Долгая ночь

Юля Тихая (2024)

В самую долгую ночь небо горит тысячами цветных огней, а с запада на восток бегут воздушные призраки-звери. И однажды ты — если будешь достаточно смел — просишь благословения у Полуночи и бежишь вместе с ними, чтобы поймать за хвост своего зверя и свою судьбу. Так Кесса стала двоедушницей. Одна только беда: пойманная судьба ей совсем не понравилась. И истинная пара, предназначенная ей Полуночью, — тоже. Уже шесть лет, как она пытается выбрать для себя другую дорогу. Поселившись в городе под названием Огиц, она учится в вечерней школе, работает подмастерьем артефактора и мечтает однажды открыть собственную лавку. Но когда Кесса оказывается вдруг в эпицентре странных и даже жестоких событий, ей приходится задаться вопросом: а бывает ли судьба благосклонна к тем, кто ее отвергает, и можно ли сбежать от того, что было тебе предназначено?

XII

Мы вышли в Красильщиках, на второй пригородной станции. Между ней и рекой громоздилась махина завода: здесь, как ясно из названия, алхимики создавали красители, их потом разливали в тюбики, банки и бочки и отправляли кораблями. Это было одно из двух крупнейших предприятий Огица, и оно даже обросло кое-какой собственной инфраструктурой.

Но двоедушники любили Красильщики совсем за иное: по другую сторону от станции был крошечный дачный поселок, а за ним — пустое поле и молодой лес с довольно бедным пролеском. Самое то для приятных воскресных прогулок.

Подростки во главе с красноглазым вышли здесь же, и Трис успела скривиться, но оказалось, что их ждал автобус. Погрузились с шумом, с гомоном, автобус запыхтел темным дымом и уехал, а мы пошли по дорожке к дачам.

К крайнему дому предприимчивый владелец, видимо устав от бесконечных голых задниц в своих кустах, пристроил нечто вроде общественных раздевалок. За весьма скромную плату здесь можно было на пару часов арендовать ящик для вещей и крючок для куртки. Пахло плюшками с корицей; кто-то болтал, звучал глухой из-за перегородок смех; даже Трис понемногу расслаблялась.

Я стянула платье и белье, сложила, завернула в ткань тяжелый круг артефакта. Зажмурилась, переступила босыми ногами по холодным плитам пола.

Вдох — выдох.

Ну что, красавица, просыпаемся?

Звать сложно, — словно туман заклинания не только усыпляет, но и гасит любые звуки. Зверь недовольно повел ушами и глубже зарылся носом в лапы. Я позвала снова, дернула за светлые усы, и ласка наконец открыла черные глаза-бусинки, глянула на меня гневливо.

Говорят, ласки никогда не бывают довольны. Вот и моя уже сменила шубку на роскошную белую, а смотрела так, будто я ее раздела до нитки.

Ласка зевнула. Я поманила ее жестом, и она, лениво потянувшись, прыгнула наконец в меня.

На какую-то секунду наши тела соприкоснулись: мои пальцы и ее цепкие лапы, моя сухая от работы с растворами кожа и ее мягкий мех, — а потом мы прошли друг через друга, и она соскочила на каменный пол, а я осталась в тихом тумане.

Галка Трис — конечно же, она обернулась быстрее меня — испытывающе склонила голову, а потом оглушительно гаркнула.

* * *

Дать зверю волю — это как смотреть экспериментальное кино в большом гулком зале.

Примерно так я видела бы мир, если бы легла на пол, надела очки, резко усиливающие контраст цветов, поверх очков взяла бы снайперский бинокль, а вдобавок еще нацепила вдовью вуаль на манер шор для лошади.

Ласка — мелкий зверек, в несколько раз меньше домашней кошки, «крыса-переросток», как шутил мой брат. Но, смешно сказать, я внутри крошечной ласки чувствую себя человечком на фоне корабля.

Песчинкой. Искрой разума. Точкой, в которую сжато «я»; а вокруг — воздух, вокруг — пустота.

Я чуяла, как запах плюшек щекочет звериный нос, а за ним приходит лавина других, новых запахов. Я чувствовала, как холодит подушечки лап пол. Но все это было как-то далеко, не по-настоящему, не со мной.

Ласка легкими прыжками добежала до дверей, пролезла под рядом шерстяных занавесок, закрывающих дверной проем, нырнула в сугроб. Застряла в нем, повертела хвостом, замолотила лапами.

Я села в туман, обхватила колени руками. Мне не было ни холодно, ни стыдно, хотя вообще-то я терпеть не могу быть голой, а от любого сквозняка мгновенно покрываюсь гусиной кожей.

Но здесь было хорошо. Зверь резвился в снегу, походя сощерился на какую-то чужую белку, проследил, как галка наворачивает в небе неуклюжие круги. Шум близкого леса убаюкивал, под снегом слышалось мирное дыхание ленивых мышей, где-то пискнула синица. Это был живой, яркий, полный звуков и запахов мир, и ласка давно тосковала по чему-то такому.

Это ее мир, не мой. Это она хочет скакать и охотиться ради забавы. А я устала от всего этого, и от разговоров про пары, и от судьбы, и от Полуночи.

Я ужасно устала быть человеком. И пока она там, я могу наконец им не быть.

Туман кружился: уютный, мягкий, дурманящий запахами. Его завихрения складывались в какие-то образы, за которыми мне никак не удавалось разглядеть цельной картины. Меня качало, как на волнах, в голове мутилось, а туман обнимал меня, и это было так хо-ро-шо…

Я закрою глаза только на минутку, пообещала себе я.

* * *

Они приезжают вдвоем.

Если бы я не знала, я бы приняла их за кошек: такие же точеные, ленивые движения, пропитанные вальяжной грацией. Одна уже почти седая, желтоглазая, одета богато; вторая — лет на пять меня старше, в штанах и с пистолетом.

Обе обвешаны артефактами так, что озоновый запах лезет в нос. У обеих на груди, под воротником, крупные кованые знаки с волчьей головой.

Папа склоняет перед ними голову, а мама суетится и от этого проливает чай мимо чашки.

Гостьи смотрят снисходительно. Я стою в центре комнаты и не знаю, куда от них скрыться.

— Принято думать, — говорит мне старшая певуче, когда дежурные приветствия произнесены и родители оставляют меня с ними наедине, — что ласка — милая, симпатичная зверушка, нечто вроде котенка. Но знаешь ли ты, что ласка способна задушить гуся и отбиться от коршуна, правит лошадьми и частенько убивает для развлечения?

Я молчу. У меня никогда не было знакомых ласок. Я знаю медведей и оленей, енотов и выдр, бобров и куриц, много белок, двух лосей и даже одну рыбу, но вот ласок никогда толком не видела. У нас, в Амрау, их никто не ловил.

И в книгах, что я читала, в Большой Сотне зверей ласок тоже не было.

— Это ошибка, — говорю я и сама слышу, как жалко это звучит. — Я думала, это мышь.

Младшая заливисто смеется.

— Полуночь никогда не ошибается, милая. Ты выбрала свою судьбу, твоя судьба выбрала тебя. Тебе не о чем беспокоиться, мы научим тебя быть лаской. Это почет в Кланах, это влияние, это яркая жизнь, полная приключений.

У меня сухо во рту.

— Каких еще, — я сглатываю, — приключений?

— Ласки созданы для секретов, — говорит старшая.

— Тех секретов, за которые убивают, — подсказывает младшая.

И подмигивает мне.

Я не хочу никого убивать, и никаких секретов тоже не хочу. И чтобы они приезжали, я не хотела.

— Я хочу учиться на артефактора, — говорю я. — Разве нельзя?

— Конечно, можно. — Она морщится. — Но зачем? Была бы ты вороном, тогда конечно. Но Полуночь высветила для тебя другую дорогу. Мы служим волкам, участвуем в самых крупных событиях и делаем большое дело. Мы — тень за Волчьим Советом. Неужели же ты никогда не мечтала о могуществе? Вот оно, прямо перед тобой. Ты особенная, милая, у тебя яркая судьба. Зачем тебе прозябать в этой дыре?

— Ласку не ловят трусливые мыши! — Младшая всплескивает руками. — Это судьба для хитрых, ловких, сильных. Мы думаем быстро, делаем смело. И ты такая, как мы!

У меня дрожат руки. Я хочу, чтобы они — быстрые, смелые, хитрые — поскорее уехали. Я та самая трусливая мышь, которых они, очевидно, презирают; я привыкла быть маленькой; мне ничего этого не надо: ни могущества, ни приключений, ни яркой судьбы.

— Я понимаю. — Старшая ласка улыбается мне покровительственно, а потом берет мою руку в свою холеную цепкую ладонь, и я замираю. — Ты пока не веришь, что тебе можно думать о чем-то большом. Это даже хорошо, скромность украшает. Я тоже боялась уехать от материнской юбки, но где бы я была, если бы не уехала? А сейчас я тень Второго Советника и хранительница Волчьей Короны, я стою между Кланами и Бездной.

Кажется, я что-то произношу. Она о чем-то меня спрашивает, и мы почему-то говорим о мечтах и амбициях, о красивой жизни и о том, чего я хочу.

Я мечтала, может быть, поймать тонконогую серну, — как Ара. Но мышь тоже была бы ничего: мыши домовитые, запасливые, у мышей тепло и спокойно. Я мечтала, может быть, об уютном доме, о своей мастерской, мастерить погодные артефакты и чтобы моя пара оказалась журавлем. Но училища и синицы было бы вполне достаточно.

Сейчас я хочу исчезнуть, и оттого отвечаю невпопад.

— Мы будем в Амрау до конца праздников, — наконец говорит старшая.

— Это еще два дня, — подсказывает младшая.

— Ты можешь поступить правильно и уехать с нами. А можешь, конечно, остаться. Однажды твоя дорога все равно приведет тебя к ласкам, но время — время уже будет утеряно.

Она скорбно качает головой, а потом приподнимает пальцами мой подбородок и заглядывает в глаза:

— Подумай.