Дорога за горизонт. За золотым крылом

Эйрик Годвирдсон

Мир изменился: сгорела Книга Духов, опрометчиво открытая аргшетроном Ингольвом, и прежние времена с нею. С изнанки мира явилась земля Гаэль, и теперь юный всадник-на-драконе Амир, наследник и семейных тяжб Ингольва, и дара перемены облика, должен разобраться с тем, что же несут эти перемены.А Гаэль охвачена гражданской войной, и прежний дом отторг Амира. Все, что есть у него – надежда: на новых друзей, на своего дракона, на честь. И вера: можно остаться собой, примирив в себе зверя и человека.

Глава 1. И этот пепел ветер развеет

Мир не жил спокойно — какие бы тревоги не терзали народ Гаэли, остававшийся сокрытым так долго, а и прочий мир не жил спокойно все эти годы. Гремели войны, чародеи сражались с пришлыми тенями, артефакты древних сражений и старые конфликты тревожили простой люд. Но хуже всего был Катаклизм. Недавний — когда в мир снова явилось нечто, чему имя знали только самые посвященные, маги и наездники на драконах, аргшетроны. Катаклизм этот прошелся железной метлой по Эльфизу, встряхнув и весь континент Краймор так, как уже не помнила эта земля добрых полтысячи лет. Успела забыть за половину тысячелетия, выходит. Накрепко забыть.

Да только вот старший из драконьих всадников — он помнил. Он в самых глубоких снах всегда помнил, отчего так дрожит земля и чернеет горизонт, от чего армии под стенами городов ведут себя, как опоенные дурманной травой, а воины в броне без знаков отличий словно не чуют боли и страха.

И умирают с пустыми глазами.

Знал. Помнил. Он уже такое видел.

Столица — город Эллераль — гудела потревоженным ульем после боя, забравшего у мира сразу трех драконьих всадников, много дней. Боя? Вернее, сказать — бойни, говорил себе Силас ЭльЗанжерант. Чьих же рук делом была такая масштабная катастрофа, спросили первым делом его, как чародея и всадника. Он сказал, честно сказал, что думал — да в том не было особой нужды. Пожалуй, все знали ответ, но не желали верить в это. Была надежда, что это лишь отголоски силы Духа Разрушений, а сам он еще не проник в этот план бытия во всей своей мощи. А надежда, как известно — она живет, даже когда не должна бы, когда нет сил и неоткуда их брать.

Несмотря на то, что всех, кто сражался за стенами города, испепелило огненной волной, а сам город при этом не задело лишь потому, что он стоял, укрытый силами магов — пострадавших и среди жителей, которых удалось спасти и спрятать за стенами Эллераля, было тоже немало. Целители и маги в первые дни буквально сбивались с ног — и северная чародейка Айенга Волчица не была исключением. Вымотавшись до полного изнеможения, она пряталась от всех, даже от желающих помочь и поддержать. Силасу доставалось почему-то едва ли не пуще прочих. Хотя он из всех и был самым искренним и переживал за чародейку глубже остальных.

Отчасти потому, что Айенге предстояло стать матерью драконьего всадника, а отчасти… отчасти Силасу было просто больно видеть ее в таком состоянии. Но сделать, увы, он ничего не мог. Айенга просто не принимала никакого сочувствия, сбрасывая его с себя, как накинутое на плечи покрывало. Йэстена-Фокса, ее ученика, это тоже тревожило немало. Наставница была важна для него не меньше собственного дракона, пожалуй.

«Надо что-то с этим делать, так не может продолжаться», — уверенно сказал себе тогда молодой всадник. Фокс прекрасно слышал, в каких выражениях отогнала от себя Айенга в прошлый раз очередного пытавшегося ее утешить, но все равно направлялся сейчас к ней, презрев высказанное предостережение Силаса. Наставницу свою он знал намного лучше, чем его второй учитель, и гораздо лучше понимал, почему и самого Силаса она тоже едва не обрычала по-волчьи совсем недавно.

Айенга нашлась под крышей одной из многочисленных беседок самой крупной аллеи города. Фокс приветственно кивнул ей и присел рядом на скамейку. Вздохнул, сцепил пальцы в замок, и, подавшись вперед, уперся в них острым подбородком. Взгляд его рассеянно скользил по траве и песчаной дорожке. Среди зеленых стеблей иногда мелькало гибкое тельце ящерицы. Юноша, казалось, полностью погрузился в созерцание мелкого зверька, все так же не нарушая молчания. Впрочем, всякому, кто задумал бы сказать — «неловкого молчания», следовало бы убраться подобру-поздорову со своими измышлениями. Эти двое молчали вместе, об одном и том же, и поэтому молчание было каким угодно, но только не неловким. Горьким оно было — да, неподъемным сперва, это бесспорно. Но что Айенге не нужны слова, и что она сочтет их пустым обесцениванием всего, что для нее важно — это Фокс знал лучше прочих. Оттого и молчал. Без слов будто подставил плечо изможденному путнику — ослепшей от слез душе, уже не различающей друзей и насмешников, и разделил на двоих тяжкий груз невеселых мыслей.

— Тебе надо было бы стать целителем, а не воином, — тихо сказала, наконец, Айенга после довольно долгого сидения бок о бок.

— Для этого я родился не в те времена, — чуть улыбнулся Фокс. — Миру еще не скоро понадобятся только блаженные ученые и созерцатели… увы. Не в те времена и в не самом подходящем месте, но я не скажу, что жалею об этом. В противном случае я не узнал бы вас всех, а это очень и очень много.

Он еще немного помолчал и осторожно сказал:

— Не злись на Силаса. Он хочет добра, хочет помочь — ну, так, как он понимает. Вы мыслите и чувствуете слишком по-разному, а он этого не видит почему-то.

— Я не злюсь… наверное. Но он и правда совершенно слеп. Никогда не думала, что, имея такой огромный жизненный путь за спиной, можно быть настолько незрячим, — грустно усмехнулась она.

— Я сделаю все, что будет нужно — даже если тебе захочется, чтобы я запер собственного учителя в главной эллеральской башне, чтоб тот не досаждал тебе своей тысячелетней мудростью, — уверил Фокс, и Айенга ответила слабой тенью улыбки. Но это был первый за много дней раз, когда на ее нежном лице появилось выражение, отличное от полного безразличия, тоски или ярости.

— Ну его… в предвечные снега. Как Саира? — Айенга спросила о драконице, переживая о ней не меньше, наверное, чем ее ученик о ней самой. Может, дракон Фокса знает, как расшевелить погрузившуюся в глубокую тоску янтарную драконицу?

— Наверное, все так же, Скай опасается навязываться с общением, а сама она, ясное дело, не слишком разговорчива сейчас. Но Силас говорил, что здоровье ее неплохо, что уже добрая новость. То, что она много спит — это, как пояснил Скай, не страшно, и даже хорошо. Таким образом, драконы спасают разум от сгорания при очень тяжелых переживаниях.

— Драконы все же намного мудрее прочих живущих, — вздохнула Айенга. — Ладно, Фокс, я постараюсь в следующий раз ни на кого не клацать зубами, я понимаю, что они все пытаются разделить то, что каждый может нести только сам. Это глупо — злиться на товарищей только за то, что мою чашу за меня никто не может испить. А большинство просто не понимает, что в той чаще плещется. Может, вот только Саира. В конце концов, мы обе потеряли тех, кого так любили. Ингольв — это самое большое, что случилось со мной с того времени, что я решила жить среди людей.

— Знаешь, об одном я жалею в своей жизни — что мой отец ни капли не похож на него, — неожиданно сказал Фокс. — Да и никто из тех, кто растил меня, пожалуй, тоже.

Наставница вздохнула, ничего не ответив. Юноша был готов к тому, что Айенга снова расплачется или вспылит, но она лишь легонько кивнула, медленно опустив руку на узел своего пояса.

Фокс обнял наставницу за плечи, наконец поняв, что ее раздражение улеглось, и она больше не склонна расценивать любое предложение помощи как указание на собственную слабость.

— А-а-а, вот вы где! Вас обоих просил позвать всадник, — пошуршав кустами и выйдя, наконец, к беседке, некий подросток, явно посланный Силасом, неловко мялся теперь с ноги на ногу. — Хотя точнее, наверное, все же драконы, а не всадник… в общем, я передал, что вас искали!

Мальчишка развернулся и умчался прочь.

Да, как оказалось — все же в большей мере Айенгу и Фокса хотели видеть драконы. Яйцу Саиры до появления на свет предстоял срок не менее, чем человеческому дитя, но некоторые вещи, касающиеся всадников от рождения и драконов, предназначенных носить всадника от самого появления на свет, требовали внимательного контроля за состоянием будущих матерей и самих еще пока нерожденных детей. Такая ситуация была внове для всех, кто так или иначе имел отношение к ней. Магические связи уже слишком тесно сплетали будущих детей Айенги и Саиры, и поневоле теперь и драконице, и чародейке нужно было считаться с этим, и, как следствие, проводить много времени подле друг друга. Наверное, это было и к лучшему — так они хотя бы будут отвлекать друг друга от всего того невеселого, вползающего в душу.

С этого дня жизнь главных участников недавних бурных событий пошла более спокойно… насколько это было возможно в мире, буквально перевернутом с ног на уши.

Силасу на его долю, конечно же, доставалось немало трудностей, но он старался, как мог, не перекладывать свою ответственность на других — смалодушничав по юности всего, казалось, один раз, он теперь расхлебывал бесконечные отголоски той ошибки. Ему не хотелось, смертельно не хотелось, чтобы отношения еще с кем-то стали такой же очередной ошибкой. К тому же — хоть северянин Ингольв, сложивший голову в той чудовищной схватке и был ему, в общем-то, никем, и в запале он сам готов был казнить его за непростительную беспечность — Силас чувствовал все растущую вину перед Айенгой и собственным драконом. И да, потеря сразу троих всадников в годину Катаклизма больно ударила и по нему, старейшему всаднику мира, как ни старался он это скрыть ото всех.

— Значит, я сделаю все, что смогу, для будущего всадника, — пообещал он сам себе. — По крайней мере, одного всадника, и неплохого, я уже воспитал… справлюсь и снова. Не думаю, что Йэстена растить было проще, чем это будет с ребенком Айенги.

В общем-то, ему ничего не оставалось больше.

Он предпочел заняться судьбой мальчика, ставшего невольным заложником сложившейся ситуации — в первую очередь потому, что тогда этим занялся бы кто-то другой, а Силаса это не устраивало.

Ну и к тому же — не погрузись он сейчас всецело в семейные дела Волчицы и ее сына, новорожденного всадника новорожденной же Льюлы, дочери его собственного дракона — ему пришлось бы не менее глубоко погрузиться в политику.

Уж чего-чего, а политики он жаждал меньше всего.

Не смотря на холодность Айенги, которую безуспешно пытался преодолеть Силас, родившемуся мальчику он стал даже больше, чем наставником. Он воспитывал его, как воспитывал Фокса, и как воспитывал бы своего собственного сына, которого у Силаса никогда не было.

Ребенка назвали — по настоянию Совета и эллеральских чародеев — Та-Амиром, «несущим мир» в переводе. Мать мальчика только неприятно усмехнулась, когда ее принялись убеждать, что это самое лучшее имя для ее сына. Силас в очередной раз опечалился — с Советом у него никогда не было взаимопонимания, разве что Линдор еще склонен был прислушиваться к нему, но Линдор был один такой в Совете. Собственно, отчасти поэтому Силас и промолчал тогда… к тому же он знал, что Айенга уже нарекла сына по-своему, на северный манер. Северное имя — Имбар — означало «дар судьбы» и, по мнению и самого Силаса, и Саиры, было куда как лучше (а главное, точнее) предложенного эллеральцами. Всадник не обольщался — он знал, что мир настанет еще ох как не скоро…

Но, в безумной надежде, по примеру прочих эльфов, звал мальчика Амиром.

Тот рос ребенком очень любознательным, но, по мнению окружающих (не родни — себя аргшетрон Силас считал мальчику родичем пусть не по крови, но по выпавшей судьбе), почти неуправляемым. Удирал с занятий, прячась на дереве — без счета. Сидеть там он мог целыми днями, не страшась голода или иных неудобств — его дракон, малышка Льюла, дочь Саиры, всегда была готова помочь юному другу. Воровал яблоки из сада и медовые лепешки с кухни, убегал куда-то — и до заката не дозовешься. Мать ему позволяла почти все, запрещая только откровенно опасные выходки. Саира тоже возмутительнейшим образом покрывала юных хулиганов.

— Силас, они дети, не заставляй их вести себя, как маленьких взрослых! — убеждала янтарная драконица своего друга. — Всему свое время!

— Йэстен и Скай и то были не такими неописуемыми неслухами! — едва не взвыл от ощущения полного отсутствия влияния на детей Аклариец. — Они меня вообще ни во что не ставят! Что сын Айенги, что твоя дочь!

— Ой ли — не такими? — рассмеялась Саира. — На мой вкус, ровно все то же самое!

Эльф глубоко, едва ли не с присвистом, вздохнул.

— И вообще, Силас, не драматизируй — продолжила драконица. — Они тебя и ценят, и любят — только немного побаиваются. Ты слишком строгий.

— Я?!

— Ты, ты. Имей в виду, это мне Льюла сказала, — драконица откровенно веселилась. — Так что, если хочешь, чтобы они не так часто удирали с уроков, имеет смысл принять участие самому в их играх и вылазках к ручьям, да и в лес тоже. Скоро ребята вырастут настолько, что будут сбегать за город так же часто, как сейчас — в сад.

Подумав, Силас решил, что все же Саира права.

— Хорошо. Еще и Фокса тогда попрошу потом помочь учить этих сорванцов, он в любом случае намного лучше меня помнит, как был таким же самым. Ну и самому Фоксу это будет полезно, да. Честное слово, иногда я чувствую себя многодетным родителем!

Впрочем, по неизвестной причине, Силас тянул еще сколько-то, прежде чем решил опробовать предложенный Саирой вариант. С полгода, не меньше.

Впрочем, старшего всадника тоже можно было понять — как ни отмахивался он от политиканских штук, а все равно ему так или иначе приходилось в них участвовать — где уж тут думать об идиллической почти семейной жизни!

И континент… новый континент! Если бы только он не был связан кучей обязательств и требующих его постоянного присутствия дел! «Слетать бы да узнать, что там за новая земля взамен половины Эльфиза нам подарена… но куда лететь, когда ежедневно ты нужен всем и вся? Ох. Главное — не проболтаться о своей задумке Фоксу — а то ведь удерет, ученичок… Неведомые дали, опасности, приключения! Тьфу… Толку-то, что Фокс уже взрослый, такой же мальчишка, как и будущий всадник Льюлы. Будущий — потому что еще не выросли эти двое для полетов, а так… наверное, уже настоящий».

«Фоксу сейчас хоть карту сокровищ древних положи под нос — не шевельнется. Он от дочки советника Кэльтона ни на шаг не отходит — почему ты думаешь, его в сам Эллераль пряником не заманить?» — Саира, как всегда, вмешалась в мысли всадника неожиданно.

Тот только вздохнул.

— Я думал, у парня просто побольше ума, чтобы держаться подальше от Совета и их дел…

— Не обольщайся, — рассмеялась Саира. — Его здравый смысл все равно гораздо меньше, чем влюбленность в Милу.

— В любом случае, он не рванет исследовать новый континент, а этого мне и надо… А как мальчик подрастет, пусть помогает в его обучении. Когда кого-то учишь чему-то, взрослеешь и становишься серьезнее и сам — а Фоксу оно необходимо.

«А потом я все равно проверю, что там, на новых землях — даже если наши политики решат, что им нет дела до соседней земли, до которой плыть не больше полутора суток… но, надеюсь, они так не решат. Всему свое время, в общем… пока оно вроде бы у нас есть»

Амиру, меж тем, к тому времени исполнилось семь.

Уже год, наверное, он учился с остальными ребятами города, но так ни с кем из них и не завел дружбы. Детей одного возраста с Амиром в городе почти не оказалось — все прочие мальчики были ощутимо старше, и в свои игры потому его не брали, а с кучкой малышни ему было самому неинтересно. То же было и с занятиями — да, он нагнал по знаниям довольно быстро других ребят, но ему тяжело было сидеть по полтора часа кряду, усердно занимаясь. Эльфийским подросткам это не составляло труда, но он-то эльфом не был! Он даже внешне отличался от них — неуловимо, но столь же однозначно, как два деревца разной породы отличаются друг от друга, даже если они одинаково надевают листву по весне и сбрасывают по осени. К тому же подростки откровенно завидовали мальчику — из-за дракона. Нет, конечно, они ничего ему и не собирались плохого делать, напротив, всегда были безукоризненно вежливы, но от этой их истинно эльфийской вежливости тянуло ознобом ранних заморозков. Навязываться в общество Амиру тоже не было никакой охоты. Друг поэтому у него был только один — его дракон.

В очередной раз, раздосадованный замечанием няньки, что должна была проводить его на занятия, («Юноша, сколько тебе говорить — неприлично таскать яблочные огрызки в карманах, как какой-то дикарь или побирушка!») он улизнул из-под ее присмотра и на сами занятия тоже не пошел. Он ничего не имел против учителя, что рассказывал им про историю этой части мира, но чувствовать всеобщее снисхождение, сочетающее при этом с повышенной требовательностью и повышенным же вниманием, мальчику надоело.

— Может, попросить маму — пусть она сама меня всему учит? — задумчиво спросил мальчик у драконицы Льюлы, топавшей рядом. Амир попинывал круглый камешек, бредя по песчаной дорожке одной из аллей. — А то она целыми днями просиживает над книгами, ей, наверное, это тоже надоедает…

— Может, лучше таани³ Силаса? — предположила янтарная малышка. — Твоя мама что-то важное ищет, наверное! И потом, она и так сколько всего интересного нам рассказывает — про страны, про людей, зверей и далекие края, о которых все вокруг даже понятия не имеют!

— Он стро-о-огий… как все эльфы! Хотя всяко лучше учителя в Общем Зале Знаний!

— Мне мама сказала, что это он притворяется, — кокетливо моргнула Льюла.

— Тогда пойдем и спросим?

— А пойдем!

Но намного раньше, чем они отыскали Акларийца, дорогу им перегородил незнакомый эльфийский юноша — такой же черноволосый, как «таани Силас», только смуглее, тоньше и явно намного моложе.

— А, вот и вы! — радостно объявил он. — Ты же Амир, да? А это — Льюла, дочь Саиры? Верно?

Амир настороженно зыркнул на незнакомца. Льюла, хотя и была уже повыше своего друга, по давней привычке отступила за спину мальчика. Тот быстро совладал с собой, кивнул, церемонно сложил руки в приветственном жесте — как учили — и все так же настороженно сказал, старательно стараясь говорить, как взрослый:

— Светлого дня, господин… м-м-м… не могу быть знакомым с… с эльфийским господином.

— Какой же я тебе господин, парень! — рассмеялся незнакомец, и зачастил:

— Меня Силас послал за вами, но на занятиях тебя не оказалось… а, да, и правда же надо представиться — я Йэстен, из Торроса, но меня чаще зовут Фоксом. Драконий всадник, как ты, и как сам Силас. Наставник сказал, что, наверное, сегодня вам двоим лучше поучиться чему-нибудь более важному, чем бесконечные описания политических склок предыдущей Эпохи!

— Ура! — просветлел лицом Амир.

— А мы как раз подумали так же! — встряла юная драконица. — Скажи, а какой у тебя дракон, Йэстен из Торроса, прозванный Фоксом?

— А вот идем со мной — и я вас познакомлю!

Амир полагал, что вполне себе может представить всякого дракона — в конце концов, рассказы Саиры он всегда слушал с интересом, любил рассматривать картинки в книгах и на память точно не жаловался! Про Льюлу и говорить нечего.

Но серебряный Къет-Скай, который поджидал всадника и его новых юных товарищей, поразил детей до глубины души — величественной статью, чистым блеском чешуи, размахом крыльев — о, какие у него оказались крылья! Резкие, стремительные линии, шелковисто—темная изнутри и сверкающе—белая снаружи кожа крыла, тонкие и острые когти на сгибах — Льюла и представить не могла, что у кого-то из ее сородичей могут быть такие крылья, словно созданные для того, чтобы бесстрашно рассекать ледяные ветра у далеких северных гор.

— Светлого дня, маленькие друзья, — голос у серебряного великана (на самом деле, он был ненамного крупнее Саиры, но все равно показался детям огромным) оказался звучным, глубоким, рокочущим.

Амир по-простецки приоткрыл рот, уставившись на второго в своей жизни взрослого дракона.

Синие переливчатые глаза Ская вспыхнули серебристыми искорками — он едва сдерживал смех.

— Ребята, вам вроде бы недавно семь лет исполнилось? — тоже посмеиваясь, спросил Фокс.

Дети дружно кивнули.

— Скай, а помнишь, сколько нам было, когда мы удрали от Силаса и Саиры — и попробовали подняться в воздух вдвоем?

— Как же не помнить — полдюжины лет, не больше, не меньше!

— Он, наверное, очень ругался, — тихо пискнула Льюла.

— Не без того, конечно, — ухмыльнулся Фокс. — Но, поскольку меня он и позвал, чтобы я вас учил тоже, я предлагаю вам попробовать под нашим со Скаем присмотром — ведь все равно уже наверняка вы думали, как бы попробовать провернуть то же самое, что мы только что рассказали!

— Ну… да, — смутившись, кивнул мальчик, чувствуя, как начинают гореть уши.

— Так вот и нечего… повторять глупые выходки, — усмехнулся Скай. — Если мы будем рядом — это будет называться уже не хулиганством, а уроком, не находите?

— Ураа! — радостно откликнулись Амир и Льюла.

И в этот день Амир и Льюла впервые узнали, что такое полет вместе. Подняться выше макушек деревьев им не разрешили, но уже этого хватило на впечатления с избытком.

Льюла и раньше катала своего друга на себе, и не находила это занятие утомительным. Но летать им и правда почему-то запрещали, будто это могло быть опаснее, чем лазание по деревьям в старой части городского парка — там, где он уже больше походил на лес, ведь там дубы кряжисты и так высоки, что оставленные на земле ботинки и книжки казались игрушечными — если глянуть на них с любимой амировой развилки веток.

Да и одной Льюле пока не разрешалось взлетать слишком высоко, и она страшно огорчалась этому.

— Ну что ж, ребята. Облака пока ловить вам пока не стоит, по нашему глупому примеру — но давайте выберем самое высокое дерево в округе — и посмотрим, сколько листьев на его макушке! — подмигнул Фокс. — Но для взлета поначалу лучше всего — ровная площадка и много места. Тут недалеко есть очень хорошая поляна — широкая, и укромная. Идем?

— Идем!

Нет, решительно ни с чем другим нельзя было сравнить полет, кроме как с безграничным счастьем и свободой. Земля плавно уходила вниз, но Амир никогда не боялся высоты. Прижавшись к теплой золотистой шее Льюлы, он смотрел вверх и вперед, заворожено наблюдая, как поднимается, лихо накрениваясь, горизонт, а солнечные лучи кажутся ощутимыми, плотными, как шелковые ленты, скользящие мимо лица.

Амир не сразу понял, что это было еще большее совмещение восприятия мира вокруг для дракона и человека — когда можно потрогать воздушные потоки, когда видишь хрустальный трепет более теплого воздуха в прядях ветра, когда небо становится пронзительно—синим над головой — таким, как можно увидеть только в отражении воды самых глубоких колодцев; Когда, оставаясь человеком и при том отдельным существом — сам чувствуешь, как выгибает упругой волной воздуха мягкую кожу драконьего крыла и как смыкается перед зрачком невидимая линза третьего века.

Но — понял. Разом, как понимаешь, что такое река, когда ныряешь с головою в зеленоватую волну.

Только тогда Амир, наконец, в полной мере почувствовал, что значит — быть всадником дракона.

А это — быть частью потока воздушного океана в вышине.

Любоваться тем, как трепещут на каждом взмахе, крылья безупречной формы — легкие и могучие одновременно.

Дышать вольным ветром — в одном ритме с прекрасным, золотым созданием невероятной силы — тем, кто тебе от рождения ближе всех живых существ.

Не чувствовать жгучих прикосновений ветра к глазам и задыхаться не от набираемой скорости, а только лишь от чистого восторга, точно и его глаза прикрыли прозрачные пленочки третьего века, а ноздри стали по-драконьи узкими.

А еще — поднять голову вверх — и увидеть тени звезд в синей вышине. И различить пестрые перья на груди орла, парящего чуть ли не в лиге над землей.

И понять, что предложение сосчитать количество листьев на макушке их любимого дуба — это была не шутка. Он и правда мог бы их сосчитать.

— Ну все, ребята, на первый раз довольно, спускайтесь! — голос Ская раздался, кажется, у самого уха. А Амир и не заметил, что серебряный все это время был совсем рядом — на расстоянии вытянутого крыла большого дракона.

Разочарованно вздохнув в один голос с драконицей, Амир согласно кивнул, и Льюла начала снижаться. Уже на земле оба поняли, что такой день точно забыть нельзя — и почему старшие товарищи вспоминали свою выходку с улыбками.

— Первый полет прошел успешно! — бодро подытожил Фокс. — А теперь идем сдаваться учителю. Так и быть, все его ворчание — чур, мое!

Впрочем, на тему ворчания Йэстен излишне драматизировал ситуацию. Им даже и не влетело почти. Да, конечно, на фоксово самоуправство Силас немного повозмущался — но потом улыбнулся, махнул рукой и сказал — ладно, только будьте всегда аккуратны!

Совсем другая жизнь началась после этого для Амира и Льюлы — теперь их учили куда как более интересным вещам, и хотелось стараться, чтобы не слышать шепота таани Силаса «И все же, малы ведь еще… может, рано?» Это он думал, что его никто не услышит, и рассуждал потихоньку сам с собой. А мальчик все слышал — слух у него был тонкий и острый, что у зверя.

— Это потому, что когда-то я была волчицей, — объяснила мама Айенга, когда Амир рассказал ей про то, что никто не слышит некоторых вещей, а он — да, слышит преотлично, и спросил:

— А считается ли, что я подслушивал? — нахмурился мальчик

— Нет, Имбар, не считается, — Айенга взлохматила светлые волосы сына, все сильнее с возрастом начинающие отблескивать на свету яркой рыжиной. — Ты же не крался тайком, нарочно, не навострял изо всех сил уши, не обманывал при этом никого. Если кто-то не хочет чего-то говорить вслух для чужих ушей, пусть не говорит близ этих самых ушей.

— Но я никому и не говорил никогда, что слышу лучше прочих и в темноте вижу тоже!

— А и не говори, — подмигнула мать. — У всякого должна быть своя тайна!

«Мало ли что взбредет в их благородные головы этим остроухим», — мрачно подумала при этом про себя Айенга. Даже живя среди эльфов, она не доверяла им особо, да и не полюбила до конца этот народ в общем-то тоже. Ни народ вообще, ни кого-то из мужчин-эльфов, хотя ищущих благосклонности красивой северной чародейки было не так уж и мало. «Один мужчина в моем сердце был и остается — отец моего сына» — неизменно отвечала она. Айенга подозревала, что большинство сватавшихся к ней эллеральцев на самом деле просто желают быть причастными к пророчимым чудесам и свершениям, что сыпались на Волчицу и ее сына как из рога изобилия.

С пророчествами сама она как-то справлялась, сына же от этой шелухи старалась ограждать, а падких на яркий отблеск чужой славы (пусть и мнимой) всерьез не воспринимала, как, казалось, и сам этот отблеск — что есть он, что нет его вовсе. Чего не скажешь о Силасе, впрочем, он к подобным вещам относился серьезно, но тянуло его к Волчице совершенно очевидно не поэтому. Уж ему-то чудес и свершений точно было не нужно, хватало и своих, еще и поделиться бы мог… но и того, чего бы он хотел, у Айенги тоже не было. Она действительно поклялась сама себе не впускать никого в свою душу, сколько не прошло бы лет. К тому же, она, как могла, оберегала сына от нездорового ажиотажа вокруг его происхождения и заодно от попыток влияния со стороны власть предержащих на землях Эллераля. «Имбар — кровь от крови людей Севера, а не жителей эльфийских лесов. И он вырастет северянином, а не послушным Эллералю неженкой без собственного мнения!» — твердо решила про себя Айенга. Впрочем, она и вслух могла повторить эти слова любому.

Именно Айенга настояла, чтобы и Амир, и Льюла отныне учились только дома. И это по ее просьбе и прибыл Йэстен. Силас такую идею, тем не менее, сразу одобрил, хотя Айенга готовилась к долгому спору. У Акларийца тоже не ладились отношения с правящей верхушкой Эллераля, и это роднило их с Айенгой. Да и в вопросах воспитания сына он ее поддерживал, как ни странно, почти всегда.

Спустя первые беспокойные семь лет после катаклизма жизнь семьи Амира и самого юного всадника, наконец, выровнялась, год незаметно сменялся годом, и все пошло своим чередом, будто ничего больше страшного не соберется произойти, а все потрясения и катаклизмы остались в прошлом.

Особенно мальчику понравилось учиться отдельно от других. Да, Силас нередко бывал строг и придирчив, а мать порой ворчала на неосторожные или откровенно хулиганские выходки (взрослея, Амир периодически выкидывал все более замысловатые штуки), да и с Йэстеном было все далеко не так гладко, как хотелось бы — мальчишки и есть мальчишки, даже если один и считается уже взрослым — но сбегать с назначенных занятий Амир перестал. Так прошло еще с полдюжины лет, за которые он выучился всему, что положено знать всаднику. Самым прекрасным в жизни Амир, да и Льюла считали теперь совместные полеты. Именно летать вместе юных всадника и дракона учил неизменно только Фокс, а всяким наукам и тонкостям магической стороны связи дракона и человека — Силас. Амир искренне ценил и любил обоих наставников, хотя Фокс временами казался взрослеющему Амиру странным.

Фокс и Амир общались примерно как сводные братья — то мир и дружба, то все растущее недовольство друг другом, бесконечные перепалки и обиды. Эти две крайности сменяли друг друга по пять раз на дню. Но, сказать по чести, Амир даже в минуты крайней обиды на не всегда уместные фоксовы шуточки все равно выбрал бы его компанию, а не общество надменных эллеральских подростков. По крайней мере, если раздосадованный очередным спором Амир посылал Фокса «в предвечные снега» или еще куда подальше, то получал в ответ легкого тумака, на которого можно было и дать сдачи, и там и незаметно помириться в учиненной свалке — по большей части всегда шутливой. Со временем эти дурашливые тычки стали заменяться тренировками рукопашной схватки — и за это Амир был готов простить какие угодно шутки и подколы.

А если случалось Амиру стакнуться с кем-то из эльфийских подростков, то встречал он обычно от них волну леденящего презрения и какое-нибудь обидное прозвище, за которое юный северянин чувствовал недостойное желание разорвать насмешнику глотку. Вот эта-то порой прорезывающаяся вспыльчивость и совершенно звериный гнев, приходящий следом, стали со временем тяготить мальчика все больше.

Самое страшное случилось в амировы тринадцать лет («тринадцать зим», как говорил сам паренек, на северный манер). Тогда этот темный тяжелый гнев и жажда покарать немедленно послужившего причиной этого гнева обрели плоть и имя — оборотень. По счастью, Амир тогда был один в своем излюбленном укрытии в самом глухом закоулке города. Туда он удалялся и раньше, чтобы переждать дурное настроение, так случилось и в этот раз.

Очередная стычка с кем-то из эльфийских юнцов, в которой Амира завуалировано обозвали неженкой и маменькиным сынком, моментально захлестнувшая ярость, брошенное сквозь зубы Амиром «благодари своих богов, эльф, что я считаю бесчестным бить таких, как ты» — и Амир направился прочь. Что яростное желание избить насмешника покинет его нескоро, он знал, и пытался учиться самостоятельно выдержке и спокойствию. Но в этот раз злость только росла, поднимаясь горячей волной внутри, пока не превратилась в болезненный спазм, скрутивший мгновенно все тело, сминая его изнутри, застилая глаза белой пеленой света — то ли от боли, то ли от ярости.

Открыв глаза после яркой вспышки болезненных ощущений, Амир пришел в неописуемое изумление — он оборотень! Мощные лапы, серая густая шерсть, острые клыки, непривычно чуткие уши и столь же непривычно острое зрение под странным углом… Зверь, огромный волк — вот во что обратилось его тело в этой вспышке боли! Вот что это такое — это не он невыдержанный глупец, это зверь рвался наружу! Сперва Амир обрадовался — а потом безнадежно опечалился. Он знал, как эльфы относятся к оборотням, и отношение это не было добрым. Отчаяние захлестнуло еще сильнее, чем гнев секунду назад. Именно оно и отбросило превращение назад, снова вернув Амиру его привычное тело.

— Никто не должен узнать, что я такой. Что я оборотень, — прошептал Амир себе под нос, вновь вернувшись в человеческий облик. Первое превращение было очень коротким, едва Амир осознал, что случилось, и пришел от этого в отчаяние — зверь покинул его. Подросток в изорванных лохмотьях мучительно соображал, что бы соврать по поводу этих лохмотьев — отчего одежда превратилась в рванину. В глазах стояли слезы, а в голове царило смятение. Что будет теперь со всей привычной, отлаженной жизнью? Он ни на секунду не усомнился, что быть оборотнем это очень, очень плохо. Даже не потому, что эльфы так считают. Просто — плохо, и все тут.

Поэтому он не нашел ничего лучше, как соврать, сказав, что кубарем свалился в овраг, не заметив его края — ничего другого выдумать он не смог. Ему поверили, хотя и отчитали за неосторожность.

«Главное — поверили. Никто не должен знать про волка… я ему не позволю занимать мое место!» — твердил Амир себе. Но увы, зверь оказался настойчив и иногда все же вырывался на волю. Не то что бы очень часто — не чаще трех—четырех раз за год, но все же. Самыми трудными были периоды смены сезонов — приходилось чутко следить за собой. Теперь юноша знал, как ощущается приближение звериного облика, и успевал укрыться и даже — скинуть одежду прежде, чем от нее станутся одни неровные обрывки. Хуже было только то, что тщательно контролируемое превращение оставляло Амира в зверином теле дольше. Приходилось прятаться, хотя зверю хотелось бегать, рыскать по кустам, втягивать полный запахов воздух. Вот этого Амир точно не мог позволить. Волк-то волком, да только при таких размерах, специфичном телосложении зверя и таких длиннопалых лапах никто не усомнится, что это не просто волк, а именно оборотень. Видеть оборотня никто не должен! Пусть Амир вообще не заметил, чтобы он как-то менялся внутренне, став зверем: менялось только его тело да обострялись чувства, и… на этом все. Мыслил он по-прежнему ясно, и разум его не туманился. Но различий для него никто не подумает сделать, в этом юноша был уверен. Поэтому — скрываться. Только один выход есть у него.

Увы, однажды все же его таким увидели. Амир сбежал в свое укрытие, и в тот раз ему пришлось особенно долго пробыть там. Льюла забеспокоилась за пропавшего всадника и принялась искать его, и, разумеется, нашла. Драконица клятвенно пообещала никому не выдавать секрета, как умея, утешая печального Амира. Человеком он стал сразу же, как только понял, что самый близкий друг — Льюла — обнаружила его в зверином облике. Видимо, от огорчения, но зверя удалось загнать вглубь тут же, первым острым желанием стать собой. Потом оборотень надолго утих, и не омрачал жизни Амира целый год, или даже дольше. Время шло, и несло оно с собой не только добрые перемены.

Амир где-то в глубине души догадывался, что однажды ему не удастся скрыть то, что он считал самым позорным о себе. Страшно не хотел этого, и не знал — когда так случится.

Как и все неприятное, случилось оно неожиданно и тогда, когда меньше всего юноша ждал подобного от самого себя.

Примечания

3

домашний учитель, наставник юных — эльфийск.