Дорога за горизонт. За золотым крылом

Эйрик Годвирдсон

Мир изменился: сгорела Книга Духов, опрометчиво открытая аргшетроном Ингольвом, и прежние времена с нею. С изнанки мира явилась земля Гаэль, и теперь юный всадник-на-драконе Амир, наследник и семейных тяжб Ингольва, и дара перемены облика, должен разобраться с тем, что же несут эти перемены.А Гаэль охвачена гражданской войной, и прежний дом отторг Амира. Все, что есть у него – надежда: на новых друзей, на своего дракона, на честь. И вера: можно остаться собой, примирив в себе зверя и человека.

Глава 0. Бриваэль

Тени и островки света, окрашенные во все тона небесной сини, зелени и золота, играли в пятнашки в просвете узкой арки окна. Ветер чуть покачивал ветви — за цветным стеклом мозаики их было не очень ясно видно, но переливчатые тени колышущейся листвы цепляли взгляд, заставляли задумчиво следить за сменой их очертаний. Монарх поймал себя на мысли, что смотрит на это трепетание так, точно силится увидеть в нем то ли подсказку-ключ к своим раздумьям, то ли еще что-то важное. «Если бы это было так просто! В пору просить совета Сокрытых уже».

— Что-то вы, Ваше Величество, невеселы. Мне казалось, у нас еще нет настолько крупных проблем, — Вердэн Д'Арайн принял из рук Императора подписанный свиток и слегка нахмурился.

— Несомненно, рыцарь, вы правы, — Император Бриваэль устало улыбнулся. — Но я все никак не могу отделаться от мысли, будто произойти может вообще все, что угодно. За эти пятьсот лет мы, будем честны, ослабли. От флота остались жалкие огрызки, и я чувствую свою вину за это.

— Самоедством делу не помочь. Да и потом, неужели вы полагаете, что наши прежние соседи не признают Гаэль?

— Я думаю, что с ними точно так же могло случиться все, что угодно, — отрезал Император, стерев с уст улыбку. Его обычно спокойное благородное лицо сейчас являло следы крайней усталости и беспокойства. — Та сила, что швырнула нашу землю неведомо в какой потайной карман мироздания, могла запросто сожрать и население прочих земель.

— Вы так говорите, будто на соседних берегах нас будет поджидать черноликое воинство, о котором некогда рассказывали торросские мореходы, когда они до нас ещё доплывали, — спокойную уверенность рыцаря было сложно чем-либо смутить. — О которых мы доподлинно вообще не знаем — а были ли они где-то, кроме самой Аквитопии? И было ли их хоть сколько-то больше, чем пригодно для захвата десятка мелких островков. Иначе сказать — черноликие захватчики это нечто из области домыслов — возможно или невозможно их существование в чужих землях, мы того не знаем. А что нам всем не будет добра, если вы себя продолжите так же изводить, я вижу уже сейчас. Ваше Величество, лорд Бриваэль, послушайте моего совета — вам нужно отдохнуть.

— Лорд Вердэн, я ценю вашу заботу, и, пожалуй, действительно, последую совету… давно на охоту не выезжали, не находите?

— Придворным также развеяться и увидеть вас не в зале Советов не помешает, — энергично кивнул рыцарь. — Я уж не говорю, что лошадям и гончим действительно становится скучно, когда они подолгу обретаются без дела!

«О, охота прошла замечательно! Действительно, я, пожалуй, излишне загружаю себя мрачными думами. У нашей земли не объявилось врагов, и, да оградят Сокрытые, не объявится — лорды-советники правы, я стараюсь бежать на шаг впереди потока времени, обогнать собственную тень и пронзить будущее, не будучи провидцем.

Но вот что меня удивляет — кто был тот странный незнакомец, что восседал на камне? Показалось ли — или он действительно искал со мною встречи? Как бы там ни было — он удалился прежде, чем я успел это выяснить.

Утомление мое развеялось — и с новыми силами и спокойным умом я возьмусь через несколько дней вновь за вопросы флота.

Кто бы подумал, что возвращение в общий план мира принесет горестей и забот больше, чем наша отгороженность? Кто бы мог подумать…»

Лорд Бриваэль отложил перо и закрыл дневник. Ежедневные записи помогали ему привести мысли в порядок и поднимали настроение. Сейчас он пребывал в отличном расположении духа — разве что действительно его немного больше положенного занимал тот незнакомец на охотничьей тропе.

…По своей привычке Император умчался далеко вперед от своих спутников — только потому и наткнулся на этого мужчину. Он сидел на камне, по-птичьи сгорбившись — явно очень высокий и очень худощавый, закутанный в темный, вероятно, когда-то бывший черно-лиловым, а сейчас вылинявший и запылившийся, плащ. Капюшон плаща — глубоко надвинут на лицо, кисти рук спрятались в широких рукавах такой же неопределенно-темной мантии. Одежда человека была странной — из-под мантии виднелись просторные брюки из тонкой мягкой с виду ткани, больше похожие на тхабатские шаровары, чем на гаэльские охотничьи штаны, и тхабатские же щегольские черные сапоги — высокие, с изящно выгнутым носком и темно-лиловыми кисточками по голенищу.

Казалось, он ждет кого-то. Бриваэль собрался было его окликнуть — но незнакомец, заслышав шум, вскинулся, повернул голову в сторону приближающегося государя, и тот увидел твердый острый подбородок незнакомца, а цвет лица его показался неприятно-бледным, изжелта-белесым, точно человек был болен. Здоровая матовая белизна кожи гаэльцэв вообще ни в какое сравнение не шла с этой желтоватой блеклостью, и это-то неприятно поразило правителя. На какое-то время некто в капюшоне задержал взгляд на государе (тут Бриваэлю почудилось, что глаза незнакомца странно блеснули) и, встав, очень быстро удалился прочь.

Бриваэль начисто забыл о странной встрече после, когда гончие наконец подняли кабана и охотники увлеклись погоней. Не вспоминал он и потом, когда отмечали у костра удачный лов, и вечером во своих покоях, отходя ко сну, не думал ни о чем подобном. Зато вот сейчас, поутру — вспомнил. И потому решил записать.

Записав, через какое-то время снова позабыл Император об этом странном случае. Дни текли по-прежнему, полные до краев делами. Некогда было Бриваэлю думать о разных занятных мелочах вроде того незнакомца. Тем более что, если рассудить здраво, ничего необычного, кроме одежды, не было в том мужчине. Через несколько недель Бриваэль снова вспомнил о встрече, чисто случайно. Листал старые записи своих предшественников, увидел вложенный лист с миниатюрой — та изображала послов на приеме у государя. Присмотрелся к изображенным человечкам, и вспомнил снова недавнюю охоту.

Не сам по себе странен был человек, неведомо кого дожидавшийся и поспешивший убраться при виде королевского выезда, а его поведение. Уж не подумал же он, будто ему запретят охотиться тоже? В конце концов, гаэльцы не имели в ходу понятия «браконьер», у них было только слово «охотник», и, в отличие от тех же крайморцев, никому не было запрещено охотиться в любых лесах, даже наравне с королем. Да и не назовешь того типа охотником, нет. Странным еще оказалось то, что одет встречный как… как будто исколесил вдоль и поперек весь юг, завернул к крайморцам и, недолго думая, явился сразу и на гаэльскую землю. Недавно при том явился, ибо так и ходил, как был одет до этого — в одежды, собранные поровну со всех встреченных ему народов. Тхабатские сапоги и штаны, крайморская мантия, рубашка под ней как у моряков Торроса! Ну и наряд, ну и наряд…!

Тревожные думы снова охватили Бриваэля. Император отличался цепким умом и понимал, что чужеземец в странном наряде может быть не один. Это значило — в его землю стекаются чужестранцы. Кто они и с какой целью едут — он не знал. Это тревожило, уже самим фактом. Если этот человек один — то не колдун ли он? И… насколько он — человек? Или хотя бы элфрэ? Эта его долгополая мантия с рукавами… Нет, решительно не нравилось Бриваэлю все то, что шло ему на ум при длительном размышлении!

Хуже всего было то, что страна на самом деле едва ли готова даже к наплыву просто переселенцев, не то, что колдунов и искателей поживы. «Быстро же мы привыкли жить в одиночку», — не раз повторял Император своим подданным. Да, он не один занимается Гаэлью — восточную часть держит брат, король Леон, и при том безукоснительно следует всякому совету самого Бриваэля; Леон занят сейчас вопросами внешней политики, морского флота и охраны границ не меньше, чем сам верховный правитель, да и своих бед венценосному брату хватает — ему первому пришлось столкнуться с новыми реалиями, когда к северным берегам пристали корабли тех людей, Горскун… Им, лишившимся дома, некуда больше было податься, и Леон, конечно, поступил мудро, взяв с них обещание держать северные границы и предоставив чужакам самостоятельно строить связи с «лисьим народом»… За северную часть материка можно и не ломать голову теперь, хоть это хлеб.

«Но север никому и не нужен, ты сам подумай, что взять с голых скал, скудной растительности, холодных пустошей? Если примется кто жрать землю твою, так с сочного южного бока, или, что вернее — оттуда, где ближе всего Краймор. Вспомни, они и раньше охочи были расползтись и заполонить все вокруг!» — внезапно в голове возникла неприязненная, и даже, пожалуй, излишне циничная мысль: а ведь и правда, люди, именно люди в самой Гаэли — и есть давнишние переселенцы с Краймора! И что помешает теперь им попробовать «освоить» новую землю? Подмять ее под себя?

Бриваэль потряс головой. «Кажется, я впадаю в какую-то крайность. Вряд ли люди с соседнего континента позабыли, что земля наша отнюдь не ничейная. И все же, все же…»

Самое что неприятное — перестать накручивать мрачные свои предчувствия Бриваэлю удавалось все хуже. Сколь бы не были мудры и проницательны советы того же Вердена — все чаще о том, что нужно иногда давать себе должный отдых — они уже едва ли помогали. Выезды поохотиться, общество друзей и красивых женщин отвлекали Императора очень ненадолго. И все беспокойнее спалось правителю…

Строки плывут по бумаге — почерк Бриваэля всегда был легок и стремителен, как вереница летящих птиц. Только вот ныне птицы эти перекликаются недобрыми голосами.

«Сколь скверно спалось мне нынче! И во сне не оставляют меня думы о моей стране. И это было бы еще понятно — но отчего явился мне во сне некий не то призрак, не то человек, и стал шептать все самые страшные, потаенные темные думы мои мне же на ухо…?»

Перо замирает над бумагой. Он не хочет писать дальше, все существо сопротивляется тому, чтобы вспомнить слова незнакомца из сна и его темный облик — неясный и ускользающий, как тень. Но усилием воли заставляет себя это сделать. На миг кажется — словно провалился снова в туманное забытье…

…Тщетны твои усилия, Император. Пыль они у ног тех сотен людей, что если еще не жаждут твоей земли, то непременно вспыхнут этим стремлением — сколько лет не было вас на лике мира? Вас забыли и мнят врагами все, абсолютно все! А что соседи — ты помнишь, сколько бедствий претерпевали они пред тем, как вам суждено было сокрыться? Кто бы дал им покой все эти годы? А земля — о, смотри, сколь прекрасна земля Гаэли! Дышит миром и благоденствием! Как сад без надзора — манит прийти и взять плодов себе, сколько вместят руки! Не заявишь о себе, как о воине среди воинов — кто обойдет столь богатый край?

Где твой меч? Где твое войско? Где морские звери-корабли, что отгонят хищника, ждущего поживы?

Вот меч мой, молчи, темная тварь. За спиной мои воины. Молчи.

Не тварь я — вовсе нет меня. Я только думы твои, Бриваэль, лорд Мааркан.

Не мои, нет.

Как не твои? Чьи же? Не ты ли сим днем, что закатился уже за горизонт, говорил — кто ждет за соленой волной, мы не знаем, то будут давние друзья или забывшие нас разбойники? Ты говорил. Сам. Говорил же?

Говорил. Сам. Но не хочу, чтоб было по второму моему слову. В недобрый час я сам сказал это — теперь жалею.

Так мало ли, что хочешь ты?

Молчи, темный дух.

Почему?

Не смущай меня, и так тяжело.

Тяжело твое бремя, тяжело…

Вздрогнул, заморгал часто. Чудится — в солнечными лучами пронизанном зале будто сумерки собрались. Нет, всё-таки всего лишь чудится, слишком яркий контраст с легкой тенью под на миг опустившимися веками — и горячим золотым светом уже совсем точно летнего солнца.

«Так и не понял я: действительно ли это лишь отражение моих дум, или некий дух одолевает? Самое верное — спросить у мага. Надо поговорить с Эдереном сегодня же»

Эту фразу он тут же записал. Длинный росчерк, красивый завиток в последней букве, тонкая кисея песка на бежевой бумаге…

Императору хотелось бросить перо и столкнуть со стола тетрадь — неприятное чувство после вспомненного сна бродило в нем, ища выхода. Подивившись самому себе, он обтер перо и положил на место, дождался, как подсохнут чернила, смахнул песок со страниц, закрыл и убрал на место дневник. Ключ от шкафа звякнул, опустившись в кошель при поясе. Никогда раньше Бриваэль не носил его с собой, но сейчас почему-то, в задумчивости, забрал.

… — Нет, государь, я ничего опасного не вижу, кроме того, что действительно ваши думы способны помешать вам отдыхать даже в собственной кровати, — Эдерен, маг престола, развел руками. В его темно—карих глазах вместо недавней тревоги бродило только сочувственное удивление. Золотоволосый маг-силамарец действительно силился скрыть беспокойство за государя. Безуспешно, правда:

— Я не вижу в ваших думах следов, которые могли бы указать на то, что они наведены неким духом. Если это только какой-то совершенно неведомой мне силы дух — но такого не заметить невозможно по ряду других знаков! Да и я, смею уверить, знаком со всеми проявлениями изученных в нашем мире сущностей, знаком с трудами Манридия из Сумеречных башен и…

— Я уверен в твоем мастерстве, Эдерен, не стоит так беспокоиться, — Бриваэль с облегчением вздохнул, слегка улыбнулся. — И хорошо, хоть одной доброй новостью больше — я все же не схожу с ума, а это значит, что еще смогу принести своей стране пользу. Может, все же посоветуешь что, чародей? Беспокойно сплю, а мне это в любом случае не полезно. Становлюсь непростительно рассеян — вот, за каким-то ладом таскаю весь день в кармане ключ от шкафа с тетрадями… — с этими словам Лорд Мааркан задумчиво покрутил на пальце фигурное кольцо головки ключа, уставился на него, да и замолчал. Надолго.

Эдерен украдкой вздохнул тоже — король и правда сделался несколько рассеян. Неужто настолько умудрился за зиму и неполную еще весну изглодать себя пустыми, по большей части, беспокойствами?

— Нужно составить средство, одновременно успокаивающее думы, но бодрящее тело, так? — Эдерен задумчиво наморщил переносицу, как всегда, делал, когда задумывался.

Бриваэль кивнул:

— Именно! И чтобы мысли были спокойны, но ясны и быстры.

— Я тебя понял, государь. Самое позднее завтра средство будет готово, но уже сегодня к вечеру я могу заварить трав для спокойного сна.

Отвар чуть горчит, пахнет душистым летним полднем и успокаивает уже хотя бы теплом шершавого глиняного бока чаши, так уютно лежащей в ладони. Бриваэль будет спать крепко в эту ночь. Если и снилось что, то он просто не запомнит, но привычные переживания наяву и не подумают оставлять его.

Ты прячешься сам от себя. Меня нет, Бриваэль — кого ты гонишь прочь?

Если тебя нет, то кто является во сне мне?

Я только отражение твоих дум! Неужто самого себя гонишь?

Дум о политике мне и днем довольно!

От себя не скроешься, государь!

Тихий издевательский смех тает за спиной, растворяясь в шелесте листвы за окном спальни.

Снилось ли? Или сам выдумал, уже под утро, в полудреме?

Неизвестно зачем, он поутру снова записал этот невнятный диалог, пригрезившийся уже перед пробуждением. После Бриваэль долго смотрел в зеркало — ему не нравилось собственное отражение. Тусклые глаза, отсутствующий взгляд, складка меж бровей залегла — едва заметная, но резкая, придающая лицу мрачности более, чем следовало бы.

«Да соберись ты уже! Сниться всякое перестало — так теперь ты сам себе придумаешь белоглазую тень, что изводит тебя придирками? Как ребенок, честное слово!» — Бриваэль поворчал сам на себя, плеща в лицо прохладной водой с запахом луговой мяты. Почему тень он придумал именно белоглазую, он сам не знал. Но придуманный или нет, а укоряющий тип ему не нравится еще больше, чем собственное отражение.

«Какие мы все-таки чудовищные создания», — невпопад подумал Бриваэль, рассматривая собственные потускневшие глаза, словно ища в них, зазеркальных, ответа. — «Белое, черное, острое, как пробирающий холод, и глаза горят болотными огнями… на силамарском берегу живущие хотя бы кажутся теплее и живее — у них золотистые волосы и ореховые либо зеленые глаза, а мы, восточные… Все как один точно выходцы из-за троп, волчецом поросших¹. Почему нас считали красивым народом все прежние гости-послы?» А спустя секунду Бриваэль озадаченно потер пальцами складку над переносицей, удивляясь сам себе. Более абсурдных мыслей не посещало его, кажется, вообще никогда. Зато глупая мысль о внешности гаэльского народа натолкнула правителя на вполне полезное решение — еще раз подробнейше перечитать все записи о внешней политике до вынужденной изоляции. Отдав распоряжение — принести в библиотеку все документы на эту тему, он вспомнил: маг, Эдерен. Встреча назначена на первую половину дня, и время уже подходит к нужному часу.

Всю встречу с магом Император рассеянно бродил думами в непрочитанных еще пока рукописях, невпопад отвечая на вопросы, потом, сдавшись под неодобрительным взглядом Вердена, присутствовавшего там же, согласился, что сегодняшний Совет стоит перенести.

Приняв, наконец, из рук мага узкий серебряный кубок, в котором Эдерен разболтал несколько капель настойки из пузырька темного стекла, Император сделал несколько глотков. Обещанное зелье оказалось почти безвкусно, а запах у него слабый, землисто-горьковатый. Лекарство как есть, не то, что вчерашний травяной отвар, больше похожий просто на напиток, выпитый для удовольствия. Бриваэль состроил недовольную гримасу, но быстро одернул себя — ему все больше не нравятся собственная сварливость и привередничанье, он вообще сегодня едва ли узнает собственные мысли и выходки. Внезапно, выдернув из размышлений, плечо обожгло, точно крапивой — только вот вряд ли есть такая крапива, что ужалила бы кожу через плотный шелк верхней лейне и тонкую рубашку сразу же под нею. А ведь сперва даже показалось, будто ему просто положили руку на плечо, а потом уже — пришла эта крапивная колючая боль и нестерпимое желание расчесывать ужаленное место.

Бриваэль вздрогнул, оглянулся по сторонам — и ему кажется, что некая тень за спиной нехотя убрала руку с вышитого шелка его одеяния.

— Кто здесь? — вырвался этот вопрос сам, против воли.

— Никого, кроме нас, правитель, — Эдерен развел руками. — Вам что-то показалось?

— Да… то есть нет. Так, чушь всякая. Будто какая-то тень подошла и по плечу меня похлопала. Глупости, просто в отражение в кубке засмотрелся, — Император усмехнулся, шутливо отсалютовал своим приближенным кубком и одним махом допил зелье. «Авось поможет» — кисло подумал он.

Эдерен, когда за императором закрылась дверь, а гулкий голос лорда Вердэна перестал отвлекать его от сосредоточенного плетения магических формул, проверил комнату и место, где стоял правитель, и даже кубок вдоль и поперек. Ничего. Но мрачных размышлений мага престола это не уменьшило.

— Меланхолия и подозрительность нашего государя что, заразны? И расползаются на весь двор? — Вердэн потом иронично фыркнул в ответ на сетования Эдерена. От рыцаря сейчас, как и всегда, исходила спокойная уверенность — он точно ничего не слышал и не видел, и не находил причин сомневаться в мастерстве самого Эдерена, а потому предложил магу не накручивать попусту.

— Вот зелье твое успокоит государя, выспится он как следует, и перестанет видеть всякую ерунду в тенях за кистями гобеленов и складками портьер, — подытожил Д'Арайн.

Разбор и чтение разрозненных заметок займут не один день, понял государь, засев в библиотеке. Это же не официальные документы — те он просмотрел давно. А в записках придворных и предшественников самого Бриваэля на троне и правда попадалось немало интересного, что могло помочь после; да только вот информацию эту вылавливать надо было чуть ли не с золоченым ситечком травника-лекаря, цедя сквозь него по малому абзацу, по одной фразе, по короткой зарисовке — иногда попадались среди мемуаристов любители и правда порисовать в записях, иллюстрируя сказанное. И, кажется, сваренное Эдереном зелье действительно действует как положено — Император с удовлетворением отмечал, что работается легко, чтение ему кажется увлекательным и интересным делом, а мрачные мысли не тревожат слишком.

Спал правитель без сновидений, заработавшись едва ли не до следующего рассвета. Правда, пробуждение вышло не из приятных — затекла и неприятно ныла шея, за компанию с нею и левое плечо. Видимо, за всю ночь он так и не сменил позы, вот и закаменело. Покрутив головой, Бриваэль принялся растирать затекшие мышцы. Скривился — отчего-то было больно прикасаться к плечу, точно растревожил не до конца зажившие тонкие длинные царапины… «Какие еще такие царапины!? Откуда?» — в зеркале отразились именно они, перечеркивающие ключицу наискось. Даже, вернее сказать — не царапины, а порезы. И недавнее чувство крапивного ожога снова напомнило о себе — белая кожа вокруг темных следов-«ниточек» зарделась красными пятнами.

— Вот эт-то что еще такое, а? — Бриваэль не столько испугался, сколько возмутился, хотя неприятным ознобным холодком по позвоночнику пробралось некое неопределенное чувство, больше всего напомнившее именно страх. Он точно помнил, что нигде не мог за недавнее время получить подобных меток — на тренировку с оружием он не выбирался дня три как, за пределы замка не ездил с предыдущей охоты; с кошками не дрался, по кустам не лазил, с балкона ни с чьего не удирал, как юнец, застуканный строгим папашей в покоях своей возлюбленной… Император слегка усмехнулся последнему мелькнувшему в голове предположению—сравнению, скосил глаза вбок, стараясь рассмотреть царапины и похожие на ожог пятна. И увидел только абсолютно чистую и гладкую кожу. Зудеть и тянуть тоже перестало. Мельком глянул в зеркало — и тоже ничего не увидел, будто и не в этом зеркале отражение только что озадачило государя странной картинкой. Совершенно как раздосадованный подросток, показал гладкому серебру зеркальной поверхности сжатый кулак и тихонько фыркнул себе под нос — а что, если по завершении всей этой беготни с кораблями и неизвестностью со стороны новоприобретенных соседей взять, да и жениться? Да хоть на младшей племяннице Эдерена! Или какой-нибудь из дочерей восточных кланов? Не Мааркан, нет — лучше Эохайн… или на уроженке северной Горной Крови, из Конрэй или вот даже Ардэйх? Там наверняка много красивых и умных девушек! И сделать заодно теснее союз кланов с побережьем через тот союз, а? Мысль-то недурная. Да, определенно — жениться. Да, эта мысль хороша, и Бриваэль катал ее в мыслях, как ребенок катает в ладонях разноцветный стеклянный шарик: «Кроме политики внешней не следует и о том, что внутри творится, забывать. Да и к тому же, брат вон во второй раз уж жениться успел, чего же я-то жду?» На душе стало вдруг спокойнее и легче, неведомо отчего.

Следом были три блаженных дня — до краев полные дел, так, что снова глубоко за полночь правитель падал на ложе и мигом проваливался в сон без видений, но в эти дни Бриваэль был натурально счастлив. Что делать с создаваемым почти с нуля флотом, стало ясно — придворные маги что-то измыслили для помощи инженерам и корабелам; на днях должны были выехать эти самые маги к морским докам — неугомонный Эдерен, конечно же, возглавил их. А стоило уйти снам о белоглазой фигуре из теней — тут же прибавилось телесных сил, и Император в свободное время почти не вылезал из фехтовального зала и с верховых прогулок, справедливо решив, что записки прочтет он и позднее, а форму терять воину не пристало, даже если трон его прочен, а государству ничего не грозит. «Это пока не грозит», — на снова прорезавшийся ядовитый шепоток в голове не обратил Бриваэль ровно никакого внимания, отмахнувшись и от сухих, царапающих интонаций, и от смысла слов.

— Ну, тут еще надолго хватит, я сразу с запасом сделал, да и мы вряд ли пробудем у моря дольше двух дюжин дней, — Эдерен придирчиво осмотрел на просвет выданный Бриваэлю ранее темно—зеленый стеклянный пузырек, и, встряхнув, возвратил правителю. — Я полагаю, вообще за половину этого времени управимся! К тому же, — Эдерен смущенно почесал кончик носа, — я полагаю, мой государь, что нужда пить это зелье оставит вас еще до ближайшей полной луны — а это через каких-то пять дней! Но если все же будете снова чувствовать усталость и забеспокоят дурные сны — пейте снова так же поутру, разведя в чистой воде. Было бы совсем худо — разводить требовалось бы в меду.

— А, так это значит и не худо вовсе? — Бриваэль рассмеялся.

Маг с улыбкой покачал головой — правитель шутит, значит, в самом деле с ним все хорошо. Вот только отчего-то все равно донимало колдуна неугомонное внутреннее чутье, заставляя быть настороже и выдавать дополнительные инструкции, ревниво посматривать на округлый сосуд с зельем в ладони Императора?

— Мой государь, а где вы хранили бутылочку до этого?

— В шкаф ставил, где храню писчие приборы, — Император беззаботно пожал плечами. — Почему-то подумал: раз стекло темное, то на свету тем более держать не стоит.

— Это верно, — кивнул Эдерен. — Зря я сразу вам не сказал про это. Да и чтоб не побилась, мало ли — признаться об этом больше тревожился. В общем, теперь я спокоен!

— Что-то я тебя не пойму, чародей, — задумчиво протянул вдруг Бриваэль изменившимся тоном. — То, тебя послушать, ничего страшного — то вдруг суетишься, будто без этих капель моя жизнь в страшной опасности может оказаться… так как на самом деле дело-то обстоит?

— Я уверен, что опасаться совершенно нечего, это было переутомление ума, и сейчас оно прошло практически. Но вот что-то душа не на месте, воля ваша, лорд Мааркан, а не на месте, — признался маг.

— Это предчувствие? — строго уточнил Император

— Нет, это придурь, — честно вздохнул маг. — Я тревожен и мнителен, мой лорд. Луна, знаете ли, меняется, да и… Если с вами что-то даже не случится — а только может случиться! — я же себе не прощу!

— Я уже большой парень, — засмеялся, услышав такое объяснение, государь. — Позаботься лучше о кораблях как следует, это успокоит мои разум и сердце куда как вернее любого зелья.

С тем и уехал Эдерен со своими помощниками да группой придворных ученых, а Бриваэль вернулся к штудиям в библиотеке — недоразобранным заметкам, что отставил недавно. Уж больно тогда его тоска разобрала — читать это все. Сейчас, кажется, и от занудного разбора чужих записок можно было получить немало удовольствия, решил Император.

Шелестят страницы и свитки, перо споро бегает по бумаге — по ходу дела Бриваэль делает пометки в собственном дневнике, выписывая то, что показалось интересным. Почему он решил деловые заметки внести в личный дневник — он сам не знает, просто подвернулось под руку.

«Ладно, потом перепишу в отдельный свиток», — решает он. Сегодня он снова слегка рассеян и больше думает о кораблях, что только строятся — а не о людях, с которыми его народу потом придется иметь контакты. Точнее — и о людях тоже, но вот каким будет это общение? Ведь корабли-то он приказал сперва снаряжать военные. Хищные и быстроходные, как у торрсских пиратов или тяжелые, мощные, способные встретить прямой бой и в открытом море, и у самых берегов — какая из этих двух идей даст его стране больше гарантий в случае нападения? Он выбрал второе, но сейчас снова задумался — а верное ли распоряжение отдал?

«Не лучше ли было бы выпускать проворных разведчиков, что могли бы заранее проредить вражеский — возможный — флот?» — эту фразу он даже записал, на полях. Зачем вот только?

«А разве это что-то даст?» — думает он дальше. — «Какая, в сущности, разница — из воздуха сил вы все равно не вынем, а дать бой вдали от берега или вблизи — ничего не меняет» Задумавшись, Бриваэль рисует кораблик на полях. Как раз — из тяжелых боевых. Паруса надуты ветром, волны гневливо кипят у бортов, на носу — маленькая фигурка, взмахом руки указывает вперед. Подумав, добавляет кораблику флаг — но отчего-то рисует не герб страны на нем, не рыцарский придворный, и даже не клановый — а свой личный, Бриваэля Мааркана. Удивленно хмыкнув самому себе, он вновь погружается в рукописи.

День клонится к вечеру — сегодня за работу взялся он поздновато, а отрываться неохота. Хорошо бы еще свечей зажечь — а то уже не хватает трех горящих подле стола. Император, наконец, решает, что действительно, хорошо бы добавить света, да только слуг звать не хочется. Встает — и на краткий миг ловит неприятное чувство головокружения. С досадой тут же вспоминает, что не допил с утра кубок с зельем — так и оставил на столике, когда с Эдереном говорил перед его отъездом. Головокружение проходит — но почему-то все, видимое вокруг, начинает казаться Бриваэлю совершенно плоским, едва прорисованным, как те картинки в рукописях. Нет стен, гобеленов, полок с книгами, нет и буйно разросшихся плетистых роз, нахально лезущих в приоткрытое окно — весь мир вокруг стал лишь набором скупых росчерков туши на темноватой бумаге, а слегка еще подтаявшая с левого бока монетка луны в вечернем небе видится болезненно—белым пятном света. Выглядит это все точно неживое, оно настолько пугающе и тревожно, что Бриваэль с усилием трет глаза, встряхивает головой, стремясь прогнать неприятное видение. Почти сразу ему это удается, и вздох облегчения вырывается из груди правителя. Он торопливо зажигает еще свечей — да на беду, ловит краем глаза свое отражение в зеркальном овале на стене. Оно снова кажется ему каким-то неправильным, это отражение, смотреть на самого себя почти неприятно. «Зеркала… повсюду зеркала. Отчего я так любил их раньше?» — Император начинает раздражаться на пустом месте.

— Так, иди спать, тоже мне, нашел время пересматривать собственные вкусы — уработался снова до шмыгающих синих кошек перед глазами, и еще что-то ворчит, — говорит он сам себе вслух. Тон он хочет придать своему голосу ироничный, но тот выходит бесконечно усталым и словно севшим.

Задумчиво посмотрев на только разгорающиеся огоньки свечей, Бриваэль решительно гасит их, оставляет только одну — и направляется в спальню. Кубок, в котором он чаял найти остатки зелья, отчего-то оказывается пустым. «Или я таки все допил? Хм-м-м… Ладно, пусть так. Главное, завтра не забыть!»

А во сне снова едет Бриваэль на охоту — ту же самую, на которой встретился ему незнакомец в странном облачении. Только тогда был яркий солнечный день — а сейчас видит он, как ползет отовсюду туман, и, чем дальше отрывается Император от своих спутников, гуще он становится. Незнакомец по-прежнему сидит на камне — так же боком, подтянув острое колено к груди, упершись остроносым сапогом в серый бок валуна. Уходить он не торопится. Бриваэль подъезжает ближе — а тот словно не видит его.

— Эй, кто ты таков? — окликает его Император

— Я-то? — неторопливо отзывается сидящий, выпрямляясь и оборачивая скрытое тенью капюшона лицо к Бриваэлю. — Я, Бриваэль Мааркан, тот, кого ты не ждал. Думы твои я. Предчувствия. Я нигде и везде. Я — Пустота, Бриваэль. Я — то, что поглотит все вокруг.

Голос его сух, как шелест мертвых листьев на зимнем дереве.

— Что за наваждение такое?

Незнакомец скидывает капюшон — но под ним нет ничего, только клубящаяся тень. Глаза тени горят белым светом — как плоская мертвая луна в нарисованном небе, привидевшемся недавно. Солнце в небе сновидения выглядит так же, как давешняя луна — слепящий свет в небе, похожем на серый холст.

Из сна Император натурально выдирается, рывком садясь на кровати. Давно уже наступило утро, солнечный свет в окнах и пение птиц сгоняют остатки марева — но Бриваэлю кажется, что он точно надышался во сне того серого гнилого тумана. Он поднимается — и снова чувствует, как зудит и горит левое плечо.

— Да чтоб Бэйра² в котле тебя сварила, кем бы ты ни был, тварь безликая, — ругается он

Бэйра? Да что против твоего собственного разума может какая-то ведьма из сказок?

— Уйди, — Бриваэль направился к шкафу, надеясь на безотказное зелье своего мага. Но, едва легкая резная дверца приоткрылась, в лицо точно дохнуло густым полынно—земляным запахом, а перед взором Императора оказалась горсть крупных осколков на месте знакомого пузырька. Лужица темного зелья на полке даже успела высохнуть — видать, жидкость была летучая и быстро испарилась.

Удивленно—огорченный возглас вырвался из уст государя помимо воли. Он недоуменно коснулся осколков — что, что могло заставить в закрытом шкафу разбиться такое толстостенное стекло?

Осколки оказываются неожиданно остры, и вот на подушечке пальца набухает тяжелая алая капля.

Боли почему-то Бриваэль не чувствует, но инстинктивно, как в детстве, сует палец в рот. Соль и привкус железа, да слабый отзвук полынной горьковатости зелья.

Он немного успокаивается. Зелья безумно жаль, но… гораздо сильнее его тревожит, как такое вообще стало возможно.

— Вот же не было беды, да задумал кэлпи изловить… — присказка няньки, что водилась с Бриваэлем в раннем детстве, вспомнилась сама собой, вызвав легкую улыбку.

Стряхнув с себя остатки тревожного пробуждения, он снова втягивается в текущее дела, чтобы к вечеру снова засесть в библиотеке. Остается совсем немного дочитать, да, пожалуй, свой недобрый сон он снова запишет подробнейше — это следует рассказать магу, как тот возвратится.

Если возвратится. А вдруг он задумал предать тебя? И что это было за зелье, а? Столь ли полезное, или ты сам себя хотел обмануть, уверовав, что от него тебе стало лучше — а не наоборот? Вчера, помнишь — плоское небо, слепая луна…?

А вот сегодня и посмотрим, с зельем мне лучше иди без, злобно думает Бриваэль. Злится он на неведомый голос, подсовывающий ему дурные мысли. Он уже ни на секунду не верит, что это его собственные идеи так причудливо находят выход.

А может, все же ты сам уже давно понял, что колдун тебе не друг? Что в пузырьке, из чего сварено оно было? И просто ты забыл, как сам же и разбил этот злополучный флакон…

Перед глазами мелькает — да, вот в руке зажат округлый пузырек, резкий удар о край полки — темная жидкость каплет с нее на пол…

«Еще чего. Я отлично помню, что я делал, а чего нет!» — Бриваэль еще скептичнее отзывается на неожиданное видение—воспоминание. Может и воспоминание — да только вот не его оно, это точно.

«И это записать. Непременно»

Дела его отвлекают от этого, но стоит только снова остаться наедине с бумагами и собой, раскрыть дневниковую тетрадь и взяться за перо…

Не пиши ничего в дневник сегодня. Зачем? Ты и так все помнишь, у тебя же такая прекрасная память…

Отстань!

Чем поможет оно твоей стране?

Оно поможет по крайней мере мне.

Взгляд падает на рисунок кораблика.

Корабли… а сколько их у вас? Зачем корабли на силамарском берегу, когда напасть на вас скорее всего захотят со стороны Краймора?

Что им мешает доплыть по окончании постройки вдоль берега, мимо устий Лэйвии и Кэйхи? Первое пробное плавание к тому же.

Подаришь братцу просто так то, что создал столь большими усилиями?

Что значит — подаришь? Гаэль единая страна! Единый народ! И мы с братом…

Это ты так думаешь, о благородный Бриваэль… как ты можешь знать, о чем думает твой брат? Что нашептать успели ему чужаки с Севера? Чем живет он теперь — знаешь ли? Не о чем письма шлет, а каков он на самом деле?

Уйди, темная пакость. Это мой брат, и верю я ему, как себе.

Как знаешь, упрямец… или сказать — слабак?

Исчезни!

Отзвук холодного смеха. Мерещится — или в самом деле гуляет где-то на границе слышимости?

Записывать и правда уже не тянет, но Бриваэль все равно заставляет себя сперва подробно написать про сон и пробуждение, и все мысли попутные, не обходит и ложное воспоминание.

«Точно чужой голос я слышу — и знать бы, кому принадлежит он…»

Потом снова уходит в чтение.

Смысл прочитанного на этот раз вьется и скользит водяной змеей в мути зеленоватого омута, и государь принимается изучать чьи-то рисунки, приложенные к записям. Рисовал, скорее всего, не сам автор строк, да и сюжеты изображенного мало соотносятся с текстом — в основном это сильно стилизованные, но узнаваемые и оригинальные портреты придворных.

Стиль несколько своеобразен, но любопытен, поэтому Император всматривается долго.

— Вот ну и физиономии, а, — бормочет Бриваэль. Точно птицы носатые… Особенно этот, страшен, как ночь без звезд!

Он присматривается к профилю, что особенно пришелся не по вкусу ему своими острыми резкими чертами — и вдруг разом узнает, чей это портрет.

«Это же наш отец! А вот этот мальчишка рядом, что показался мне противно-развязным — наверняка я сам!» Бриваэль роняет лист, бросается к зеркалу — неужто он сам себе покажется таким же отвратительным, как и портреты родичей, знакомых, друзей?

Из хрустальной толщи зеркала на него смотрят его собственные серо-голубые глаза, полные страха — выражение это им несвойственно, как несвойственно солнце ночному небу! — бледное лицо, искаженное странной гримасой… и вторая пара глаз, выглядывающих из-за спины. Чужих глаз — белых, как неживой свет нарисованной луны. Хозяина этих глаз не видно — на его месте клубится темнота. Оба плеча разом обжигает крапивной плетью, Бриваэль чувствует тяжесть чужих рук, а зеркало бесстрастно кажет туже не просто сумеречную темноту, но темные клубящиеся одежды существа, стоящего за государевой спиной, а после и изжелта-блеклое худое лицо, издевательскую ухмылку, длиннопалые костлявые кисти рук на плечах Бриваэля, впивающиеся когтями в плотный вышитый шелк. Ужас охватывает Императора, тот мигом находит рукоять кинжала у пояса, резко разворачивается, выхватывая клинок из ножен…

Раздается гулкий густой звон бьющегося стекла — зеркало летит на пол, сбитое резким движением. За спиной никого. Ничего. Пустота.

Я — Пустота, что возьмет всех и вся…

На шум и вскрик государя сбегается народ — слуги и придворные. Впереди всех — Вердэн.

— Лорд Мааркан? Что тут… — Д'Арайн смотрит на разбитое зеркало, замечает, как подрагивают руки у Императора, хмурится.

— Ничего… зацепил случайно, — тот безуспешно пытается придать лицу спокойное выражение.

— У вас лицо, будто драугра увидели, — качает головой Верден.

— Почти… померещилась ерунда всякая, когда от света глаза резко в тень переводишь, бывает, знаете же…

— Знаю, — все же с сомнением произносит рыцарь. — Только вы давайте—ка на сегодня заканчивайте дела, а то не к добру так утомлять себя, лорд.

— Да, да, — кивает Император. Его колотит крупная дрожь, а во рту горьковато—солоно — стараясь унять эту дрожь, он прикусывает губу до крови.

Вечер. Темнота становится гуще. Ночь спускается на землю. Сегодня тучи, и не видно луны.

Бриваэль вспоминает, что никогда, даже в раннем детстве, не боялся темноты — элро вообще не подвержены этому страху, а над страшными байками няньки он смеялся, размахивая игрушечным своим мечом — «Всех чудищ победит великий герой! В золотом плаще и с клинком острее когтя дракона, придет и победит! Лоэнанн-Золотой, король-певец, придет! Вот я вырасту и сам стану великий герой, и король в золотом плаще скажет — ты мне как брат! Будем вместе править!!»

И сейчас не боится он темноты — боится только того, что его клинок безразличен темному туману с когтистыми руками, жгущими, как стрекальца медузы. От голоса, звучащего прямо в голове, не скрыться, и оружие бесполезно. Ни один оберег, ни один знак охранный не действует — он уже проверил.

Но тварь молчит.

Долго молчит.

Кажется — и нет ее вовсе.

Государь засыпает — и снова видит себя на поляне, той самой — откуда проснулся, туда и уснул заново.

Трепыхаешься?

Да!!

Это ты напрасно.

Не тебе судить, безликая ты мерзость!

Не безликая… смотри. Я могу надеть любое лицо, любую маску! Смотри, глупец!

Существо поднимается, высвобождает руки из рукавов (о Сокрытые, какие же у него когти! И желтоватая кожа исписана какими-то знаками, на которые смотреть едва ли не физически больно) и скидывает капюшон.

На Бриваэля смотрит его собственное лицо — да только никогда так мерзко не ухмылялся Император Гаэли, лорд Мааркан, старший из венценосных братьев. Никогда не было в его чертах отпечатка такой злобной жестокости, не кривились так презрительно губы, и глаза не казались полыньями над замерзшим омутом с черной тиной на дне.

Ты слабак, Мааркан. Ты тряпка. Твою страну сожрут стервятники, твое имя развеют золой.

Зачем ты мне это говоришь, оборотень?

Затем. Уступи мне свое место — и твоя страна станет величайшей! Покорит все государства, завоюет все земли! Стальной рукой возьмет узду правления надо всем миром!

А что же я?

А тебя уже нет. Есть только я. Смотри, есть ли меж нами разница?

Есть. Ты вообще не создание Богов, ты нежить.

Двойник хохочет, как безумный.

Какая я тебе нежить, безмозглая кукла?!? Твои боги — слабаки и идиоты, такие же, как и ты сам! Отдай мне свое место или согласись на вечное мое соседство за твоим плечом — и тогда, возможно, еще поживешь… в последний раз я тебе предлагаю!

— Нет! — Бриваэль тянется за клинком, но руки не слушаются его. Подкашиваются и ноги, он падает — и последнее, что видит — нависшую над ним тварь с его собственным лицом.

Тогда блуждать тебе вечно по этим туманам, откуда нет дороги… прощай, глупец, слабак, глупая игрушка. Прощай, бывший лорд Мааркан.

Темнота опускается, туман затягивает саваном…

«Наконец-то тишина», — думает отрешенно Бриваэль.

***

Вердэн Д'Арайн который день пребывал не в духе. Он злился на себя, бессильно злился на ситуацию, но поделать ничего не мог.

После того разбитого зеркала что-то на самом деле случилось с Императором — почему, почему он не бросился в тот же миг отправлять вестника, колдовскую птицу с письмом, к Эдерену?! Ну и что, что амулет на создание вестника был последний!!

Нет, конечно, все сочли бы его, рыцаря Ордена, параноиком — но лучше так!

Император изменился. Неуловимо, но очень, очень странно.

Разбитое зеркало в зале для чтения. Приказ вынести все прочие зеркала из его личных покоев.

Голос государя, манеры — едва уловимо, но все стало другим.

Оно нарастало постепенно — сперва это было еле заметно, но сейчас, когда прошла уже дюжина дней с того момента, когда Верден подумал, что нужно отправлять письмо — но не стал…

А сейчас — не поздно ли?

Голос какой стал у государя — сухой, холодный, отрывистый.

И ни малейшего намека на улыбку — а ведь Бриваэля в народе любили именно за это его солнечное, открытое лицо всегда!

«Нет, вру — улыбался. Но как! Смотреть противно!»

А приказы? Какие приказы он стал издавать!

«На содержание военных отрядов дозволяю самим командирам брать на местах, у крестьян и торговцев, все, что потребно, без уплаты особой». Это в мирное-то время! Еле отговорили вводить это право прямо сейчас.

Вердэн, охваченный этим бурлящим потоком мыслей, все расхаживал вдоль самого крупного гобелена в Зале Собраний — скоро Совет. «Орденские же, кажется, ровно не видят, что с Императором что-то творится, а?» — спрашивал он сам у себя. — «Им он, наоборот, отчего-то таким нравится. Приказы его — все как один о наращивании военной мощи. Тем и нравится!»

Ни с кем не советуется, все собрания — чистая формальность, вот что, заключает наконец Вердэн. И это тоже кое—что новенькое.

— Ваше Величество, скажите, как ваше самочувствие? — Вердэн рискует вклиниться в долгий спор о том, повышать ли налоговый сбор на военные нужды — или давешнее дозволение таки вступит в силу.

— На что это ты намекаешь, рыцарь? Что государь твой ослаб? — сухой, царапучий смешок, следом — змеиная тонкая улыбка. Она на красивом лице Бриваэля смотрится чужой, приклеенной. — Что мне не под силу нести бремя власти?

— Да что это такое вы говорите, мой лорд? Ни в коей мере! — искренне ужасается Вердэн.

— Тогда отвечу — самочувствие мое самое замечательное, — государь гасит улыбку.

«Врет!» — первая мысль в голове Вердена. А вторая — «Да это же не он!» Эта мысль абсурдна и дика.

Нельзя в одну ночь подменить кого бы то ни было, этого просто не может быть. Или может?!

— Скоро приедет маг престола, Эдерен. Все же справьтесь у него, мой лорд, не потребуется ли…

— Эдерен? Хорошо, что напомнил. Он предатель и хотел меня отравить. То зелье — в нем был яд. К счастью, я вовремя заметил это. Предателя следует судить.

«Проклятье!»

Вердэн внезапно понимает — это снова вранье. Чистое вранье. Никогда Эдерен не стал бы злоумышлять против Императора. Хотя… Раньше он думал — Бриваэль никогда не станет разговаривать с ним в таком тоне, и вот же — разговаривает. Только что разговаривал. И нет оснований думать, что не станет и дальше. «Надо разобраться» — решает рыцарь. — «Во что бы то ни стало».

Темнота. Холод. Боль! Страшная, пронизывающая все существо — Бриваэль не знает, есть ли у сновидений тело — но боль относится не к телу, она где-то в душе, там, где самое ее зерно, самый исток силы души. И именно его скребет, точно стальными когтями, мучает и терзает неведомо что.

— Эй, тварь! Выходи! Выходи, вор, — срывая голос, кричит он в пустоту

Не эльф и не человек, ни чародей и не зверь никогда не победят меня.

Снова этот голос, он издевательски тянет слова, явно насмехаясь.

Неизвестно почему — но двойник снова здесь. Наверное, из любопытства.

Бриваэль собирает всю волю и остатки сил — и бросается на двойника. Вцепляется в его горло, изо всех сил терзает плоть, слишком похожую на его собственную — и не замечает ударов когтей. Ему уже все равно — он понимает, что проиграл, но без боя сдаться не может. Вернее — не имеет права.

Из покоев государя раздается сдавленный рык, звон падения чего-то металлического, хрип и звуки борьбы. Вердэн снова оказывается рядом, ведь он шел поговорить с правителем о маге, да и не только. Рывком распахнув дверь, он видит, как корчится в припадке Император, рычит не своим голосом, страшно выгибается, точно вместо костей в его теле — гибкие ивовые прутья, и силится разорвать тетрадь, крепко стиснутую в руках.

Верден моментально оказывается рядом, выдергивает тетрадь из скрюченных пальцев, с размаху выплескивает в лицо Императора воду из кувшина, стоявшего на столике. Тот разом обмякает, потом отталкивает склонившегося Вердена, поднимается на колени, распахивает глаза широко—широко и рычащее выдыхает одно слово, смакуя его с вожделением хищника, почуявшего кровь:

— Война-а-а!

Смеется безумно, не замечая никого.

Верден отшатывается, сперва в ужасе, а затем в понимании — нужно уходить, пока еще можно это сделать. И уходит, не дожидаясь того, что Император, охваченный припадком, обратит на него внимание. За пазухой лежит тетрадь — вечером он прочтет дневник Императора.

Несколько дней Верден еще пытался убеждать орденских соратников и Совет, что не стоит поддакивать каждому слову правителя — но тех точно опоили приворотным зельем. Иногда Вердэн и себя ловил на мысли — а не накручивает ли он лишнего? Ведь вроде бы действительно полезные вещи говорит государь, предлагает усилить армию…

«Стоп. Ты же видел, сам видел, что он безумец? Ты читал его дневник? Император сошел с ума, это бесспорно!»

Ничего не добившись, кроме косых взглядов и подозрений, Вердэн Д'Арайн сложит с себя все регалии, бросив их на стол в Главном Зале Ордена, на собрании рыцарей. И покинет Силамар — тайно. Потому что он не то, что мага — он себя не успел бы спасти от темницы, если бы задержался еще хоть на час. Воинское чутье его не обманывало.

— Объявить предателей вне закона. И начать стягивать военные отряды к слабейшей границе — восточному берегу. Да, в пути воины Империи могут пользоваться недавно предложенным мною правом — и даже силой брать нужное для пропитания и снаряжения.

Император выглядит величественно и строго. Советники с немым восхищением смотрят в гневные глаза, бесстрастное лицо кажется им сошедшим с картины портретом героя. Сегодня на правителе одежда с высоким стоячим воротом, застегнутым на все многочисленные золотые крючки, а сам он держится неестественно прямо, не поворачивая головы, а оборачиваясь, если нужно, всем корпусом. Некому рассмотреть под густо расшитым золотой нитью воротом синие пятна на шее и царапины, словно следы от чьих-то пальцев: всем точно глаза отвели.

Некому. Рыцарь Вердэн далеко. Эдерен — в темнице. Прочие же видят пред собой сиятельного и грозного государя. Ну что ж, от части — так и есть. И сиятельный, и грозный. И править намерен стальною рукой, как сам недавно сказал.

О чем еще бы и говорить в лихую годину неопределенности?

Стальною рукой, только так.

Вердэн ехал в Даар-Кандр — больше податься ему было некуда. Он не слышал, что именно надумал Император — но был твердо уверен, что король Леон, в конце концов, должен знать всю правду.

Он не успеет. Он уже опоздал. Не успеет… Не успел.

— Лорд наш Леон Мааркан, нападение на границы! Большой военный отряд, — вестовой, страшно запыхавшись, едва связывает фразы во что-то внятное.

— Кто? Краймор? С моря? Север?! Или…

— Нет, — юношу—вестового оттесняет лорд Ардэйх. Прозрачно—серые глаза «горного» плещут непроглядной тьмой зимней ночи, на виске размазана кровь, в засохшей же крови и пальцы левой руки, но он, кажется, этого не замечает. Голос его глух и холоден, а слова падают на гранитный пол, как чугунные отливки — гулко, тяжело.

— Это твой брат, король Леон.

— Нет! Этого не может быть!

— Может. Брамстон едва уцелел. Они идут по нашей земле, как захватчики.

Примечания

1

Иначе сказать — с того света. Волчец (Carduus L) — трава пограничья мира живых и мертвых.

2

Ведьма зимы, фольклорный гаэльский персонаж