Дорога перемен. Книга 2

Алия Латыйпова

Сборник «Дорога перемен» – это истории женщин, прошедших долгий путь внутренних инициаций.⠀Превращение из девочки в подростка, застывшего между мирами. Время последних игрушек, бабушкиных сказок и первых серьезных решений.⠀Становление девушки, живущей сердцем, эмоциями, страхами. Время мечтать, влюбляться, совершать ошибки, разочаровываться и начинать все сначала.⠀Новый мир и новый роли: жена, мама, хозяйка. Время принятия, внутренней трансформации, поиск себя и обретение гармонии.

Составитель Алия Латыйпова

Составитель Наталия Смирнова

Иллюстратор Анна Седова

© Анна Седова, иллюстрации, 2020

ISBN 978-5-0051-2184-4 (т. 2)

ISBN 978-5-0051-2181-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Алекс Лето

(@is_lesa)

ОНА

Наверное, не стоило идти вопреки воле обстоятельств. Не стоило не замечать доводы близких людей, и бороться с ними тоже не стоило. Обстоятельства остались, а вот она, похоже, не совсем…

Серое утро проникало сквозь заштрихованное дождём окно, ступало по половицам, разливалось дымкой по комнатам. Всё, что имело значение ночью, на рассвете становилось уменьшенной копией себя, а потом бесследно испарялось в разноголосии дня.

Она недвижно лежала в постели и ожидала, когда и её сон растворится, уступив утреннему напору. Сон, какая досадная оплошность, но всего лишь сон, миф, небытие… Будь это не сон, а явь, она бы непременно испугалась, будто действительно так могло статься, что ей хватило духу, достало смелости броситься в омут чувств с головой. Будто это она сама, настоящая, оставила и дом, и всех близких, и ушла за мечтой, за лентой на шляпе чудесного незнакомца. Как за путеводной звездой и светом свечи. За солнцем. За маяком на дальнем холме. За новой жизнью. И смыслом.

Но, конечно, то был только сон. Сейчас он погаснет, серое утро пробудит её всю, и очередной обыкновенный день расставит мысли и чувства по своим местам, где им и должно находиться. И так бы оно и случилось, но произошло неожиданное. Сон порвался, и отдельные его части остались, словно приклеенные, в настоящем. Как выползок змеи — может слезть тончайшим прозрачным чулком, а может сходить клочьями, то и дело цепляясь за чешуйки своей хозяйки. Её сон цеплялся за неё, повиснув на запястьях, висках и там, где стучит сердце. Хотелось смахнуть его с лица, и глаза застилались неведомой пеленой, стереть из памяти — и руки призрачно проходили сквозь одежду…

Она словно застряла меж двух миров — между сном и реальностью. И прежде, чем впасть в отчаяние, решила следующее:

— Это продолжается мой сон. Я ещё не проснулась или проснулась, но не окончательно. Надо досмотреть то, что держит меня там. Тогда, возможно, я смогу вернуться.

Она видела будто со стороны, как утренний свет, едва коснувшись её, медленно отступил, и где-то шёл дождь, а потом стало сумеречно. И темно. И снова рассветные блики скользили по предметам и по её телу, не касаясь мыслей. И вновь свет, и тьма. А между ними — безликая серость.

Меж тем ей снился один и тот же сон. О жизни за жизнью. О себе, идущей под руку с дорогим человеком. О новых надеждах, которыми полнилось её сердце.

— Конечно, Вы можете надеяться на лучшее. — Доктор был спокоен и терпелив. — Но возвращаться или нет Ваша дочь должна решить сама. Медицина здесь бессильна.

Она слышала их слова. И чувствовала их скорбь. Она хотела бы вернуться, но здесь, в её сне, осталось так много недосказанного, неузнанного, непрожитого… Она непременно вернётся, но только потом, как станет возможно. Когда станет понятно, что она — это она. Может, в следующей жизни…

ЛЮБОВЬ И КОФЕ

Однажды мать сказала, что любовь — это желание разделить с кем-то чашку кофе на утренней террасе, разделить время, принадлежащее тебе одной. Мне тогда было пять…

Мы встретились летом прошлого года. Встречались за год до этого, и еще за год, и еще раньше. Каждый раз знакомились заново, говорили о чём-то и вновь расставались навсегда. Мы никогда не помнили подробности прошлых встреч, но знали, что эти встречи были.

— Здравствуйте, — вчера вечером ты окликнул меня снова. Мы долго смотрели друг на друга, прислушиваясь к себе, ловя знакомые интонации, узнавая друг друга, так и не узнав.

— Вы же любите кофе?

Я ответила, что люблю. Возможно, год назад ты уже спрашивал об этом. А может, даже помнишь, какой именно я пью.

— Чёрный со сливками?

Да, ты угадал.

— И с щепоткой кардамона.

— Я отчего-то так и подумал.

Мы сидели в открытом кафе на оживлённой улице, а с моря тянулись нити свежести и просоленных волн. Город вокруг бликовал светотенью, словно пазл с выпавшими тут и там кусочками мозаики, частью которого мы стали.

— Мне кажется, Вы должны любить чаек.

— Почему Вы так думаете?

— Ну, не только чаек, всех птиц вообще. — Ты несколько смутился, смуглыми пальцами повернул чашку вокруг своей оси, отчего кофе заплескался по стенкам, множа кардамонный аромат. — Вы так смотрите вокруг, словно привыкли видеть всё сверху, сквозь слепящие солнцем морские брызги. И ещё — Ваш цвет белый, возможно с свинцовым отливом в самой глубине… Я говорю совсем не о том? Простите.

— Да нет, о том. И даже во многом правы. Но мне больше по душе альбатросы. Они как-то… существеннее.

Интересно, в прошлые встречи ты тоже об этом говорил?

Мы долго бродили вдоль моря, от пирса до самых безлюдных уголков пляжа. Мне казалось, что я поднимаюсь высоко-высоко в небо, а потом стрелой несусь вниз, пикирую раз за разом, чтобы снова подняться туда, где режущий ветер и головокружительная синева счастья. Я знала, что распрями я крылья там, на высоте, от них не останется ничего, они будут сломаны раз и навсегда, и я вместе с ними. Оттого-то оставалось одно — взмыть вверх, упасть вниз, взмыть снова — и вновь упасть. Много раз, стремящихся к бесконечности. Как и наши встречи.

Когда город погрузился под купол ночи, мы стояли под звёздами, держась за руки. Где-то мерцали огни, легкий бриз приносил осколки смеха и музыки.

— Можно я приду завтра?

— Да, приходи на утренний кофе. Я буду ждать.

Мы ещё долго не решались разнять рук. Мои — в его. После он ушёл, и я смотрела вслед, покуда последнее присутствие этого человека не стало лёгким всполохом ночного ветра.

Я проснулась с первой улыбкой солнца. Накрыла стол на террасе. И за чашкой кофе — чёрного, со сливками и щепоткой кардамона — думала о нашей встрече. Той, которая состоится через год…

ГЕОРГИНЫ

Холодные, обращённые внутрь себя скалы, равнодушно смотрели вниз, в такое же холодное, северное море. Частично покрытые мхом, уходящие в туман на линии горизонта — они казались мёртвыми, отжившими своё истуканами. И всё же они жили. Об этом говорили гнёзда птиц в скалистых расщелинах, одинокие кустики травы на почти вертикальных склонах, серые волны, с шумом падающие к их каменным ногам. И ещё — упрямый, горделивый вид, отчётливо дающий понять, что они многое повидали до твоего рождения, и ещё столько же повидают после, так о чём же тревожиться в этой недосягаемой вечности?

Анна долго стояла на краю обрыва. Ветер студил плечи, обдавал взвесью мельчайших водяных брызг, проникал под одежду и кожу… Но холода она не чувствовала. Впрочем, казалось, она ничего не чувствовала. Дома ждали муж и двухмесячный сын, чисто прибранная кухня и подаренные мужем георгины. К этим-то георгинам и возвращались постоянно её мысли.

— Что с ними не так? — навязчиво крутилось в голове. А ветер вторил:

— Не та-аак, не та-аак…

Собственно, сегодня годовщина их свадьбы. Утром Анна лежала в постели и с тревогой прислушивалась к звукам с кухни. Муж, как это часто бывало, старался не будить её.

— Тебе надо больше отдыхать, дорогая.

Он сам приготовил себе кофе и омлет, тихо играло радио, в окнах робко растекался серебристо-розовый рассвет. Потом проснулся сын, завозился, зазвучал. Пришлось встать и, покормив маленького, спуститься вниз.

— Доброе утро, милый, тебе следовало разбудить меня.

— Ты так сладко спала, и тебе нужно больше отдыхать, дорогая.

Он улыбнулся, поцеловал в щёку. Как всегда, Анна прошла сквозь эту странную смесь чувств — ласку, благодарность, странность, отчуждение, недовольство собой…

Взгляд упал на букет ярко-розовых георгинов. Словно проснувшееся наконец северное солнце окрасило их своими рассветными мазками.

— О, дорогой!

— С нашей годовщиной. Ты сделала меня самым счастливым.

На одном из цветов висел необычный кулон — серебряная отполированная поверхность и жемчужина. Анне виделось вспененное серое море и чайка, кружившая над самой водой…

Весь день всё валилось из рук, а взгляд постоянно цеплялся за букет георгинов. Показалось, или они незаметно меняли цвет — от ярко-розового утром до желтоватого в полдень и бело-розового к вечеру?

Любая женщина на месте Анны была бы счастлива. Любящий красивый муж, здоровый щекастый малыш, добротный дом, уютная жизнь. И Анна была. Только отчего так неимоверно сложно подстраиваться под это размеренное течение жизни? Встать пораньше и сварить мужу кофе, поболтать с соседкой, поиграть с сыном, украсить дом и испечь праздничный пирог — это же так просто и естественно, разве нет? Георгины качали головками:

— Нет, вовсе нет.

Вечером Анна не выдержала:

— Дорогой, я уйду на полчаса? — И выскочила за дверь.

И теперь, наедине с морем, с которым привыкла делиться сокровенным с самого детства, проветривала душу. Море всегда понимало и принимало, с ним можно оставаться собой. И возвращаться к нему, как к себе, тоже.

— Может, пришло время?

Дома ждали георгины, и возвращаться к ним отчего-то не хотелось. Она нащупала на груди кулон — море и чайка. Да, чайка как раз пролетала над вспененной поверхностью волн, прекрасная, свободная.

— Как я хотела бы стать как она, — подумала Анна.

— Ты такая и есть, — ответило море.

А кулон нежно грел замерзшие пальцы…

Утреннее солнце обнимало лепестки георгинов — ярко-розовый символ верности, свободы, всепобеждающей силы жизни.

МАТЬ

Никто не знал, сколько ей лет. Говорили, что она пережила внуков своих внуков, но можно ли тому верить?

Каждый день её видели сидящей у порога дома, глядящей далеко вперёд и одновременно никуда почти слепыми глазами. Рядом, на скамье лежала хлебная лепешка и молоко, выносимые одной из родственниц, больше она ничего не ела.

Все её звали Матерью, утверждая, что находятся с ней в той или иной степени родства.

— Доброго дня, тебе, Мать, — говорили все, кто проходил мимо.

И она тихо кивала, прикрывая глаза от солнца ветхим соломенным зонтиком.

Иногда кто-то приходил за советом. Мать всегда усаживала гостя рядом с собой на скамью, протягивала ему кусок лепешки, а после внимательно и молча слушала. Так проходили часы — за рассказом, жалобами, слезами и смехом сквозь них. Когда пришедший уставал, Мать кивала на хлеб, словно говоря:

— Подкрепи силы.

А потом снова слушала и слушала, и слушала. На закате, когда дальние поля окрашивались в охристо-розовые перья и принимали на ночлег солнце, она накрывала руку посетителя своей маленькой рукой.

— Ну как, — будто говорила эта рука, — стало полегче?

И ладонь гостя удивлённо отвечала:

— Да, Мать. Ты знаешь, стало…

— Я знаю, знаю.

К ней приходили за благословением в день свадьбы. Мать усаживала молодых по обе стороны от себя, разламывала лепёшку и отдавала им по половине.

— Пусть в вашей жизни всего будет поровну, а вы станете единым целым.

И жених с невестой кланялись, благодарили и хранили тот хлеб всю жизнь.

К ней приносили младенцев. Мать клала ладонь на лоб новорожденного и желала ему долгой и удивительной жизни.

— Не то счастье, что гладко бежит, а то, что не устаёт спотыкаться и припадать к земле, а после вставать и видеть над собой небо. Тогда и хлеб вкуснее, и солнце ярче, — говорила она и наделяла младенца лепёшкой.

Бывало, звали её на погребение.

— Знаю, всё уже знаю, — качала Мать головой.

— Откуда же знаешь?

— Мёртвые громко говорят, надо только уметь слышать. Вот, положите на могилу, — и она отдавала нетронутую лепёшку хлеба.

Однажды, в самом последнем часу заката Мать легко и бесшумно покинула этот мир. Её нашли по-прежнему сидящей на скамье, а вокруг было множество хлебных крошек, на которые слетались всё новые и новые птицы.

— Пусть едят вдоволь, — словно слышали её голос все прибежавшие на новость жители деревни. — Это души усопших пришли проститься.

И каждый живущий вспомнил всех мёртвых, ушедших давно и на этом закате.

И каждый вспомнил Мать — женщину без возраста и примет, с которой все они были в родстве…