Ежевика Её светлости. Средневековые сказки II

Юана Фокс, 2020

«Ежевика Ее светлости» росла в таких садах, куда почтенный человек и носа не сунет! А раз уж занесло вас, то узнаете, отчего дети нечистого хромоноги и какие злые дары получают они на рождение… Сирота Инга с раннего детства батрачила в свинарнике князя Проклятого, хоть про нее и ходили слухи, что она бастард самого князя. Когда старый князь отправился на тот свет, сын его решил всех ублюдков отца извести. Тут и спас Ингу волшебный голос, увел ее в лес. Там, в кустах колючей ежевики, нашла ее ведьма-княгиня Катэрина. Забрала в свой замок и открыла девочке, что обе они дочери самого дьявола. Назвала Ежевикой и отпустила в мир исполнять свой долг перед отцом – водить потерянных мертвецов в преисподнюю. И строго-настрого запретила влюбляться… особенно в оборотней с черными перьями и серебряной монетой в волосах.

Ягода чёрная, Ягода белая

Ежевика наклонилась над ручьём и, зачерпнув воды ладошками, жадно плеснула в разгорячённое долгой дорогой лицо. За спиной её маячил, как облезлая берёза, мёртвый старикан.

— Ну, и чего ты ко мне прицепился, мил-человек? — проворчала Инга и швырнула в князеву тень комочек грязи. Тот только головой покачал и сжал почерневшие прозрачные губы в ниточку.

Девочка покачала головой в ответ, передразнивая его. Непривычно длинные волосы липли к мокрым щекам, лезли в глаза. Ежевика обшарила полянку взглядом, размышляя, чем бы волосы прибрать. Уж думала было по старинке просто обмазать грязью, чтобы склеились и не лезли, да жалко стало новенькой одёжки! Чудесные подарки сестрички Катэрины, надо бы приберечь! Расчётливый умишко нищенки подсказал ей, что до ночи всего ничего, и тёплые сухие шмотки ей ой как пригодятся. Она от души напилась родниковой ледяной воды, пока зубы новёхонькие не заломило, и снова подивилась, каково оно, все зубы во рту носить! То и дело язык спотыкается.

«Эх, жалко, нет никакого туеска, кувшинчика… Один только нож небольшой — как раз под тонкую ручонку — ей Катэрина в карман положила. А набрать бы с собой водички, когда там новый ручеёк встретится? Как знать… А того любопытнее — куда я вообще иду-то? Что за нужда, что за приказание гонит прочь, прочь через лес, да всё окраинами, подлесками?»

Вот и снова бредёт на усталых, дрожащих ногах она, да так упрямо, точно её дело неотложное ведёт!

Старикан ещё этот, как репей на собачьем хвосте! Чёрт его задери! Как ни оглянешься » вот он, маячит, как пень заиндевелый!

— Отстань ты, Сатаны ради, а? — взмолилась Ежевика. — Ну чего ты, паршивая твоя светлость, прицепился-то?

И захохотала, зашлась гоготом, как умалишённая кликуша, которой уж терять нечего. Ух, как же весело, как заполошно хорошо, ядовито-сладостно было говорить с господином, с самим князем таким вот манером! А тот всё молчит, глядит на неё осуждающе, холодно.

— Да сделать-то ты ни черта не можешь, а? Твоя свинячья светлость, Хрюн Высокородие, ахаха! — вопила Инга и аж хрипела, заходясь от хохота. Хлопала себя по ляжкам, трясла головой.

Это всё её мерзотное детство, вся её тошнотная жизнь как блевота из неё выходили.

— Сдох ты, сдох, вонючий лысый чёрт, сдох! Сам себе теперь приказы отдавай, сам себе и мягоньку постелю стели с могильными червяками, аха-ха-х-аха! Пусть-ка они теперь тебя обнимают, вот их и имей под хвост, барсук ты помойный, опарыш, цепень свиной!

Инга орала, пока не охрипла и не лишилась сил окончательно. Солнце совсем уж на спад ушло, повалилось за чёрные деревья. Повалилась и Ежевика, где была. Умостилась в корнях иссохшего, мёртвого дуба и, равнодушно отвернувшись от призрачного своего провожатого, уснула.

Снилась ей еда. Будто снова за столом она у сестры своей Катэрины, а прислуживают им Катэринина мать да её, Ежевики, человечая матушка. А пиршество-то богатое, сладостное!

— Как у настоящих господ положено, а не то жиденькое да завалящее, что ты мне милости ради нашвыряла на стол! — Ежевика сестре выговаривает. А та только усмехается да свинины куски в мёд макает. Инга тянет что пожирней, сало с ладонь толщиной на пушистый хлебушек кладёт, кубок подставляет не глядя, и мамашка её, раболепно скрючившись, горького наваристого пива своей дочке-госпоже подливает.

Вдруг садится к ним за стол сам брат Адалвалф, добрый наследничек. Рожа топором раскроена пополам, весь в земле и засохшей крови, будто его долго волокли, до самых ворот в Ад.

— Эй ты! — кричит ему Ежевика. — С какого перепугу еду мою жрёшь, кто пустил тебя, драное пугало?

А мертвец только усмехается да знай в перекошенный, разорванный рот куски пихает.

— Да пускай его, пожрёт напоследок! — надменно махнула сестра. — Нескоро-то ему ещё жрать придётся! Я из-под него трон его уже выбила, только он не знает пока!

Ежевика ей в глаза долгим взглядом поглядела и кивнула согласно. Что ж, если напоследок, то пускай, она не жадина! Отхлебнула ещё пива и драгоценными камнями закусывает. И такие они сладкие, душистые — что твои райские яблочки! Лопаются с нежным хрустом, как губа на морозе, и течёт из них ангельская кровь… вкуснее и желаннее в жизни ничего не придумаешь! Дрожит Инга, глотает скорей, скорей, жадно хлюпает, аж горло сжимается! И сжимается так, что дышать больно!

— Не спеши, Ежевика, не спеши, моя сладенькая, некуда нам с тобой торопиться! — приговаривает Катэрина, а сама так странненько пришёпетывает!

«Не её это голос-то», — смекает Инга и силится глаза открыть. И не может! Руки, как чугуном облили, еле-еле ворочаются. Силится поднять — не идёт! Напряглась изо всех силёнок девочка, вот-вот задохнётся! «Отец мой, помоги, умоляю Тебя!» — закричала без слов, отчаянно. И наконец руки взметнулись и вцепились в чьё-то горячее гладкое тело! Навалился на неё упырь, губы ей своим жадным рылом накрыл и сосёт кровь. Чмокает, хлюпает, погань проклятая! Зарычала Инга, ногами задрыгала, изворачивается. А чудовище её не пускает! Вдруг вспомнила девчонка про нож! Дотянулась до кармашка, дрожащими пальцами ухватила. Только бы не помереть, только б удержаться! Уже туманом весь мир поплыл, и сквозь удушливый морок слышит она, как призрачный князь лебезит и ахает:

— Ох, красавица, осторожнее, у мерзавки нож!

Тут поганый кровосос от Ежевики отлип, и она глаза распахнула. На ней верхом сидела девица. Налитая, тугая, писанная красавица, в два раза здоровее самой Инги! Глазищами в чёрных ресницах хлопает, жертву свою оглядывает, нож ищет!

— Вот тебе, проклятая гадина! — заорала Ежевика, вся полная ярости, и воткнула в бок поганке лезвие!

Та зашипела, как на собаку кот, вскочила, рану прижимает и с возмущением глядит на убийцу свою.

— Ага, не нравится тебе, гнилушка ты протухшая! — воинственно вопит Инга и ножом размахивает. Вскочила на ноги вся в решимости ещё разок в упыриху остриё воткнуть! Да закружилась земля, как свинья взбесившаяся, и опрокинула девчонку обратно на себя. «Не уплывать, не уплывать!» — твердила себе девочка. — Обморочусь — дожрёт она меня!» Но чёрно-чернильная тьма уже сошлась над её головой, как котёл смолы.

— Ах, как сожалею я, что не удалось вам, милая девушка, падалицу эту гнилую докушать! — завывал сквозь мутную, грязную пелену князь.

Ежевика трясла головой, волокла наверх дубовые веки. Жажда скребла горло сухим, колючим песком. И не было спасения нигде, нигде! Пальцы едва шевелились, словно ленивая озёрная трава, да и всё. Остальное тело начисто отказалось от своей владелицы.

А князь знай себе нудит:

— Вы не думайте, моя красавица, я не по собственному разуму за ней потянулся, нет! Никогда князь Анжей Братумит Доминик Лисицкий, прозванный Разящим за славные военные победы, не опустился бы до такого… позорища! Но понимаете, чудесная госпожа, смерть… удивительное состояние, должен вам сказать…

«И бубнит, и бубнит! Куском свиного навоза так бы и швырнула в него, чтоб завалился!» — раздражённо подумала Ежевика и вдруг поняла, что сумела открыть глаза. Низкое серое небо вынашивало дождь. «Приплыли, мать вашу через забор! — зло осклабилась девочка. — А у меня силёнок укрыться совсем нет, так и подохну тут, в мокрой грязи! Если раньше меня этот расписной упырь не сожрёт!»

Инга с трудом повернула голову, отыскала глазами вражину. Мерзкая упырица на нее поглядывает, нетерпеливо плечиками подёргивает. Прозрачный князишко возле неё увивается, аж трясёт его. Бу-бу-бу, бу-бу-бу… Девка же на него — ни на поломанный грош внимания. «Да она ж его попросту не видит! Он же привидение!» — дотумкала девочка. К несчастью, она-то его отлично видела и того лучше слышала. Хорошо ещё, не обоняла. Не откинь надоедливый дедок своё высокородное тело, вонял бы уже, как ходячий скотомогильник.

— Заткнись ты, ваша дохлая светлость! — хрипло каркнула Ежевика. — Уши мне все проел, кочерыжка…

Вампирша ахнула, подскочила и дёрнулась к ней. Ежевика села и, едва удерживаясь на границе сознания и забытья, выставила перед собой нож:

— Не подходи, прирежу, тварь! — угрожающе прошипела она. Прозвучало жалко. Но на кровопийцу подействовало. Девка остановилась, глядя на свой обед огромными наивными глазами. Ни дать ни взять прелестная козочка с княжеских выпасов! Встретилась бы ты Проклятому, он быстро бы сам из тебя всю кровь высосал! Уже бы родила ему парочку ублюдков и сковырнулась к чертям! Всё согласно судьбе таких вот красоточек.

— Повезло мне, стало быть, что я уродина, — прошептала Инга. По языку расползалось солёное, пряное пятно. Прокушенная губа разошлась.

— Прости меня, сестрица, не признала я! — нежным, певучим голосочком сказала девка и склонила черноволосую голову.

— Пошла-ка ты! — огрызнулась Ежевика и слабо взмахнула ножом.

— Не признала я тебя за свою, прости меня! — настырно повторила вампирица. — Мне и от роду всего три дня! Для растения много, для человека — сама понимаешь!

— Ты чего несёшь, бедовая? — закричала на неё Ежевика. — Заболтать меня хочешь, кривое отродье? Не на ту напала! Я тебе не помоев бадья, не свинья на забой, я Ежевика!

— Я знаю, знаю, кто ты, потому и прошу прощения! — заторопилась девка. — Мы с тобой одного поля ягоды, я это сразу поняла… ну, не сразу, но как кровь твою пить начала, так и поняла, но чего-то увлеклась, понимаешь, а сама же смекаю — э, говорю себе, да она же дитя Отца, как и я! Но вкусно же, ты уж прости меня, я очень сильно кровь люблю, а Матушка меня не баловала!

— Матушка? Так есть ещё и Матушка? — переспросила Ежевика.

— Ну да, она меня молитвами к Отцу нашему вырастила, а потом…

Девица замолчала, повесила голову и грустно хмыкнула. Ежевика подозрительно её рассматривала. Рядом охал и маялся призрачный князь. Первая молния разорвала небо. «Вот же пакость, как бы спрятаться?» — с нарастающим отчаянием поглядела в небо Инга.

— Ну дак чего там с матушкой? — бросила она упырице, стараясь её заболтать. «Потяну лямочку, глядишь — мысль какая придёт!»

— А, так это, убила я её! — пожала плечами девка. — Она меня сожрать собиралась, ну я нечаянно её и… как это сказать?.. Перетянула, в себя. Я выросла в траве лесной, а когда поспела, Матушка плод мой сорвала и хотела юность свою через мой сок вернуть. Но я не хотела, ты не подумай, я не убийца! Я испугалась и не знаю как, но всю человечность из Матушки вытянула и сама стала человеком!

— Понятно, — проскрипела Ежевика. В глазах её всё поплыло, заволоклось, и она упала без сил на спину. Девка дёрнулась к ней.

— Не смей, паскудина! — прошептала Ежевика. Глаза её закрывались, не было сил их держать открытыми.

— Я помогу тебе, я отдам тебе твою кровь, не бойся. Позволь мне исправить оплошность, пожалуйста! — умоляюще проныла красавица.

— Не подходи… — прошелестела девочка и потеряла сознание.

Очнулась Ежевика полная сил и свежести. Дождь тяжёлыми каплями выстукивал бодрую свою музыку. Кто-то часто дышал девочке в шею, обвив её со спины горячим телом. «Катэрина!» — остро промелькнуло в голове, но это, конечно, была не она. А кто тогда? Ежевика неучтиво чьи-то маленькие руки-ноги с себя скинула и вскочила. Да так ловко, как в жизни ей это не удавалось! Мимолётно подивившись на незнакомую свою силу, она выхватила нож и уставилась на упырицу. Та лежала изумрудным калачиком, растрёпанная и блеклая, будто выжатая. Даже платье полиняло и расползлось, как истлевшее. «Чего это с ней?» — озадаченно подумала Ежевика и нож не убрала. Девка слабо повернула к ней голову, вороньи глаза её тускло блеснули.

— А, ты проснулась! Помогло тебе моё лечение…

Голос её шелестел как сухая трава.

— Да уж за меня-то не переживай, — хохотнула Инга. — А ты чего разлеглась?

— Я умираю, Ежевика… — снова зашелестела девка. — Ты из меня всю кровь вытянула, я не хотела тебе столько отдавать, а ты жадная оказалась…

— Я? Ты чего порешь, дура? — вытаращилась на неё Ежевика. — Я не упырь, какая, к свиньям, кровь?!

— Я не вру, посмотри на меня, — шептала девка. Ей явно было совсем не до игрушек. Инга потрогала губу. Целая. Идеально ровнёхонька! Будто никогда ничего и не трескалось. Посмотрела на упыря. Та еле дышала и будто стала ещё меньше. Кожа её пошла морщинами, потемнела. Волосы слезали клочьями, платье бледнело и трескалось, как облетевшая листва.

«Точно не врёт!» — решила Ежевика, и жалость прошмыгнула юркой мышью ей в грудь. «Кыш ты, дрянь такая!» — шикнула на неё девочка, но проклятое чувство уже угнездилось и с аппетитом принялось грызть её сердце. Она уже ясно как день понимала — поздно спасаться. Теперь чем бы то ей ни грозило, она поможет врагу своему. Как тогда, когда нашла в яме, полной осенней воды и ледяного крошева, щенка. Бедняга скулил и отчаянно рвался, а цепкие когти смерти тянули его назад, в самую топь. Четырёхлетняя Инга влезла босая в лужищу, схватила щенка, вполовину её самой, и волоком дотащила до лачуги, где мать её избила, проклиная, и ушла куда-то, грохнув кривой дырявой дверью. Инга ни слезинки не проронила, а щенок попросту потерял сознание. Мать ещё на пороге плюнула в их сторону и велела дохлятину эту выбросить, а не то сама «проклятая дрянь» вслед за ним отправится в помойную яму! Инга вцепилась в неживого щенка и смотрела на родительницу злыми, воспалёнными глазами, пока та не исчезла в густой мгле осеннего вечера. Когда мамаша возвратилась под утро в дымаган пьяная, весёлая и растрёпанная, её отчаянная дочь уже выпросила у кухарки молока и хлебушка, а также объедков каких-то от господского ужина. Неслась во весь опор, стараясь ничего не расплескать и не разбить, мечтала, как щеночек округлится и завалится на бочок, сытенький и довольный! Еды ей дали столько, что она и сама смогла наесться, и живот резало во все стороны, но зато вечный голод отпустил, это ли не счастье? Темнота была слишком тихой. Она пыталась найти щенка по дыханию, но ничего не слышала. Наверное, спит! Она шарила и шарила, звала на своём нелепом, лопочущем языке без слов, пока не наткнулась на мягкое и уже остывающее тельце… «Нет, нет, он просто спит! Он просто заболел и ему надо поспать! Я его разбужу, он поест, пока молоко не простыло, и мы снова будем спать, вместе!» — она уговаривала сама себя, и его, и детского доброго бога, и снова его, и опять себя… Но горючие слёзы, слёзы неумолимой уродливой правды уже застилали глазёнки. Она трепала и гладила дохлого пса, пока… пока…

Инга ахнула и глаза её поползли на лоб:

— Батюшки-распробатюшки… а ведь я же его тогда оживила!

И правда! Тогда, десять лет назад, её слезы намочили лысое пузико-барабан, они впитались досуха в тельце детёныша, и неживое дёрнулось, по нему прошла дрожь, и щенок заскулил! Заскулил снова, вывернулся и стал лизать лицо девочки, визжа и подёргиваясь. Она ощутила, как молотит его хвост по её животу, как сучат его лапы. Мокрая псина ударила в нос, и горячие собачьи пи-пи полились ей прямо на ноги. Всё как сейчас встало перед ней. Ужасная и роскошная правда — она обладает волшебным, еретическим могуществом!

— Я умею оживлять дохлых псов… — облалдело прошептала она.

— Ты и не то умеешь, — прошелестела умирающая упыриха. — Но мне это не поможет, поторопись, умоляю!

— С чего знаешь, что не поможет? Вот помрёшь — я еще разок проверю свои умения! — хохотнула Инга.

— Не проверишь, на мне это не сработает! Я — растение…

— Чего ты?

— Растение я…

На Ингу выцветшими, блёклыми глазами смотрела глубокая старуха. Голос её дребезжал, как разбитых стёкол мешок, волосы клочками повылезли.

— Нашёл, нашёл, моя красави… — закричал было и осёкся привиденчатый князь. — Ох, опоздал я, похоже?

Он уставился на полумёртвую с ужасом и отвращением. Костлявая рука его поднялась в крестном знамении.

— Ну-ка замри! — прикрикнула на него Ежевика. — При мне никаких небес поминать не смей, понял, ваш бродь? Хоть раз перекрестишься — Сатане скормлю!

Призрак испуганно отшатнулся, но кивнул.

— А теперь говори, чего ты там нашёл?

Старуха уже хрипела в агонии. Князь опасливо покосился на неё:

— Да не уверен я, что это силу имеет, думаю, вышло её время!

— Не тебе решать, быстро говори! — гаркнула Инга.

— Там волк оленя дерёт, крови много, предостаточно для… для ужина!

— Где? Давай веди, живо! — крикнула Ежевика и, подхватив старуху на руки, рванула за прозрачным стариком через лес. Он плыл над землёй как облако пара над кастрюлей. А Инга поражалась, какая же бывшая красавица невесомая! Та доверчиво прижалась к ней, положила голову на грудь и затихла.

— Сейчас-сейчас, держись, сеструшка! Не зря же ты меня дочерью Отца назвала, а раз уж обе мы его отродьюшко, то так тому и быть! Меня сестра Катэрина не бросила, и я тебя не брошу! — утешительно бормотала девочка, ловко перескакивая поваленные берёзки и лавируя между скользкими лужами.

«Только что же я буду делать с едва живой старухой на руках и одним коротеньким ножичком против волка, что оленя задрал?» — продрала хребет ледяная, когтистая птица ужаса. «А ничего, Отец защитит! Если уж Проклятый наследничек меня не достал, то и тут отведёт Преисподняя!» — решила она, и тёплая косматая сила, как медвежья шкура, окутала её.

— Вот он, вот! — торжествующе завопил мертвец-провожатый, вытянув ручку-веточку вперёд. Да Инга уже и сама догадалась. Из-за вековой корабельной сосны доносилось хриплое, тяжёлое дыхание, удушающая завеса запаха крови висела в воздухе как туман. Точно как на свином забое! И псы за решётками псарни вот так же хрипят и бесятся, умоляя забойщиков пустить к ним на пир!

— Да твою же едрёную мать… — прошептала Инга и осторожно прислонила старушку к дереву. Та сползла по сосне, как ветхая тряпка. Инга на всякий случай нож приготовила и осторожно высунулась из-за дерева.

Старик соврал, волков оказалось два, а не один. Огромные серые с чёрными хребтами звери терзали бурую от крови оленью тушу, тащили каждый на себя. С треском рвалась горячая плоть, кровь толчками плескалась на траву. «Поторопиться бы, пока они всё не слили почём зря!» — тревожно подумала Инга и вдруг вышла из-за дерева. Ноги, как обезумевшие, сами её вынесли. Она встала прямая и острая, как стрела, намертво не представляя, что собирается делать. Волки на коротенький миг замерли. Чёрная туча, что лениво ползла по серому небу, наконец повалилась на бок и открыла Луну. Свет пролился на поляну и отразился в жёлтых глазах мощных зверей. И не было в них ничего, одна только горячая, спелая смерть! Оба чудовища напружинились, готовые на белого зайчонка в тоненькой человечьей шкурке наброситься, но зайка вдруг обе ручонки подняла и велела им:

— Оставьте это мне и уходите домой! Хватит вам на сегодня, знаю я — это не первая ваша добыча, я был добр к вам, время делиться с сёстрами вашими!

Волки уши навострили и, не веря своим глазам, всё-таки развернулись и неохотно побрели в тёмную чащу. Глаза-то могут и соврать, а вот уши не врут никогда! Когда Отец говорит — не имеет значения, чей голос он использует. Надо подчиняться, даже если звучит он из тела зайчишки на двух ногах!

Ежевика посмотрела им вслед и выдохнула. Во рту остался горький и острый вкус незнакомых слов. «Благодарю тебя, Отец!» — мысленно прокричала она всем нутром своим. И он ответил ей, словно лёгким шёлковым покрывалом сквозь всё её тело прошёл. Она зажмурилась, с наслаждением вдыхая влажную ночную тьму, как вдруг ледяная капля шлёпнулась ей с ветки за шиворот.

«Упырица!» — вскинулась она и одним прыжком оказалась рядом со старушкой. Та уже вся рассыпалась в прах, кое-где уже отошла клочками кожа, показался голубоватый от Луны скелет. Как ни странно, но умирающая всё ещё умирала, едва заметно дыша. Инга подхватила её и бережно отнесла к растерзанной туше. Едва не поскользнулась в растащенных кишках, чертыхнулась, спугнула какую-то животину. Знать, крысы давно выжидали своей доли на этом пиру. Ничего, родимые, потом полакомитесь! А сейчас она свою ношу осторожно спустила на липкую от крови землю, перевернула и ткнула лицом в разорванный бок. Олень глядел в небо с укоризненным ужасом, неказисто вывалив язык.

— Ты не обижайся, братец, что ж тут поделаешь! Сослужил ты Отцу добротную, святую службу! Он тебя наградит, ты даже не сомневайся! — ласково прошептала ему Ежевика и по твёрдой морде погладила. Закрыла глаза и сама не зная что сотворила, какое-то знамение над ним. Тонкими пальцами ухватила животину за веки в длинных коровьих ресницах и прикрыла оленьи глаза.

Упырица тем временем справно хлюпала кровавым лекарством, втягивая в себя улетающую оленью самость. Волки успели только по ломтю отхватить — весь сытный, внушительный пирог с жизнью ей достался. Ежевика деликатно отвернулась, будто происходило что-то донельзя сокровенное, не для чьих бы то ни было глаз. Сорвала буздылёк и в рот сунула.

— А не смогу ли я его после этой… трапезы, ну… оживить? — задумчиво пробормотала она. Оленя ни с того ни с сего было жаль. Не имела она права никакого распорядок нарушать, да и уже обещала ему, что о нём Отец позаботится. Но впервые в жизни ощутив себя чьим-то ребёнком, настоящим, родным и даже — если можно так робко сказать — любимым, она захотела предел этой любви испытать. Чтобы по заднице шлёпнули, больно, но ласково, как господское дитя! Ведь она же теперь лучше, чем принцесса! Её Отец выше чем сам король, да король рядом с ним — тьфу, червь земляной, соринка в башмаке! И потому упрямое и озорное желание взбрыкнуть, побаловаться, сделать, что Отец не велел, так и зудело в ней, так и кололось, как плохой шерсти зимние штаны!

Конец ознакомительного фрагмента.