Страсть и приличия. Благородные сердца: Книга один

Элис де Салье

Не было абсолютно ничего предосудительного в том, что старая дева, дочь викария Хартли, взялась лечить тяжелораненого виконта Блекторна. Ханна была слишком благоразумной, чтобы воспылать чувствами к человеку богатства и положения лорда Блекторна… к человеку, преисполненному решимости разрушить проклятие, на протяжении нескольких поколений преследовавшего его семью и угрожавшего полному вымиранию рода.

Глава 1

Привлеченный

Давно не появлявшийся в этих местах виконт Блекторн когда-то поклялся и шагу не ступать в деревенскую церковь Хартли. Там он выслушал так много адских, проклинающих все и вся, проповедей, что хватило бы на целую жизнь; Уильям Блекторн достиг своего предела к десяти годам. Другое место, которое он решил избегать любой ценой, сейчас было целью его путешествия — поместье Блекторн. Каменное здание с чудовищными парапетами, кишащими фигурами горгулий и грозно нависающими башнями, контролировало жизнь в деревне со своего «постамента» — находившегося на отдаленном холме, словно страж судьбы. Не торопясь приблизиться к мрачным воротам, Уильям повернулся спиной к дому своего детства, и его взгляд натолкнулся на другое строение, никогда не покидавшее его ночных кошмаров.

Звук женского контральто, раздающийся в унисон с переливами органа из краснокирпичной часовни, привлек внимание Уильяма, заставив нахмуриться. Он отчетливо помнил, что несколько лет назад заплатил целое состояние за реконструкцию этого святилища, не говоря уж об оплате ежегодного огромного счета на обслуживание. Однако, здание выглядело по-прежнему ветхим, остро нуждающемся в ремонте.

Озадаченный, он был готов нарушить свое обещание — не прикасаться к двери этой часовни, но сейчас его голову занимали совершенно другие вопросы. С истечением времени, почти десятилетия, он перестал бояться гнетущих проповедей, преследовавших его все детство. Кроме того, помогало понимание, что жуткий преподобный давно мертв, а нынешний викарий, один из членов местного дворянства, всегда относился к нему, еще мальчику, с добротой.

Всплыли приятные, но почти забытые воспоминания о викарии, в то время служившем младшим пастором, разрешавшем ему играть со старшей из трех его дочерей. Золотоволосая девочка с огромной заинтересованностью в серьезном мальчике, управляющем практически всей их жизнью, приняла его в круг своих игр. Она была немногим старше его и позволяла себе командовать. Он же был готов простить ей эту вольность, потому что, в отличие от любой другой девочки его сословия, она не отвергала его намеренно.

Положение и богатство, полученные им по наследству, ничего не значили из-за распространившихся повсюду слухов о семейном проклятии, что любая близкая связь с ним, а также брак приведут к неминуемой гибели. Великодушию викария, несомненно, способствовало осознание, что его дочь занимает гораздо более низкое положение в обществе, а это защищало ее от потенциального интереса будущего виконта. Несмотря на это, Уильям ценил такое для него редкое чувство принятия.

Намек на улыбку тронул его губы, когда он вспомнил такой ценный подарок этой семьи — дружбу, — укрепляя решение войти в неприятное для него помещение. Теперь это уже не имело никакого значения. После того как он навестит на кладбище рядом с церковью могилу неоплаканного отца — причина, по которой он свернул с прямой дороги, — ему оставалось только добраться до семейного дома на холме и… умереть.

Рана на левой руке, вне всякого сомнения, была смертельной. Армейский хирург оставался непреклонным, считая, что единственной надеждой на выживание была бы ампутация, но Уильям отказался. Смерть на поле боя виделась долгожданным завершением его военной карьеры, но частичное уничтожение личности оказалось большим мучением, чем виконт мог вынести. У него уже имелся ужасный шрам на правой стороне лица после встречи с мечом француза. Ранение ноги от выстрела из мушкета он лечил на протяжении шести месяцев, однако незаживающая рана продолжала постоянно напоминать о себе. Чудо, что ему удалось продержаться живым так долго, и сейчас, понимая, что конец близок, Уильям почувствовал необходимость вернуться в поместье Блекторн. Его смерть положила бы конец проклятию, которое на протяжении нескольких поколений изводило всю семью. Казалось, это место больше чем какое-либо подходило для того, чтобы весь ужас закончился именно там, где он начался.

Двигаясь на удивление незаметно для такого большого человека, к тому же страдающего лихорадкой и хромотой, Уильям пробрался к пустующей скамье в задней части часовни. Опасаясь привлечь внимание, он душил стоны, опускаясь на скамью. Наконец, отдышавшись, Уильям с удовольствием сосредоточил взгляд на женщине с приятным голосом. Она сидела за старым органом, и с этого ракурса ее вид был столь же пленителен, как и пение. Завитки, выбивающиеся из-под чепца, имели светло-каштановый оттенок или, возможно, золотисто-русый. При тусклом освещении часовни от нескольких зажженных свечей сложно было понять. В ее профиле вырисовывался прямой королевский нос и упрямый подбородок. Искра мимолетного узнавания заставила задуматься: может ли эта женщина быть той подругой из детства, о которой он совсем недавно вспоминал. Анна? Хелен?

Если он был прав в своем предположении, то выглядела она удивительно стройно для женщины двадцати семи — двадцати восьми лет. Ведь она, вероятно, родила кучу детей. И несмотря на то, что одета она была достаточно скромно, как и подобает дочери викария, Уильям нашел ее очень привлекательной. Он не планировал ухаживать за ней, даже если бы она не была замужем, а он не находился при смерти. Давно привыкший подавлять любую заинтересованность к представительницам противоположного пола, он сосредоточился на том, что изначально привлекло его — умелой игре на органе и прекрасном голосе.

Игнорируя слова песнопения, послания об искуплении и вознаграждении, не имеющих для него абсолютно никакого значения, он позволил своим мыслям дрейфовать вслед за мелодией. Это единственное, что он мог сейчас делать, потому что усилившаяся лихорадка отняла способность думать согласованно. Несмотря на физический дискомфорт, успокаивающие ноты дарили ему крупицы спокойствия, мира, которого он не знал со времен битвы за Арапилы на португальском полуострове.

Несмотря на то, что виконт Блекторн находился в центре жестоких военных действий, армейская жизнь нравилась ему. Годы его службы были целенаправленными, а потому и плодотворными: он достиг звания капитана по заслугам, а не благодаря покровительству и протекции. В будущем он планировал остаться военным, где его характер и достижения ценились больше, чем несчастье наследия. При его титуле такое встречалось нечасто. Военная карьера, как правило, занимала второе, а то и третье место. Те, кто унаследовал высокие титулы и огромные поместья, старались не подвергать себя такому риску. Они занимались управлением владениями, рожали наследников для продолжения своего рода.

Что касается Уильяма, то крови, текущей по его венам, в самом лучшем случае следовало быть оставленной на поле битвы.

Наконец песнопение завершилось на высокой ноте. Он открыл глаза, чтобы взглянуть на органистку, и поймал ее хмурый, исказивший несколькими морщинками прекрасный лоб, взгляд. Уильям ответил ей тем же, и женщина отвернулась к инструменту, чтобы скрыть намек на появившийся на щеках румянец. Уильям не назвал бы ее красивой — слишком резкие черты лица, чересчур решительный подбородок, — но в ней было что-то приятное для глаз. Поскольку, вероятнее всего, она была последней леди, на которую виконт смотрел в этой жизни, он позволил себе залюбоваться, даже несмотря на то, что она мудро решила избежать созерцания его менее привлекательного облика.

Уильям поднял руку, чтобы провести пальцами по шраму, украшавшему его щеку, и задел пряди неопрятных волос и давно не стриженую бороду. Уголок его рта дернулся. Неудивительно, что бедная женщина косо смотрела на него, должно быть, сейчас он больше походил на зверя, нежели на человека.

Викарий, за десятилетие с поредевшими волосами, занял свое место за кафедрой, и Уильям сосредоточил на нем внимание. Он позволил красноречию преподобного проникнуть в свои мысли. Слова о боге, о любви, об обещании наполненного радостью будущего заставляли вздрагивать прикрытые веки виконта. Несмотря на сомнения, что приближающаяся встреча с Всевышним будет приятным делом, Уильям не мог удержаться от слабой надежды, что смерть может принести некоторое облегчение от его страданий.

Проповедь подошла к концу, и Уильям оперся о край скамьи, помогая себе встать на ноги. Тяжело дыша, он в последний раз взглянул на старшую дочь викария — да, теперь он был уверен, что это именно она сидела, выпрямившись возле органа. Он надеялся, что жизнь обошлась с ней хорошо: она счастлива, а ее муж порядочный человек. В любом случае, сейчас он не мог сделать ничего благословенного, но ему нравилась идея, что она вознаграждена судьбой за то, что когда-то проявила по отношению к одинокому мальчику неожиданную доброту, и сейчас дала умирающему человеку удовольствие слушать ее прекрасный голос.