «оторвижниками», какие имелись в моем распоряжении, я сумел отбить у тебя весь рынок. Помнишь, мы тогда забивали стрелку? Тебе стоило приехать на нее самому. Не следовало присылать вместо себя вот таких, — он небрежно кивнул в сторону Батона, — Битюгов. Глядишь, и результат бы вышел иным. Ты же предпочел другой вариант, тем самым также вынудив меня на крайние действия. Развязывать войну, пусть этим сейчас никого и не удивить, не входило в мои планы.

— Ты просто великий стратег, как я посмотрю, — не удержался Иосиф от ехидного замечания, — Не пробовал сменить имя? Был бы, например, Наполеоном…

Групповой гогот, раздавшийся в пространстве помещения, означал, что «аудитория» вполне оценила шутку босса.

— Дешевый юморок, — хладнокровно заметил Грач, — Игра на публику. Ты перенимаешь привычки уголовников, с которыми общаешься. Я был о тебе лучшего мнения.

— Это ты к чему, пацанчик? — зловеще осклабился Ёська.

— К тому, что, грешным делом хотел у тебя многому поучиться. Видишь ли, я человек достаточно молодой и не особо умудрен опытом, который есть у тебя. Без него мне достаточно сложно строить планы на дальнейшее, — Костя потер горбинку своего орлиного носа, — Имеется сила и умение ее применить. Это ты уже знаешь. Однако, явно не хватает той рассудительности и того мышления, что есть у тебя. Поэтому, дело прошлое, я и хотел видеть тебя своим наставником.

Только слепой сейчас бы не понял, что произнесенные только что слова упали на душу Крутого, словно елей. Это стало заметно по выражению его лица.

— Почему прошлое? — непроизвольно вырвался у него вопрос, — Больше не хочешь?

— Не вижу смысла, — холодно обронил Грач, — Ты разочаровал меня своей непонятливостью. Ты думаешь, что для меня важен этот рынок? Если это так, то ты ничего не понял. Да, он теперь приносит моим корешам неплохой доход, но ты сам знаешь, что это не навсегда. Пройдет год-другой, и появится еще кто-то, кто возжелает отведать из этой кормушки. Опять «терки», «стрелки» и «разборки». И никаких гарантий. Впрочем, как и везде. Но, если разобраться и учитывать такой риск, то я хотел бы участвовать в более серьезных играх, нежели дележ дани с рыночных барыг. Именно поэтому, упрятав тебя в эту тюрягу, я решил, что нам с тобой будет просто необходимо поговорить и прийти к обоюдному решению. Прийти к союзу. Именно поэтому я спровоцировал ситуацию, которая меня тоже привела за решетку. Поэтому сам пустил слух о том, что я нахожусь здесь. Я сам хотел, чтобы ты нашел меня, Иосиф.

— То есть, ты сам посадил себя в тюрьму? — недоверчиво переспросил Крутой, — Наверное, корешок, у тебя совсем с мозгами туго.

— Наверное, — согласился Грач, — Причем они, мои мозги, отказали тогда, когда я решил связаться с тобой. Мне следовало бы искать другой пример для подражания.

— Со мной связываться себе дороже…

— Не льсти себе, — резко оборвал оппонента Костя, — Твой авторитет, как ты сам понимаешь, не выдержал испытания. Мне надоело плескаться на мелководье, и поэтому я искал в тебе больше не пример для подражания. Искал компаньона. Союзника. Подобного мне по характеру и духу. С кем можно делать серьезные дела. Теперь вижу, что я ошибался.

Последняя тирада, по всей очевидности, произвела на Иосифа самое большое впечатление. Не сводя с собеседника прямого взгляда, он, молча, продолжал внимать ему, опустив колкости и надменность.

— В общем, так, — Костя решил подвести черту в разговоре, — Я знаю причину, по которой ты со мной хочешь свести счеты. И, раз я виноват в том, что провернул это дело и отстранил тебя, будет справедливо не заводить нашу вражду в тупик, а разрешить ее на мирной основе. Ты мог бы спустить на меня своих овчарок и попытаться сейчас, на этом самом месте, утолить свою жажду мести. Хочешь — делай так. А можешь дать мне возможность все исправить. Я верну тебе потерянное. В том числе и свободу. А там уж поступай, как хочешь. Ты вернешь доверие своего покровителя и сможешь дальше продолжать работать на него. Правда, поверь уж мне, с теми ребятками, с которыми ты там связан, рынка в руках тебе все равно не удержать. Здесь требуется другой подход…

Иосиф, не ожидавший услышать подобное, невольно тряхнул головой в изумлении.

— Ты хочешь сказать, что можешь это устроить? Не скажешь как?

— Это только мои проблемы, — отрезал Грач, — Но я это сделаю. Даю слово. После этого счеты наши будут сведены и претензий ко мне не будет?

— Если это так и будет, то могу тоже дать слово, — кивнул Крутой.

— Только не клянись словом фраера, — искривил губы в усмешке Костя, — Как показывает практика, оно ничего не стоит.

— А я и не клянусь. Мое слово — слово мужика.

— Тогда дело улажено. Я все устрою.

— Потом и поговорим…

— Потом уже не будет, — жестко отчеканил Грач, — После нашей беседы я изменил свои планы. Никаких предложений выдвигать более не буду. Найдутся другие, более понятливые. Ты для меня перестал представлять интерес.

Иосиф облокотился на стол и знаком показал Батону свое желание закурить. Тот с готовностью поднес ему сигарету.

— Лады, пацанчик, — Крутой прикурил от зажженной спички, поднесенной тем же «быком», глубоко затянулся и пустил в потолок синеватый дымный выдох, — Пусть так. Почему я тебе должен верить?

Грач развел руками в стороны и широко лучезарно улыбнулся.

— Можешь мне не верить, — произнес он в ответ, — Твоя гарантия — это мое слово. Если тебя это не устраивает, то можешь науськать на меня сию же минуту всех своих хлопцев. Не гарантирую, что я сломаю всех. Тем более, если пацанчики набегут с заточками. Но уж Батона-то твоего по стенке размажу как повидло по хлебу. Хочешь проверить?

Иосиф пытливо посмотрел на него. Поджал губы, что-то прикидывая. И только затем позволил своему лицу смягчить выражение.

— Проверить всегда успеется, — высказался он уже гораздо более миролюбивым тоном, — И я это сделаю, если твои слова окажутся фуфлом. Но сейчас даю тебе шанс. Сколько времени тебе нужно на то, чтобы сдержать слово?

— Два месяца.

— И только-то? — недоверчиво протянул Иосиф.

— Да.

Крутой помолчал, затягиваясь. Принимал решение.

— Договорились, — кивнул он, — Срок тебе дан. Сделаешь то, что обещал, можешь не опасаться с моей стороны подлянки. Не сделаешь,…сам знаешь. А пока можешь располагаться в хате на правах мужика.