Домой не по пути

Эшли Дьюал, 2020

Не верится, что я это сделала. Мне давно нужно было вырваться из родительского дома, но решилась я только сейчас, и все благодаря человеку, которого всю сознательную жизнь я считала самовлюбленным идиотом! Я запрыгнула к нему в машину, даже не представляя, что впереди меня ждут новые люди и города, музыка, танцы до рассвета и… сильные чувства. Он позволил мне стать частью своего безумия, и я не смогла ему отказать. Черт возьми, неужели после всего, что случилось, в моем сердце действительно осталось место для любви?

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Дьюал Э., 2020

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2020

Глава 1

Я оглядываюсь и вижу улыбающиеся лица, перекошенные от непонятной радости. Чего они хохочут? Странно.

Я оглядываюсь еще раз — вдруг мне чудится. Но нет. Люди, которые сидят рядом, находятся в зале, стоят у трибун, — все лыбятся так широко, что их лица кажутся жуткими и искусственными, будто бы натянутыми на бесстрастные головы манекенов. Я тоже пытаюсь улыбнуться. Дергаю уголками губ, а потом чертыхаюсь.

Никак у меня не получается изобразить радость. Ну и черт с ней! Если говорить о чувствах, то я ощущаю промозглую пустоту, которая, как и погода, меняется внезапно, но портит настроение довольно-таки сильно.

— Реган!

Я недоуменно смотрю на соседку. На ней, как и на мне, квадратная черная шапочка, а еще дурацкая мантия, в которой теряются руки. Я вскидываю брови, мол, чего орешь на весь зал, а она надувает красные щеки.

— Тебя назвали!

Назвали? Я поворачиваюсь и понимаю, что деканша, как и вся ее свита, ждут моего выхода. Как всегда, проспала.

— Реган Б-баумгар-ртен.

Неуклюже подскакиваю, едва не валюсь кубарем из-за треклятой накидки, но каким-то образом сохраняю равновесие и шествую к трибуне. Ну хоть фамилию правильно выговорили. А то обычно Баумгуртен, Ваугратен.

Люди в зале громко аплодируют. Звучит какая-то идиотская музыка, которая мне напоминает тему из «Звездных войн». И вот деканша уже передо мной в своей черной накидке.

— Поздравляю, Реган, — шепчет она мне, когда я пожимаю ее костлявую руку. — Пусть у тебя всё получится, а перемены…

Я отключаюсь. Просто гляжу в эти сморщенные, уродские губы и вспоминаю, сколько раз они отчитывали меня и оплевывали. Я пропускала занятия, потому что не любила ни университет, ни профессоров, ни ежедневное унижение, коему подвергались почти все обучавшиеся на моем факультете. А потом меня вели к деканше, и она, будучи, так сказать, в не очень хорошем настроении — муж бросил ее и ушел к студентке с моего курса, орала и клялась, просто божилась, что никогда не вручит мне диплом, а я сгнию на дне общественной ямы, как гниют яблоки в ее саду.

— Удачи!

— Спасибо, — хриплю я и едва не добавляю: «Безмозглая карга».

Мы расходимся как в море корабли, и я плыву к своему месту, невольно глядя на тех, с кем училась четыре года. Четыре! Я видела их каждый день и терпеть не могла, потому что одна половина любила учебу, не обращая внимания на те унижения, о которых я уже упоминала, а другая — любила унижения, принимая учебу как нечто неизбежное. Конечно, была парочка людей, с которыми можно было общаться. Но до выпуска дожил лишь один — Кори Гудмен.

Он так же, как и я, не улыбается, оглядывается по сторонам и ни черта не понимает. Ничего, друг, тут просто все спятили, а мы с тобой угодили в их сети.

У него смешные волосы — вьются, как шерсть у барана, но Кори считает, что «как у барана» — это не круто. А круто, как у его старшего брата Уильяма, который, собственно, тот еще баран. Я его почти не знаю, видела пару раз, он носит широкие, просто гигантские штаны, такие же широкие футболки, выкуривает по сто сигарет за день и зарисовывает свои пошлые мысли не менее пошлыми татуировками. Хорошо хоть Кори еще не додумался вывести на своей спине: «Я делаю плохие вещи, но делаю их хорошо».

После меня к деканше выходят еще люди. Она всем жмет руки и улыбается, а я гляжу на эту картину и спускаюсь по спинке стула все ниже и ниже. Когда эта церемония подойдет к концу? Столько стараний ради одной бумажки.

Минут через сорок мы вырываемся из здания. Я всегда мечтала учиться в Йеле, но в итоге проучилась в местном, задрипанном университете, который похож на коробку, брошенную на кривой улице Янгстауна. Я оборачиваюсь через плечо: толпа орущих студентов прет из дверей, будто бы за ней несется горячая, темно-оранжевая лава, и гляжу на это серо-зеленое здание, проглотившее с потрохами мои «лучшие» годы.

Кто бы мог подумать, что всё будет именно так. В школе я верила в лучшее, считала, что уеду из городка сразу же, как получу аттестат. Что я стану кем-то. Напишу что-то. Сделаю нечто важное. Возможно, прославлюсь. Возможно, по уши влюблюсь. Я выходила за порог школы с надеждами о той жизни, о которой, впрочем, мечтает каждый. Но сейчас я понимаю, что всё это — полная чушь. Находясь в плену собственных предрассудков, ты не способен вырваться на свободу. Верить — верь, конечно. Вот только о реальности не забывай, потому что она о тебе прекрасно помнит. Она размазала мои мечты, как сейчас Стейси Роман размазывает сопли по лицу. Ей-то отец уже местечко забил в своей адвокатской конторе. Стейси впору рыдать, ведь больше не придется лизать зад учителям за хорошие отметки. Теперь надо работать. А у меня надежда только на себя, что плохо, ведь я, как вы уже поняли, совсем не добросовестный человек.

Невольно оглядываюсь, ища в толпе родные лица — маму или папу. Не знаю, зачем я это делаю, ведь понимаю, что никто не придет. Но я глупая. Я всегда была глупой.

Есть одно важное правило. Люди считают, что если станут верить в тех, в кого верить не стоит, им обязательно воздастся свыше. Мол, мы меняемся, можно и потерпеть, и понадеяться, и подождать. Но все эти страдания в пустоту — полная лажа, потому что не надо терпеть. Не нужно строить из себя великомучеников. Если человек дерьмо — он дерьмо, и твоя вера в него ничего не изменит. Она не сделает тебя лучше и не припишет тебе дополнительные баллы, которые ты потом вдруг вытащишь из кармана на Страшном Суде и вручишь Богу.

Сделай себе одолжение — не жди от людей чего-то. Они такие, какие есть, и ты их не исправишь, как бы ни старался и как бы сильно в них ни верил.

Мне кажется, я строю иллюзии насчет своих родителей уже целую вечность. И мне жутко больно, когда они меня разочаровывают, пусть я и не хочу это признавать. Но на самом деле это не их проблема и не их вина. Я сама виновата, потому что я — глупая. Я жду, когда ждать нет смысла, а не они.

Внезапно кто-то наваливается на меня сзади, и я громко чертыхаюсь.

— Сад ты мой цветущий! — верещит мне на ухо Кори и хохочет. Ненавижу, когда он меня так называет. Узнал, что фамилия Баумгартен означает «деревья в саду», и теперь при каждом удобном случае умничает. — Ты чего такая кислая?

— Я сладкая.

— Ммм, еще и колючая. Смотри, Стейси сейчас выплюнет легкие! Она реально ревет или у нее началась аллергия?

— На тебя у нее аллергия, а людям вообще-то грустно.

Я хихикаю, обхватываю друга за плечи, и мы медленно плетемся в сторону моего дома. Живу я рядом, Кори всегда меня провожает, пусть потом и бежит к своему братику, чтобы посмотреть, как тот девок снимает. Сам-то Кори — монах. Целовался пару раз, да и то с мандаринами. А Уильям — ну просто Вильгельм Завоеватель. Девушек Янгстауна ему было мало, и тогда он пропал на целый год, чтобы переспать со студентками Принстона. Я слышала эту историю уже столько раз, что у меня сводит всё тело, едва кто-то в разговоре упоминает Нью-Джерси.

— Знаешь, я ведь скучать буду.

Я гляжу на смуглое лицо друга и почему-то не хочу шутить. Мы идем по тропинке, по которой шли сотни раз до моего дома, и до меня вдруг доходит, что больше этого не будет. Что Кори Гудмен не проводит меня после занятий, что мы не посмеемся до слез над мусорщиком Бади, который вечно ставит пакеты так, что они валятся вниз и объедки из них выкатываются на дорогу. Кори не расскажет мне истории о своем ненаглядном брате, а я не разревусь на его плече после очередной ссоры с предками. Да, ничего больше не повторится. Всё осталось позади, и мы идем вперед очень медленно, ведь так не хочется заканчивать то, что вроде бы только началось.

Мне становится страшно. Надо быть взрослой, а я еще подросток, который изо всех сил сжимает руку лучшего друга в надежде, что происходящее — неправда и он никуда от меня не денется. Грудь вздымается от горячего воздуха, который застревает у меня где-то в горле. Я прикусываю губу и наконец отвечаю:

— Я тоже буду скучать.

— А писать будешь?

— Было бы откуда писать, ведь я еще не уезжаю.

— Всё будет в порядке, Реган. Тебя примут в Йель.

— Меня учиться туда не приняли, а тут вдруг стажироваться разрешат. — Я говорю уверенно и решительно, хотя внутри надеюсь, что друг прав и у меня получится. — Ты когда уезжаешь? Когда начнется великий тур по местам славы Вильгельма Завоевателя?

— Сегодня вечером. Уилл всё устроил, даже с предками договорился, хотя я знаю, что ему плевать на их мнение. Он в любом случае укатил бы на своем старом «Додже».

— И я укатила бы куда угодно, лишь бы подальше от родителей.

— Да уж. А их не было на церемонии? — Нас оглушает гудок автомобиля, и мы видим, как высунувшиеся из его окон краснолицые ребята, громко крича, размахивают квадратными шапками.

— Да, они не пришли. Но я не удивлена, это было бы дико. В конце концов, там никто не раздавал бесплатную выпивку, так что церемония — отстой.

— Ага, — как-то жалобно усмехается Кори. Когда мы говорим о моих родителях, он не может нормально себя вести, вечно корчится и жмется, будто у него штаны застряли где-то в промежности. Добрый мальчик. Но сейчас плохо быть добрым. — Ох, Реган, садик ты мой цветущий, только представь, что мы больше не вернемся на семинары. Что я больше не буду стоять перед твоей дверью в январе, пока ты ищешь свои любимые джинсы…

–…а я не буду притворяться твоей мамой, когда ты прогуливаешь физкультуру…

–…и мы не будем зависать в «Френзи»…

–…ты все равно не любишь эти йогурты…

–…зато ты любишь.

Он кривит губы, а я крепче его обнимаю, потому что жутко, ну просто нереально его люблю. Кори Гудмен — неотесанный, тихий мальчик, который в первый же день завоевал мое сердце, когда отказался носить университетскую форму, потому что она не просто зеленая, а блевотно-бирюзовая. Я тоже отказалась, и нас отправили к деканше. Меня, Кори и еще одного парня, имя которого не хочу произносить. Там мы с Кори и познакомились, пока ждали эту каргу. Нам всё равно пришлось носить форму, но мы всячески над ней издевались: то я надену юбку как топ, то Кори обрежет брюки под капри.

Неожиданно я понимаю, что мы оказываемся напротив моего серого дома. Запах тут стоит тяжелый — паленой травы и жаркого лета. Дышать сразу становится трудно, но, что странно, отнюдь не из-за этого. Я вновь смотрю на друга и расстроенно выдыхаю. Он мнется и перекатывается с ноги на ногу, будто бы не знает, что сказать. Я тоже не знаю, поэтому не спешу удивить его красноречивой тирадой, а просто прижимаю к себе.

Кори сцепляет руки за моей спиной.

— Без тебя жизнь будет совсем другой, Реган Баумгартен.

— Ты единственный человек, который так красиво произносит мое имя.

— У меня было много времени, чтобы потренироваться.

Я зажмуриваюсь. Сжимаю его узковатые плечи и вздыхаю. Не хочу признавать, что на глазах слезы. Глупости какие! Я не плакала уже так давно, не разревусь и сейчас.

Отстраняюсь и грозно свожу брови.

— Пиши мне, услышал? Я, может, никуда не уеду. Останусь тут на веки вечные, а ты пиши. Даже из своего тура, даже потом, когда переедешь в Индиану, в этот, как его, в Ивансвиль.

— Эвансвилл.

— Какая разница!

— Договорились, — кивает он. Поправляет смятую на локте мантию и глядит мне в глаза открыто, пронзительно и печально, как смотрят, когда прощаются, но не хотят уходить. Кори нервно усмехается. Нервно хлопает меня по плечу. Нервно плетется к противоположному двору и глядит на меня через плечо. Ему до дома еще минут десять, но я уверена, что идти он будет медленно, чтобы смотреть на меня как можно дольше. — И не вздумай рыдать, Реган! Слышишь?

— Не дождешься, гаденыш! — Я уже кричу, потому что парень всё дальше и дальше, а на глазах эти противные слезы. Черт! Порывисто смахиваю их и широко улыбаюсь. — Я не пророню ни слезы, ясно?

— Заметано!

Он машет мне рукой и скрывается за поворотом.

Пусто. Мне холодно, и я чувствую себя как-то странно. Гляжу на светлую улицу, но не вижу больше знакомых домов, знакомых лиц. Всё кажется чужим. Наверное, стоит пойти домой, а ступни словно вросли в землю. Я так и стою, глядя куда-то вдаль. Возможно, жду, что Кори Гудмен вернется и обнимет меня еще раз, но догадываюсь, что он так не поступит. Он слишком любит меня, а значит, не захочет сделать мне больно. Умный парень, очень хорошо меня знает.