Свободные

Эшли Дьюал, 2022

Книга от автора хитов «Тени наших дней» и «Одинокие души» Эшли Дьюал! Жизнь Зои кардинально меняется после смерти матери. Переезд в большой город. Знакомство с отцом, которого она никогда не знала. Первая любовь. Учеба в элитной школе, открывающей перед выпускникам все двери. Общение с капризными детьми родителей-миллионеров. Зои закручивает в водовороте событий. Вот только она еще не знает, насколько опасными бывают игры богачей. А добиваться справедливости в городе, где всё решают деньги, – значит, подписать себе смертный приговор. Эшли Дьюал – молодой российский автор, настоящий мастер социальной драмы. Эшли удивительно правдиво передает быт своих героев, дает возможность буквально прожить с ними всю историю от начала и до конца. Невероятный вихрь эмоций и сюжетных поворотов – для поклонников сериалов «Молокососы», «Эйфория» и романа Ирвина Уэлша «На игле»!

Глава 5

Саша садится в машину с каким-то пакетом и громко хлопает дверью.

— Просто не верится, — причитает он. — Ты спятила!

— А что мне нужно было делать?

— Зои, да что угодно, но только не дефилировать в кружевном корсете! Это же безумие, у тебя будут огромные проблемы. Черт! — Парень неожиданно начинает смеяться. — Ты — мой идол, мой гуру. Первый день — и такой успех.

— Успех? — Я выхватываю пакет из его рук и вытаскиваю чью-то школьную форму. Хочу спросить, кому именно она принадлежит, но передумываю. Какая разница. В любом случае я сгораю от стыда и хочу как можно скорее прикрыться. — У меня, блин, украли одежду! На меня наорала директриса. Твой друг, — делаю кавычки пальцами в воздухе, намекая, что совсем он не друг, — сказал, у меня будут неприятности, если я его ослушаюсь. И это называется успех?

— Именно!

— Отвернись. Давай.

Саша отворачивается, а я надеваю чью-то блузку. Она пахнет лавандой, и я успокаиваю себя мыслями о том, что ее хозяйка была аккуратной. Снимаю чулки, забрасываю их в сумку и с ужасом сглатываю: не верится, что я решилась на подобное. Как и после всех сумасшедших поступков, на смену небывалой уверенности приходит стыд. Надеваю сарафан и бросаю:

— Все.

— Поехали, — командует Саша, и машина тут же трогается с места. Складываю остальную одежду в сумку и перевожу настороженный взгляд на парня.

— А как твой день?

— Уж получше твоего.

— В этом я и не сомневаюсь. А что этот псих? Приставал?

— Приставать он может только к тебе, а ко мне у него совсем иные претензии.

— Что же ты натворил? Знаю, это не мое дело, но Саш, этот парень ненормальный. У него явно какие-то проблемы с головой.

— Он просто избалованный мальчишка, — улыбается Саша, но я вижу, как он нервничает.

— Надеюсь, ты никого ради него не убил.

— Поверь, для подобного он привлекает других людей.

— Что? — недоуменно вскидываю брови. — Я же пошутила.

— А я — нет. — Саша небрежно потирает веснушчатый нос. — Его отец только официально числится как управляющий какого-то отдела в администрации. На самом деле он держит всех шлюх, наркоторговцев, владельцев баров, подпольные казино… Вот кто настоящий псих. А его сынок — лишь жалкое подобие.

— И почему же он до сих пор на свободе? Ты так спокойно об этом говоришь, будто данная информация — достояние всех и каждого!

— Так и есть.

— Но в чем логика? Все знают, что он — плохой парень, и молчат?

— А кому говорить, когда он контролирует весь город? Что уж тут поделать, есть неприкосновенные люди. У них много денег, у них большие связи. Куда ни ступи — везде земля Болконского, и с этим ничего не сделаешь.

— Идиотизм. От того и его сынок решил, что ему все позволено.

— Яблоко от яблони… как известно.

Неожиданно до меня начинает доходить, с кем я связалась. И мой сгоряча заданный Диме вопрос: «Что ты мне сделаешь?» — сейчас кажется безумно глупым. Теперь ясно — он может абсолютно все. Я отворачиваюсь и отвлекаюсь на красивый вид за окном. Никогда еще не видела ничего подобного. Мне не приходилось выезжать за пределы родного города, и поэтому единственное, что я вызубрила — старую и грязную улицу Ленина.

Санкт-Петербург — красивый город, не яркий, не модный, а какой-то родной. Спокойный и горизонтальный, как водная гладь. Жаль, что я раньше не вырвалась исследовать уголки своей страны, ведь наверняка повсюду много чего удивительного.

— Ты как? — неожиданно спрашивает Саша, и я оборачиваюсь. Жизнь — странная штука. Ты барахтаешься в ней совершенно беспомощный, слепой до тех пор, пока кто-то вдруг не хватает тебя за руку и не вытаскивает на поверхность. — Любишь Кинга?

— Кинга? — Я растерянно выплываю из мыслей. — Да. Вполне.

— Тогда, может, после того как ты приедешь от папы, посмотрим «Сияние»? Я давно хочу посмотреть, но одному как-то страшно. А с тобой чего-то бояться — себя не уважать.

Я смеюсь. Классно, что Саша считает меня смелой. Если бы он только знал, сколько раз за сегодняшний день я едва сдерживала порыв разрыдаться!

— Отлично, — киваю я. — Договорились.

— Круто!

— Приехали, — громко произносит водитель.

Я зажмуриваюсь и мысленно восклицаю: все будет хорошо, все будет в порядке.

— Не волнуйся, — будто прочитав мои мысли, отрезает Саша. — Я не думаю, что директриса уже успела нажаловаться. К тому же на тебе школьная форма. Вряд ли папа что-то заподозрит.

— Ага.

Я забрасываю сумку на плечо и открываю дверь. На улице теплый апрель, солнце так и жарит голову, и я прищуриваюсь, осматривая невысокое здание городского суда. Чего именно мне бояться — разговора о маме или о моем звездном дефиле?

Неожиданно я замечаю пожилую женщину. Она случайно роняет пакет с продуктами, и в тот же миг зеленые, блестящие яблоки заполоняют ровный тротуар хаотичными бусинами.

Я подхожу к ней и присаживаюсь рядом. Помогаю сложить продукты обратно.

— Все в порядке? — Я перевожу взгляд на женщину, а она кладет руку поверх моей ладони и кивает. Молча. Старики — совсем другие люди. Они не говорят много. Они знают: о чувствах не кричат, чувства показывают.

— Зои?

Я оборачиваюсь и вижу его: Константин стоит в тонком, черном плаще и смотрит на меня немного растерянно. Не знаю, что именно его удивило: то, что я умею сопереживать, или то, что я действительно приехала.

— Здравствуйте, — откашливаюсь и неуклюже выпрямляюсь. — Я не вовремя?

— Да нет, все в порядке.

— Вы хотели поговорить…

— Зои, — вздыхает отец. — Давай на «ты». Прошу тебя.

— Ладно. Ты хотел поговорить.

— Будешь кофе?

— Я не люблю кофе.

— Тогда, может, чай? — Он как-то по-детски улыбается и кренит тело немного вперед. Если бы я не знала, что между нами творится, я бы определенно решила, что Константин стесняется.

— Отлично. Чай сойдет.

Мы молча идем минут пять, затем сворачиваем на широкую, залитую солнцем улицу, и мне открывается сказочный вид Питера. Этот город — бесспорно подходящее место для таких людей, как мой отец, его жена, их знакомые, ведь только они в состоянии соперничать красотой с окутанными тайнами петербургскими переулками, с его величественной панорамой. Едва мой отец ступает на мост, как тут же мир преображается, становится зарисовкой какого-то романа о богатом человеке. Но, едва на мост выхожу я, история перевоплощается в рассказик о девушке, чье место отнюдь не под солнцем, а в его тени.

— Я люблю дышать свежим воздухом, — неожиданно говорит Константин и кивает какому-то прохожему. — В Питере солнечные дни редкость, поэтому каждый раз я стараюсь пройтись хотя бы немного. Тебе ведь нравится?

— Да. Здесь красиво.

— Я говорил с Любовью Владимировной. — Мое лицо обдает жаром. Я перевожу взгляд на мужчину, а тот поджимает губы. — Она рассказала мне о твоем уходе из школы в костюме…

— Простите… то есть прости. Я не хотела. Это случайность! — Я смотрю по сторонам, пытаюсь найти себе оправдание, причину. — Я не подумала о том, как это отразится на вас… тебе.

— Зачем ты так поступила?

— Мою одежду спрятали. И повесили это.

— Но почему ты не попросила у кого-то помощи?

— Потому что в этой школе ни о какой помощи не может идти и речи.

Константин подзывает меня в сторону небольшого кафе с затемненными окнами. Внутри так вкусно пахнет, что я замираю. Смотрю на людей, сидящих у окна, и думаю: так бы каждый день — приходить в ресторан, заказывать горячий парижский фондант и сидеть в тусклом зале, разговаривать с друзьями, отдыхать от работы. Чем не жизнь? Прекрасное существование без проблем и недугов. Беззаботное детство. Осознанное взросление. И спокойная старость.

Да. Деньги определенно играют важную роль в жизненном цикле.

Мы садимся в углу. Константин заказывает чай, свежую выпечку, а я нервно складываю на коленях руки, понятия не имея, как себя здесь вести. Наверное, надо тихо говорить и ровно держать спину. Подождать, пока остынет чай. Размешать сахар, едва касаясь ложкой краев.

Только бы ничего не забыть.

— Я ведь хотел устроить сцену! — усмехается Константин, вешает плащ и присаживается напротив. Смотрит на меня как-то по-доброму. — Я даже придумал речь! Выбежал на улицу и вдруг увидел тебя с той женщиной. Знаешь, Зои, я, может, чего-то в жизни и не понимаю. Но мне кажется, разгуливать в подобном корсете наперекор правилам и одновременно помогать незнакомцам… на это не способен один и тот же человек. Так что тут два варианта: или меня обманули, или ты никому не пыталась помочь. Вот только второе я видел. Выходит, у первого должно быть рациональное объяснение. Правильно?

— Правильно. — Я киваю и решаю воспользоваться подходящим моментом. — Первый день был сложным. Я просто не подумала и приняла решение сгоряча.

— Впредь больше так не делай. Выйти в откровенном белье со словами: я не такая, как моя мать — противоречие. Ты пытаешься объяснить окружающим, что они не правы, делая именно то, чего они от тебя ждут.

— Они определенно ждали совсем другого.

— Да? И чего же? Того, что ты наденешь все это? Что ты в этом выйдешь? Что ты будешь выглядеть как твоя мать?

Я недоуменно свожу брови. Что он пытается сказать? Что хочет объяснить? Неожиданно разговор приобретает острый характер, и я смело расправляю плечи.

— Но моя мать не была такой. Она…

— Что, Зои?

И внезапно… я замолкаю. Не знаю, что сказать! Горло сводит судорогой, и мне становится так обидно, что хочется провалиться сквозь землю. Черт подери, пусть мама и носила подобные вещи, она была моей матерью, и я ее любила, и я никогда ни при каких обстоятельствах не назову ее… шлюхой. И пусть все думают иначе. Мне наплевать. Откидываюсь на спинку стула и скрещиваю на груди руки.

— Может, я была не права. Но у меня не оставалось выхода.

— Зои, ты всегда можешь позвонить мне или Саше.

— И что? Может, вы еще за меня и со всеми этими избалованными кретинами разберетесь?

Пожалуй, я задаю вопрос слишком громко. Несколько посетителей обращают на меня внимание, и мне тут же становится дико стыдно. Пообещала ведь вести себя прилично.

— Прости, — вновь извиняюсь я. — Случайно вырвалось.

— Ничего страшного. — Константин не ругается, однако я чувствую, как от него волнами исходит неодобрение. Нам приносят чай, горячую выпечку, но мне не до еды. Чувствую себя паршиво. — Давай поговорим о чем-нибудь другом, — внезапно предлагает отец. — Маргарита когда-нибудь говорила обо мне?

— Нет. Никогда.

— И как же она объяснила то, что вы живете одни?

— Люди одиноки, когда до них нет никому дела. Вот и нас все кинули. Я не знаю, что произошло у вас, но родители мамы прекратили с ней общение сразу после моего рождения. Так что бабушку с дедушкой я тоже никогда не видела.

— Они были странными людьми, — отпивая чай, шепчет Константин.

— А ты?

— Что я?

— Почему ты ее бросил?

Этот человек отставляет белую кружку и глубоко втягивает в легкие воздух.

— Маргарита сама ушла, Зои.

— Что? Серьезно? — Я недоверчиво прыскаю. — Шутишь? Моя мама сама решила голодать, танцевать на блестящих табуретах? Правда?

— Она приняла решение.

— А ты ей не помешал.

— Нет.

— Почему? — Я округляю глаза. — Почему ты не остановил ее?

— Я не мог. Это сложно объяснить… — Константин пожимает плечами. — Так вышло.

— Что вышло? Она была не из вашего круга? Не подходила внешне? Или что? Скажи, давай, потому что моя мать была самой красивой женщиной из всех, что я видела.

— Мы познакомились слишком поздно, Зои. Я уже был женат на Елене.

— Что? — Меня словно окатывают ледяной водой. — Женат?

— Да. Едва Маргарита узнала о том, что Елена ждет ребенка, как тут же…

— О боже.

Я хватаюсь руками за лицо и с ужасом смотрю на человека, сидящего напротив.

Былая легкость испаряется. Я забываю о том, как мы шли по мосту, как смотрели на дома и молча наслаждались весенним воздухом. Теперь я вижу безответственного человека, едва не разбившего на части несколько дорогих ему жизней.

— Но почему ты пропал? Мог бы помогать. Хотя бы немного. Я знаю, это наивно, но… вы ведь в состоянии позволить себе подобную мелочь.

— Я пытался, правда пытался ее найти, — горячо восклицает Константин, но я ему не верю. — Ничего не вышло. А затем, да, я опустил руки, у меня родился сын, надо было жить дальше.

— Ты не знал, что мама беременна?

— Нет. Более того, Зои, о твоем существовании я узнал относительно недавно!

Не знаю, что испытывать, не знаю, что ощущать. Прошлое сто́ит оставлять в прошлом. Но гордость и обида — два слишком сильных чувства. Они жгут изнутри, заставляют давиться собственными мыслями. И сейчас, как бы упрямо я ни старалась держать себя в руках, меня тянет кричать во все горло.

— Зои, ешь.

— Не хочу.

— Почему? Тебе не нравится?

— Мне просто… — запинаюсь и покачиваю головой, — просто не хочется.

— Зои, — Константин устало потирает заросший подбородок, — я знаю, тебе сложно. И мне сложно, поверь! Однако надо же как-то пережить это время, перетерпеть его. Мы ведь с тобой взрослые люди. Мы должны принимать взрослые решения. Обижаться — не выход.

— Я не обижаюсь. Мне просто неприятно.

— Понимаю.

— Ничего ты не понимаешь. — Хватаю салфетку и начинаю свирепо мять ее, будто именно в ней эпицентр проблем, корень зла. Прикусываю губу и еле слышно спрашиваю: — Ты хотя бы иногда думал о ней? Думал о маме?

— Конечно, Зои. Я любил ее.

— И оставил.

— Да, оставил. Не всегда мы делаем то, что хотим. У нас у всех есть обязанности. И моим долгом было вернуться в семью. Но, пожалуй, главное заключается в том, что сейчас я ни о чем не жалею. У меня есть сын, жена. Теперь есть и дочь.

— Но у меня больше нет матери.

— Это не моя вина.

— Кто знает. — Понятия не имею, зачем говорю такое. Константин ни при чем — и идиоту ясно, — но мне хочется сделать ему больно, хочется заставить его сомневаться и думать, думать, думать, ломать голову, сожалеть! Не знаю, что на меня находит. Я поднимаюсь из-за стола и говорю: — Пойду на улицу.

— Сейчас?

— Да.

— Зои. Успокойся, прошу тебя, и не устраивай сцен. Не убегай. Пойдем вместе и обсудим все вопросы, которые тебя волнуют.

Понимаю, что он не отстанет, и потому коротко киваю. Правда, истины в моих глазах столько же, сколько денег в дырявом кошельке. И пока Константин поднимается за плащом и подзывает официанта, я пулей выбегаю из кафе. Ветер тут же ударяет в лицо, смазанная пелена раннего вечера опускается на плечи, и я, изнемогая от безумного желания сбежать как можно дальше от отца, от его денег, от воспоминаний, подхожу к краю дороги и вытягиваю руку.

Будь что будет. Пусть судьба решит, что дальше.

Рядом со мной тормозит огромный, стальной байк как раз в тот момент, когда я слышу обеспокоенный голос отца.

— Зои!

Не обращаю внимания. Смотрю на толстое лицо водителя и спрашиваю:

— Подвезешь?

— Тебя? — Он криво ухмыляется. — Да куда угодно, детка! Запрыгивай!

И, да, я запрыгиваю. Незнакомец ударяет по газам, папина рука хватается за мое плечо, но слишком поздно. Мы срываемся с места, взрываем тихие улицы диким рыком и несемся вперед навстречу чему-то неизведанному. Я крепко прижимаюсь к огромной спине водителя, зажимаю глаза и чувствую себя так отвратительно, что тошнит. Что я делаю? Что творю?

— Это твой папаша? — орет мужик. Чую, как от него ужасно разит, но все же отвечаю.

— Нет.

— Куда подвезти-то, детка?

Интересный вопрос. Я оглядываюсь, вижу, как молниеносно проскальзывают то с одной, то с другой стороны фонари, дома, машины и неожиданно понимаю, что не хочу принимать решения. Больше ничего не хочу. Куда уж больше размышлений на сегодня? Я и так успела вынести себе мозг, так пусть за меня отвечает нечто нематериальное, невидимое. Пусть со мной случится то, что должно случиться.

— Я туда же, куда и ты.

— Что?

— Что слышал.

К счастью, незнакомца я подхватила себе сговорчивого. Вместо того чтобы хорошенько мне врезать за навязчивость, он усмехается и лишь прибавляет газу. Я чувствую, как переднее колесо открывается от земли, как моя спина нависает над асфальтом и верещу что есть мочи. А мужик смеется. Выравнивает байк обратно и кричит:

— Пристегните ремни, леди!

И мы едим так быстро, что я даже кричать не могу из-за буйного, прохладного ветра. Все тело сковывает судорога, я принимаю смерть, представляю, как падаю на очередном, крутом повороте и трусь лицом об асфальт, и мне от этих мыслей становится так паршиво, что живот скручивает в сотни гигантских узлов. Что я делаю? Боже, что я творю? В голове все вертятся мысли о том, как быстро несется байк, как молниеносно проскальзывают по бокам машины, как незаметно и ненавязчиво на Санкт-Петербург опускается мрачный вечер и как истошно от боли кричат все затекшие конечности. Мне кажется, я уже никогда не сойду на землю, никогда уже не смогу стоять ровно, дышать ровно, говорить ровно, как вдруг байк тормозит и я неуклюже ударяюсь лбом о толстое плечо незнакомца.

— Приехали, — говорит он, заглушая двигатель, и оборачивается. Лицо у него удивительно отвратительное. — Что-то еще, детка?

Говорить сложно, поэтому я лишь несколько раз дергано покачиваю головой. Спрыгиваю с сиденья, разминаю ноги и оглядываюсь: где же я? Впереди узкий, грязный переулок, по бокам — огромное скопление дорогих машин, байков. А позади яркая, мигающая вывеска: «Сатурн».

— Ооо, — тяну я и не могу сдержать ядовитой усмешки. Черт подери, я доверилась судьбе, а она привела меня к порогу бара? Да еще и с таким нелепым названием. — Дьявол.

Повсюду незнакомые люди, в основном мужчины. Они курят, говорят о чем-то, смотрят в мою сторону и лыбятся, словно я новенькое пополнение в отряде молодых стриптизерш. Блеск. Протираю пальцами ледяное лицо. В конце концов, где я и могу чувствовать себя спокойно, так это в подобных заведениях. Что лгать. Мне пришлось сделать слишком много домашних заданий не в квартире, а за барной стойкой «Золотых куколок».

Иду в бар. Распахиваю металлические двери и тут же сталкиваюсь лицом к лицу с тяжелым, знакомым запахом пота, алкоголя, сигарет, тут же слышу привычную оглушающую музыку, этот треск колонок, чьи-то стоны, вижу этих глупых девиц, ласкающих пальцами блестящие пилоны. Ничего не меняется. Никогда. Толпа кидает меня из стороны в сторону, но я прорываюсь к барной стойке. Сажусь, лениво облокачиваюсь локтями о деревянную панель и неосознанно втягиваю глубоко-глубоко в самое сердце такие знакомые и одновременно такие чужие воспоминания. В голове тут же что-то щелкает. Я зажмуриваюсь, а когда открываю глаза, ищу маму. Правда ищу! Секунды три! Но вскоре порыв проходит. Реальность падает ко мне на плечи, и внутри что-то ломается. Я смахиваю с глаз пелену, выпрямляюсь, говорю себе: успокойся, все хорошо, все в порядке! Но сгораю от мерзкого, ноющего чувства одиночества.

Облизываю губы и неохотно отодвигаюсь чуть в сторону. Все жутко толкаются, а мне необходимо пространство. Я будто задыхаюсь! Внезапно я чувствую на себе чей-то взгляд. Не двигаясь, сканирую зал, изучаю полуголых танцовщиц, мужчин, размахивающих пачками денег прямо перед их лицами, официанток в откровенных, кружевных костюмах, и вдруг вижу его. Парня. Да, именно он испепеляет меня своим тяжелым взглядом так открыто и бесцеремонно, будто имеет на это полное право. Однако я тоже не отвожу глаз. Увлеченно рассматриваю его темные волосы, яркие глаза, широкие плечи и круглый стакан с какой-то выпивкой. Несколько девушек пытаются привлечь его внимание, улыбаются, вытягивают и скрещивают худощавые, кривые ноги на широком, белоснежном диване, но незнакомец почему-то смотрит только на меня. У него удивительные глаза. Очень красивые.

Я смущенно отворачиваюсь и подзываю к себе бармена.

— Мне водку с соком.

— Тебе? — Он скептически выгибает выкрашенные в красный цвет брови. — Алкоголь после восемнадцати.

— Мы же можем решить эту проблему. — Вокруг так шумно, что я не сомневаюсь в легальности сделки. Достаю последние четыре сотни и кладу на стол. — Идет?

К моему огромному удивлению, женоподобный парень качает головой.

— Нет. Сначала паспорт, потом выпивка.

— Что? — Я ошеломленно раскрываю рот. Что за черт? Я пью до постыдного редко, во всех клубах действует данная система, так почему же именно сегодня, именно в эту минуту, когда мне так захотелось напиться, я встретила правильного бармена? Недовольно запихиваю деньги обратно в сумку. Теперь-то здесь точно нечего делать.

— Позвольте угостить вас, — неожиданно восклицает чей-то голос прямо над моим ухом, и я оборачиваюсь. Думаю, сейчас увижу того парня из VIP-сектора, но сталкиваюсь лицом к лицу со взрослым, симпатичным мужчиной. В правой руке он держит оранжевый коктейль. В левой — рюмку бронзового виски. Волосы у него рыжие, как огонь.

— Нет, спасибо.

— Перестань. Я ведь видел, как бармен подрезал твои крылышки. Сам был таким когда-то.

— Жалким?

— Молодым.

Он говорит и говорит. Рассказывает о своей тяжелой работе, последних годах в институте. Эмоционально размахивает руками и ведает о нашей жизни, проблемах, философии. О том, как несправедлива судьба к бездомным и как спятили политики на Западе. Как безумно растут цены и как быстро потеплело.

— Угощайся!

Этот тип кажется мне вполне безобидным. Я делаю несколько глотков и ощущаю горячую волну из спокойствия и мурашек. Расслабляю плечи и, прикрыв глаза, понимаю, почему она любила пить. Нет, стоп! Она не любила пить. Иногда выпивала с друзьями, и только! Ухожу от мужчины, морщась от крепкого напитка: как же горячо! А еще… как же приятно! Я поднимаю руки, смотрю на крутящийся потолок и двигаюсь в такт музыке, будто осушила не один стакан, а несколько десятков. Делаю еще глоток, расстегиваю верхние пуговицы белоснежной, школьной рубашки и вновь припадаю губами к стакану. Клуб все лихо крутится, а я подпеваю незнакомой песне, топчусь на ватных ногах и вдруг роняю стакан на пол. Он разбивается для меня в замедленной съемке. Касается дном паркета, трескается и рушится, как чьи-то надежды. На качающихся ногах пытаюсь добраться до какого-нибудь кресла, но не могу. Перед глазами плавают пятна. Люди, их руки и лица: все смазывается, смешивается.

— Помогите.

— Помочь?

А вот и тот безобидный мужчина! Правда, сейчас он не кажется мне безобидным. Его взгляд по какой-то причине изменился. Стал совсем другим.

— Вы… — язык заплетается. Я покачиваюсь назад и глупо хихикаю. — Ой!

— Ой, — повторяет он и кладет руки мне на талию. Притягивает к себе и начинает танцевать. Странно танцевать. Сначала мне нравится, но потом становится страшно. Он слишком сильно стискивает мои бедра. Так ведь нельзя, верно? Я слабо отталкиваюсь от него и мычу что-то, но мужчина не обращает внимания. Лишь грубее сдавливает мое тело.

— Давай, ну же, давай, — его голос хриплый и томный. — Иди сюда.

Он резко тянет меня на себя, и я вскрикиваю, когда он хватается пальцами за мою шею.

— Замолкни! — Пальцы сдавливают горло с такой силой, что мне совсем нечем дышать. Я невольно оседаю в руках незнакомца. Пытаюсь сказать, нет, не надо, но вместо этого чувствую, как он приподнимает низ моей юбки, касается пальцами оголенных бедер, стонет.

— Хватит, — заторможенно пытаюсь вырваться. — Отпу… отпустите!

— Давай, давай!

Он трется об меня, издевается над моим платьем, блузкой, и я откидываю назад голову, мысленно сдаваясь. Кажется, что хуже уже быть не может, как вдруг я вижу ее. Маму. На одном из пилонов. Она в блестящем боди, откровенно лапает свое тело, крутит головой, волосами, ерзает на табуретке и соблазнительно облизывает ярко-алые губы.

— Не надо! — вырываю руку и тяну ее в сторону матери. Чувствую, как к глазам подкатывают слезы и повторяю: — Не делай этого, пожалуйста, уйди! Перестань!

Но мама не останавливается, извивается на подмостках, и десятки мужчин касаются ее тела, десятки мужчин платят ей за то, как широко она расставляет ноги. И я уже не просто плачу, а реву, вспоминаю все дни, проведенные в барах, все сцены с ненормальными, помешанными алкоголиками, наркоманами, которые тушили об нее сигареты, которые били ее, выкидывали на улицу, и рыдаю еще сильней. Это ведь неправда, неправда! И когда рука незнакомца хищно, жадно сдавливает мою талию до такой степени, что от боли хочется заорать, кто-то резко выдергивает меня наружу.

Ничего не понимаю. Чувствую теплые руки на своих плечах, растерянно поднимаю взгляд и вижу молодое лицо. Лицо парня с голубыми, светящимися от прожекторов глазами.

— Идем.

— Я… я не могу.

— Можешь. Идем со мной.

— Эй! — возникает незнакомец, но уже через секунду падает на пол от сильнейшего удара. Не понимаю, что происходит. Моргаю, смотрю на окровавленный нос мужчины, моргаю вновь и вдруг оказываюсь в совсем другом месте, здесь прохладно. Наверное, улица. Чувствую дикую слабость в коленях, решаю немного отдохнуть.

— Подожди! Эй! — Парень с голубыми глазами подхватывает меня как раз в тот момент, когда я собираюсь развалиться на асфальте. — Ты что делаешь?

— Ничего не делаю, — язык заплетается. Я указываю в сторону бара и лепечу. — Там моя мама. Я должна ее забрать.

Делаю первый шаг и тут же спотыкаюсь. Вовремя выставляю перед собой руки, ударяюсь ими об асфальт и устало опускаю голову.

— Так, вставай. — Парень подхватывает меня за талию. Прикасается пальцами к подбородку и тянет на себя. — И кто ты такая?

У него голубые глаза, и даже без прожекторов они такие яркие. Скулы острые, покрытые щетиной. И я загадочно улыбаюсь, представляя, как вожу по его подбородку пальцами.

— Кто ты, — повторяет он.

— Кто-то.

— Иди домой, слышишь?

— Слышу.

Я знаю, что не дойду, но соглашаюсь. Не хочу никому докучать, поэтому уверенно киваю, но неожиданно для себя подаюсь вперед и ударяюсь носом о мужскую твердую грудь.

— Черт подери, — ругается незнакомец, а я ощущаю, как играют под моими пальцами мышцы на его руках, как неровно вздымается грудная клетка. — Тебя не учили, что нельзя пить из чужих бокалов?

Зажмуриваюсь и глубоко втягиваю сладкий, мятный запах, исходящий от его тонкого поло. Слышу, как свистит ветер, и почему-то улыбаюсь. Представляю, как несусь на горках в парке аттракционов, как закидываю за голову руки, как кричу во все горло. Меня покачивает в сторону, и земля непослушно кренится на сто восемьдесят градусов, и колени предательски подгибаются, потянув за собой все мое тело.

— Прекрати уже, — приказывает незнакомец, аккуратно сжав мою талию. Поднимаю глаза и вижу его хмурые, густые брови, вижу складочку на его лбу. Почему он на меня злится? Не хочу, чтобы он злился.

— Как-то раз я прочитала статью про оленей, про то, как их загоняют на ферму и растят на убой. С тех пор я не ем мясо.

— Что? — Парень растерянно расширяет глаза. Я и сама не понимаю, что говорю. — Правда?

— Нет.

— Тогда зачем ты мне это сказала?

— Наверное, чтобы произвести впечатление.

— Обманула, чтобы заинтересовать?

— А разве не этим люди сейчас занимаются?

Теперь незнакомец и вовсе смотрит на меня так, будто я умалишенная. Он недоуменно моргает, то морщит лоб, то расслабляет, и я почему-то начинаю смеяться. Резко вздергиваю подбородок, отталкиваюсь от парня руками и порывисто взмахиваю ими.

— Я приехала сюда, чтобы не упустить свой шанс, чтобы жить дальше! — кричу я в воздух, смотрю на темные, мокрые стены, пустые переулки, чьи-то машины и невольно продолжаю слабым, хриплым голосом: — А всем плевать.

Голова гудит. Мысли несутся, несутся, и я уже ничего не понимаю, ничего не вижу. Только чувствую, как вспыхивают глаза, прикасаюсь к ним пальцами и растерянно покачиваюсь в сторону: все вокруг такое чужое, мне хочется домой.

Облокачиваюсь спиной о холодную стену и скатываюсь по ней, как по горке. Меня жутко мутит и приходится опустить голову между колен, чтобы не выблевать все, что осталось в желудке после скудного, школьного обеда. Неожиданно рядом возникает незнакомец. Он берет мою сумку, раскрывает ее, и я тут же невнятно восклицаю: «Только попробуй!» Однако парень достает мой телефон, вздыхает и набирает чей-то номер. Он говорит тихо и коротко, а я как ни пытаюсь сосредоточиться, не разбираю ни единого слова. В конце концов через пару минут он кладет сотовый обратно, во внутренний карман моего рюкзака, садится на корточки — рядом — и вздыхает. Наши лица совсем близко. Он находится в расплывчатом ореоле из питерского тумана и вечера, и все вокруг него смазано, абсолютно все, кроме этих любопытных, синих глаз и губ, и ровного носа. Парень кривит губы и отрезает:

— Свалилась на мою голову.

Но в его словах нет гнева. Скорее любопытство. Уже через пару секунд он поднимает меня на руки и несет куда-то. Я знаю, что должна сопротивляться, позвать на помощь, но даже не шевелюсь. Почему-то мне хочется верить в хороших людей. Вдруг этот человек действительно унесет меня туда, где тепло и можно успокоиться.

Не понимаю, как оказываюсь полностью прижатой к его торсу. Мои ноги крепко держатся за его туловище, руки — обрамляют шею. Мы несемся вдоль трасы на огромном, сверкающем «Харлее», и ветер жестоко избивает мою спину ледяными, сильными ударами. Почему он усадил меня перед собой? Наверное, потому что в противном случае я кубарем полечу вниз где-то посередине дороги — ворчливо отвечает та часть мозга, которая отказалась от коктейля и осталась в своем уме. Кладу голову на крепкое, широкое плечо и напеваю какую-то приевшуюся, простую мелодию. Парень смотрит на меня:

— Ты как?

Не хочу отвечать на этот глупый вопрос.

— За дорогой следи, — заплетающимся языком командую я и вижу его ухмылку. Интересно, кто этот парень? Куда мы едем? И что вообще происходит? Я задаю вопросы, но не хочу знать ответов, и потому просто бездумно плаваю в мыслях, каких-то воспоминаниях, песнях. Шепчу: стань ветром для меня — покачиваю головой в такт, выдуманный моим воображением, и также тихо продолжаю — и унеси с собой. В висках ноющая боль. Я морщусь, сильнее стискиваю плечи незнакомца и думаю: что же было в том коктейле? Улица кружится, кружится.

Интересно, сколько мы едем? Мне кажется — миллиард часов. Но проходит наверняка не больше тридцати минут. Ветер перестает хлестать спину, шум утихает, и остается только мятный сладкий запах, исходящий от незнакомца. Через пару секунд и он раскалывается на части, как небо от удара хищной, яркой молнии.

— Зои! — восклицает знакомый голос, и я недоуменно оборачиваюсь. К нам несется Саша. Он хватается руками за голову и громко, протяжно рычит: — Где ты, черт подери, была?

Не отвечаю. Мутным взглядом осматриваю фонари, коттеджи, машины и вдруг понимаю, что нахожусь около дома Регнеров. Около моего дома. Незнакомец поднимается, сжимая меня в крепких объятиях, затем отпускает и говорит:

— Она под наркотой. — Ну, просто отлично. Поднимаю глаза и испепеляю парня самым ядовитым и недовольным взглядом, на который я только способна. Однако ему плевать на мою реакцию. Он смотрит на Сашу и деловито кивает: — Позаботься о ней. Она не в себе.

Еще лучше. Сжимаю руки в кулаки, собираюсь хорошенько врезать ему по лицу — ведь о лучшем возвращении мечтать грех, — но вдруг чувствую пальцы на своем запястье.

— Что с тобой? Где ты была? — не унимается Саша. Лицо у него смазанное, а голос жутко испуганный. Он крепко обнимает меня за плечи. — Идем домой, давай. Пошли! Папа с ума сходит. Почему ты не отвечала на звонки? Почему пропала? Хотела свести всех с ума? Ох, поверь, твоего дефиле в кружевном корсете было достаточно.

Незнакомец прыскает. Я вновь бросаю на него свирепый взгляд, но невольно отмечаю, что он чертовски привлекателен в этих темных джинсах, синем поло, и смущенно забываю о том, что намеревалась сказать. Думаю, думаю, а он, кажется, уже собирается уезжать. Садится на черный байк, игнорирует прикрепленный к задней панели шлем, порывисто взводит мотор, разрывая мирную тишину диким ревом.

— Эй!

Его взгляд останавливается на мне. Брови подскакивают вверх. Понятия не имею, что сказать. Пошатываюсь, переминаясь с ноги на ногу, и отрезаю:

— Шлем надень!

Парень лишь скептически морщит лоб. Затем как-то снисходительно покачивает головой и молниеносно срывается с места, оставив меня с чувством пульсирующего недоумения где-то в висках. Поджимаю губы и пьяно шатаюсь.

— Господи, — на выдохе тянет Саша и возводит руки к небу, — какое счастье!

— В смысле?

— Он уехал.

— И что… — я вальяжно пожимаю плечами, — что в этом хорошего?

Брат цокает. Недовольно хватает меня за талию и тянет к дому. Почему-то мне кажется, что я не догадываюсь о какой-то интересной и пугающей вещи, касающейся этого знойного незнакомца, его голубых глаз и черного байка.

— Так что? Я слепая, но не пьяная.

— Что ты несешь? Где вообще была?

— В баре.

— И к чему все это?

— Ты правда хочешь узнать, что такой клуб делал в такой монашке? — я пытаюсь придать голосу свирепые нотки, но выходит как-то слабо. Мысли путаются, и мне кажется, что несу я полнейшую чушь. Устало кладу голову на костлявое плечо Саши и мямлю: — Ничего я тебе не расскажу, пока не объяснишь, что не так с тем парнем.

— Отлично: ты — пьяная, но все равно продолжаешь ставить условия, — Саша с трудом затаскивает меня на первую ступеньку и взвывает: — Зои, просто переставляй ноги.

Но я не могу их переставлять! Они заплетаются, болят и протестуют! Они хотят оказаться в теплой постели и не двигаться. Сутки.

— Расскажи про парня.

— Он дерьмовый человек. Все. Остальное завтра утром.

— Как же так? На самом интересном месте.

— Боже, да от тебя несет, как он моих носков!

Отличное сравнение. Я вдруг непроизвольно представляю Сашины носки, и мне ничего другого не остается, как наконец выпустить то, что давно рвется наружу. Меня тошнит прямо на пороге этого чудесного, зеленого коттеджа моей мечты, и я вырубаюсь.