Тайна Эдвина Друда. В переводе Свена Карстена, с окончанием и комментариями

Чарльз Диккенс

«Тайна Эдвина Друда» – в чём она? Только ли в судьбе юноши, таинственно пропавшего незадолго до получения богатого наследства и брака с прекрасной Розой Буттон? Или её знает скрытный и мстительный дядюшка Джаспер – наркоман, таящий страсть к невесте племянника? А может, что-то известно его врагу и сопернику Невилу, «злобному индийскому дикарю»? Смогут ли разобраться в загадке инспектор Портерс и отставной агент Дэчери, взявшиеся за это дело? Узнайте полную разгадку Тайны – впервые за 150 лет!

Глава II.

Глава прихода и клирики⁹

Если вы когда-нибудь наблюдали за птицами — например, за грачами, черным оперением своим так напоминающими служителей алтаря — то, должно быть, не раз замечали, как частенько две-три из них вдруг отделяются от стаи, усаживаются поодаль, словно заговорщики, и усиленно делают вид, будто не имеют с остальными сородичами ничего общего.

Так и сейчас, стоило только закончиться вечерней службе в старом нашем кафедральном соборе, как несколько грачей из клерикального сословия отделились от остальных прихожан и служителей церкви, спешащих по домам, и вернулись в пределы гулкого церковного двора.

День близится к концу, и год близится к концу. Низкое солнце ещё заливает ярким, но уже холодным светом монастырские руины позади собора, но оплетающий их дикий виноград уже осыпал половину тёмно-красных своих листьев на каменные тротуары подворья. Порывы зябкого ветра покрывают рябью воду в лужицах, оставшихся после недавнего дождя, и сбивают тяжёлые капли с листьев могучих вязов, заставляя их как бы плакать холодными слезами. Опавшая листва ковром укрывает мостовые. Из-под низкой арки соборных дверей выходят двое: один из них запирает тяжелую дверь большим ключом, очистив перед тем ногой порожек от занесённой в собор ветром листвы, второй же, с нотной папкой в руках, поспешно уходит.

— Это же мистер Джаспер был с тобою, Топ?¹⁰

— Да, отец-настоятель.

— Что-то он сегодня задержался.

— Да, отец-настоятель, и я тоже задержался из-за него. Ему вдруг немножечко поплохело.

— При Его Преподобии правильнее говорить «он почувствовал себя плохо», Топ, — с мягким упрёком вступает в разговор младший из трёх грачей, словно желая этим сказать, что просторечия уместны в разговоре с мирянами, но не с особой высокого духовного сана.¹¹

Мистер Топ, соборный пристав, смотритель и ключник, привыкший высоко задирать свой клюв перед посетителями собора, молча игнорирует поправку, будто это и не к нему обращаются.

— А в какой же момент и почему мистеру Джасперу стало плохо, Топ? Да-да, именно «стало плохо», как верно заметил тут мистер Криспаркл, именно «стало плохо», — настаивает старший из грачей.¹²

— «Стало плохо», сэр, — послушно соглашается мистер Топ.

— Так почему же ему вдруг стало плохо, Топ?

— Ну, потому, что он так упыхался, когда вбежал, что…

— Пожалуйста, Топ, не говорите Его Преподобию «упыхался», это не по-английски, — с тем же тоном упрёка снова вмешивается мистер Криспаркл. Настоятель реагирует на эту маленькую лесть лёгким кивком.

— Да, правильнее было бы говорить «запыхался», Топ.

— Мистер Джаспер едва мог перевести дыхание, когда входил в ризницу, — продолжает мистер Топ, мастерски применяя обходной грамматический манёвр, — и до того он тяжело дышал, что и петь-то уже почти не мог, в ноты не попадал. Может, из-за того с ним потом и приключилось что-то навроде приступа, сэр. В голове у него всё смутилось, — говоря это, пристав с ненавистью смотрит на мистера Криспаркла, словно вызывая того на грамматическую дуэль. — И до того он при этом с лица побледнел, мистер Джаспер-то, что я прямо испугался; хотя сам он, вроде, не сильно и обеспокоился. Посидел он чуть-чуть, глотнул воды, и я гляжу — прошло у него это помутнение.

Последнее слово мистер Топ произносит с особым нажимом, словно бы говоря: «Получил разок? Так я ж тебе ещё добавлю».

— Но когда мистер Джаспер отправился домой, чувствовал он себя уже хорошо?

— Да, Ваше Преподобие, тогда он чувствовал себя уже хорошо. И я гляжу, он жарко растопил камин у себя в комнате, и преотлично сделал, ведь после недавнего дождя и в соборе, и у него дома уж такая сырость и холод! Немудрено, что мистер Джаспер так весь дрожал.¹³

Трое грачей обращают взгляды в конец аллеи к небольшому каменному зданию с широкой аркой ворот посередине. Этот проход, соединяющий Главную улицу и церковное подворье, настолько высок и просторен, что кажется, будто домик стоит на двух широко расставленных ногах.¹⁴ В тёмных зарешеченных окнах над аркой видны отсветы огня, кажущиеся особенно яркими на фоне бурых листьев плюща и дикого винограда, затянувших стену дома. Ветер с реки колышет листья, но смотрящим кажется, будто те подрагивают не от его порывов, а от мощных звуков большого соборного колокола, отбивающего в этот момент час окончания вечерней службы. Громовой медный гул проносится над старыми стенами кладбища, над памятниками и могилами, над сваленными в кучи разбитыми плитами и безголовыми статуями.

— Приехал ли уже племянник мистера Джаспера?

— Нет ещё, сэр, — отвечает пристав. — Но его с нетерпением ждут. Видите тень мистера Джаспера у того окна, которое смотрит на Главную улицу? Вот он как раз задёрнул занавеску…

— Ну хорошо-хорошо, — прерывает его настоятель, желая поскорее завершить этот разговор и отправиться домой, где его уже, наверное, заждались к обеду. — Хочется лишь надеяться, что сердце мистера Джаспера переполняется любовью не к одному лишь его племяннику. Никакие привязанности этого преходящего мира, пусть даже самые похвальные, не должны владеть нами чрезмерно — наоборот, это мы должны властвовать над ними. Мистер Криспаркл, может быть, Вы по дороге домой заглянете к Джасперу и напомните ему эту простую истину?

— Непременно, Ваше Преподобие. Я сообщу ему также, что Вы были так любезны, что осведомлялись о его самочувствии.

— Ну конечно-конечно, и это тоже. Любезно осведомлялся, да. Именно это я и имел в виду. Осведомлялся о его здоровье.

И отец-настоятель, приподняв в изящном поклоне свой элегантный цилиндр ровно настолько, насколько это и подобает особе столь высокого духовного сана, в хорошем настроении направляет свои затянутые в гетры ноги в сторону уютного домика из красного кирпича, своей «резиденции», где в обитой шёлком столовой его давно уже ждут дочь и супруга.

А мистер Криспаркл, хотя и он тоже охотнее отправился бы домой выпить чаю, всё же находит пять минут, чтобы зайти в дом над воротами.

Хороший он человек, этот мистер Криспаркл, недавно ещё репетитор в школе для мальчиков, а теперь младший каноник в церковном клире. Эту должность он получил года два назад стараниями некоего покровителя, благодарного ему за успешное обучение сына, которому кроме познаний в музыке и античной словесности удалось привить и любовь к спорту, закаливанию и холодным обливаниям. Да и сам мистер Криспаркл, юный душой в свои тридцать пять лет, твёрдо верит в целительную силу речных купаний и любит, встав на заре, окунуться с головой в одну из окрестных речушек, причём делает он это в любую погоду, даже и зимой. Видимо, от этих-то процедур мистер Криспаркл так свеж и румян лицом, приветлив, общителен и полон доброжелательности.

— Мистер Топ сообщил нам, Джаспер, что Вы были сегодня, к сожалению, не совсем здоровы.

— Нет-нет, пустяки, благодарю Вас.

— Вы выглядите слегка усталым.

— В самом деле? Нет, я себя усталым не чувствую. Этот наш Топ всегда рад раздуть из пустяка целое событие. Всему происходящему в соборе придаёт слишком большое значение. Должность у него такая.

— Так я скажу тогда отцу-настоятелю, что Вы пребываете в добром самочувствии? Он особо желал это услышать.

— Конечно-конечно. И передайте ещё отцу-настоятелю мой поклон и сердечную благодарность, — отвечает мистер Джаспер с лёгкой усмешкой.

— Ещё я был рад услышать о приезде молодого Друда.

— Милый юноша! Да, я ожидаю его с минуты на минуту.

— Вот как! Думаю, его приезд поставит Вас на ноги лучше любого доктора, Джаспер.

— Лучше дюжины докторов! Потому что его-то я обожаю, а вот докторов и их микстуры не люблю вовсе.

Глядя на несколько мрачноватое лицо мистера Джаспера, трудно поверить, что он может кого-то обожать или считать милым. Лет мистеру Джасперу примерно двадцать шесть, хотя выглядит он старше, как это часто случается с брюнетами. Волосы и бакенбарды его черны как смоль и тщательно уложены, голос его низок и звучен, осанка безукоризненна, но в облике его чувствуется некоторая угрюмость. Возможно, это влияние обстановки, поскольку и комната его темна и угрюма: с глубокими тенями по углам, чёрным лаковым пианино у стены, книжной полкой над ним и нотными тетрадями на пюпитре рядом. Луч заходящего солнца едва достигает женского портрета, скорее — карандашного наброска, приколотого над камином. Изображенная на нём особа весьма молода и красива, её волнистые светлые волосы забраны голубой лентой, а юное лицо её — без сомнения, стараниями художника-любителя переданное весьма верно — носит несколько своевольное и даже по-ребячески упрямое выражение.

Септимус Криспаркл, Его Преподобие младший каноник и просто хороший приветливый человек, тепло прощается с мистером Джаспером, выражает сожаление, что тот нынче по состоянию здоровья не сможет, наверное, присутствовать на еженедельной спевке местного «Музыкального Общества», и удаляется. Слышно как он, спускаясь по лестнице, распевает приятным баритоном что-то пасторальное, а потом внизу с кем-то здоровается и раскланивается. Мистер Джаспер, заслышав шаги поднимающегося к нему нового гостя, вскакивает с кресла и бросается к дверям, чтобы заключить того в объятия.

— Эдвин, дорогой мой!

— Джек, как я рад тебя видеть, старина!

— Снимай же своё шикарное пальто и проходи, мальчик мой, твоё кресло уже ждёт тебя! Надеюсь, ты не промочил ноги? Снимай скорей сапоги! Да-да, снимай их скорей!

— Слушай, Джек, старина, я тебя прошу, не начинай надо мной хлопотать, будто курица над яйцом! Терпеть этого не могу! Успокойся, я ничуть не вымок!

Остановленный столь бесцеремонно в своих проявлениях сердечной доброты и привязанности, мистер Джаспер отступает от своего молодого гостя и внимательно наблюдает, как тот раздевается, снимает пальто, шляпу, перчатки и прочее. Вообще говоря, особое выражение напряжённого внимания — выражение жадной, требовательной, но вместе с тем нежной и преданной любви и привязанности к юноше — появляется на лице Джаспера всякий раз, когда он смотрит в его сторону. А уж если мистер Джаспер смотрит в его сторону, то кажется, будто ничто в мире — ни теперь, ни впоследствии — не может отвлечь его от этого сосредоточенного созерцания.¹⁵

— Ну вот, Джек, теперь я могу и присесть отдохнуть. Найдётся у тебя что-нибудь поесть?

Вместо ответа мистер Джаспер распахивает дверь в соседнюю комнатку, которая, очевидно, служит ему столовой. За дверью обнаруживается обеденный стол и миловидная дама средних лет, споро расставляющая на столе тарелки и бокалы.

— Ну ты и фокусник! — весело хлопает в ладоши довольный юноша. — Слушай, Джек! А ты помнишь, чей сегодня день рождения?

— Только не твой, это-то я помню, — отвечает мистер Джаспер и ждёт продолжения.

— Конечно, не мой! Это-то я тоже не забыл. Кискин — вот чей!

Хотя мистер Джаспер ни на секунду не отводит взгляда от лица юноши, поле его напряжённого внимания вдруг странным образом включает в себя и портрет, висящий над камином.

— День рождения Киски — вспомнил, Джек? Мы должны сегодня выпить за её здоровье, и не раз выпить, а много-много! Ну, давай, дядюшка, веди своего почтительного и умирающего с голоду племянника к столу!

Молодой человек — и впрямь очень молодой человек! — кладёт Джасперу руку на плечо, тот в ответ дружески и нежно обнимает за шею и его тоже, и таким порядком они, похожие на двух пьяных матросов, отправляются ужинать.

— Боже мой, да это же миссис Топ! — веселится юноша. — Да при том такая красавица сегодня!

— Придержите руки, мастер Эдвин! — уворачивается жена церковного пристава. — Избавьте меня от ваших нежностей!

— Нет, не избавлю, больно уж вы сегодня симпатично выглядите! Ну, давайте, поцелуйте меня в честь дня рождения Киски!

— Да я бы вас лучше оцарапала, молодой господин, будь я на месте Киски, как вы бедную девочку называете! — парирует миссис Топ, зардевшись после непрошенного поцелуя. — Ваш дядюшка вам слишком многое позволяет — вот что я вам скажу! Он вас слишком сильно любит, потому вам и кажется, наверное, что стоит вам только свистнуть — так все киски со всей округи сбегутся к вам гурьбой!

Мистер Джаспер в это время с добродушной улыбкой занимает своё место за столом.

— Вы забываете, миссис Топ — да и ты, Эдвин, вероятно забыл — что слова «дядюшка» и «племянник» в этом доме под запретом. Да, под запретом — по нашей общей договорённости и с нашего общего согласия… Благослови, Иисусе, пищу и питьё, что мы вкушаем тут во здравие своё.

— Молодчина, Джек, шикарно сказано — такое и вашему настоятелю не под силу! Свидетельствую, Эдвин Друд!.. Слушай, разрежь гуся, а то я не умею.

И после этих слов начинается трапеза. И во время её не было сказано ничего такого, что относилось бы к нашей истории, да и к любой другой истории тоже. Наконец грязные тарелки унесли, скатерть переменили, и на стол явились графин с янтарным шерри и блюдо с грецкими орехами.

— А вот скажи мне, Джек, — снова начинает юноша. — Ты и вправду считаешь, что всякое упоминание о нашем родстве разделяет, а не соединяет нас? Мне вот так не кажется.

— Ну что тебе ответить, Нэд… Обычно дядюшки бывают значительно старше племянников. По крайней мере, я не встречал обратного.

— Обычно! Ну, может быть… В конце концов, шесть лет, как у нас с тобой, не такая уж и заметная разница. В очень больших семьях может случиться и так, что дядюшка вдруг окажется даже моложе своего племянника… А знаешь, Джек, я бы хотел, чтобы у нас с тобою было именно так!

— Это ещё почему?

— А потому, что тогда уже я смог бы заботиться о тебе и направлять тебя в жизни! И знаешь, какое у меня было бы для тебя первое правило? А вот это, из старой баллады: «Прочь заботы, что у юного силы крадут! Прочь заботы, что старого в землю кладут!».¹⁶ Подожди, Джек, не пей без меня!

— Что так?

— Спрашивать такое в день рождения Киски?! Причем тогда, когда мы и одной не выпили за её здоровье? За Киску, Джек, и не одну!.. Не одну чарку, я имею в виду.

Смеясь, мистер Джаспер слегка шлёпает племянника по протянутой руке, как бы отдавая должное его легкомысленной шутке, и отпивает из бокала.

— Гип-гип ура! Пришла пора, за Киску пить мы будем до утра! Ну вот, Джек, а теперь давай поговорим о нашей имениннице. Передай-ка мне тоже щипцы для орехов… (Крак!) Ну, так как она тебе?

— По части музыки? Старательная.

— Ты такой чертовски дипломатичный, Джек! Старательная! То есть — старается, да ничего не выходит?

— Всё получится, если она захочет.

— Если захочет! Узнаю мою невесту!.. А если не захочет?!

Крак! — отвечают щипцы в руках мистера Джаспера.

— Ну а как она вообще, Джек?

Не отводя глаз от лица племянника, мистер Джаспер лёгким кивком указывает на портрет над камином:

— Точно как на твоём рисунке, Нэд.

— Да, уж этим-то я могу гордиться, — говорит юноша, разглядывая портрет сквозь стекло бокала с шерри. — Для рисунка по памяти даже неплохо. Да и то сказать, такое её выражение лица сложно забыть — слишком уж часто я его видел!

Крак! — отзываются на это щипцы Эдвина Друда.

Крак! — соглашаются щипцы мистера Джаспера.

— Честно сказать, — после паузы продолжает юноша, доламывая скорлупки ореха, — она меня если и не встречает всякий раз с таким выражением лица, то уж точно с ним провожает. Погоди же у меня, ты, Маленькая Мисс Дерзилка! Ангард! — и он тычет в сторону портрета щипцами для орехов, словно фехтовальной рапирой.

Крак, крак, крак… — размышляют щипцы в руках мистера Джаспера.

Крак! — подводят черту щипцы Эдвина Друда.

Молчание по обе стороны стола.

— Слов не находишь, что ли, Джек?

— Зато ты легко находишь, я погляжу.

— Нет, Джек, давай уж по-честному! Разве это правильно, в конце концов, что…

Мистер Джаспер вопросительно изгибает бровь, и ждёт продолжения.

–…что у меня в таком важном вопросе нет никакого выбора? — с жаром продолжает Эдвин. — Знаешь, Джек, я тебе признаюсь: будь у меня право выбора — изо всех девчонок мира я бы выбрал только Киску!

— А выбора-то у тебя и нет.

— Нет! В этом-то и беда! Зачем только моему покойному отцу и покойному отцу Киски втемяшилось обручить нас ещё детьми? Почему, чёрт их забери — то есть я сказал бы так, если бы не уважал их память — почему им было бы просто не оставить нас в покое?!

— Ну-ну, дорогой мой… — останавливает его мистер Джаспер с мягким упрёком в голосе.

— Что «ну-ну», Джек?! Тебе-то легко говорить! Это ты можешь себе позволить ко всему относиться свысока! Конечно — ведь твою-то жизнь не расчертили наперед стрелками и линиями, словно дорожную карту! Тебя-то ведь не связали насильно с девушкой, которой ты неприятен! Ты можешь выбирать! Для тебя жизнь — как персик прямо с ветки, сочный и ароматный; а для меня его сорвали, помыли, обтёрли, нарезали и…

— Давай-давай, парень, не останавливайся. Гони дальше.

— Я задел тебя этими словами, что ли?

— Вовсе не задел.

— Боже, Джек, ты что-то очень побледнел! Что с тобой?! У тебя глаза стали какие-то… мутные.

Мистер Джаспер с вымученной усмешкой слабым жестом останавливает готового прийти на помощь племянника, а затем объясняет после паузы:

— Я принимал опиум… от болей, от страшных болей, которые у меня иногда бывают. У этого лекарства такой побочный эффект — накатит вдруг волной и сразу отпустит. Вот и сейчас… Но уже проходит. Не смотри на меня, так быстрее пройдёт.

С ошарашенным выражением лица младший родственник пытается утвердить свой взгляд на углях камина, а старший, дрожа, таращится прямо в пламя. Затем так же неожиданно руки его, только что словно пытавшиеся выломать ручки кресла, обмякают, крупные капли пота проступают на лбу и щеках, и дыхание снова возвращается к мистеру Джасперу, пусть пока и неровное. Со вздохом облегчения он откидывается в кресле и минуту-другую приходит в себя. Потом он наклоняется к племяннику и мягким жестом кладёт ему ладонь на плечо.

— Ты же знаешь, как говорят: в каждом доме есть свои собственные скелеты в шкафу. Ты же не думал, Нэд, что у меня таких нет?

— Вот бы никогда не подумал, Джек, что у тебя в шкафу тоже есть что-то подобное! Хотя, если вдуматься, и в моей семье, и в Кискиной…

— Ты начинал говорить, — перебивает его мистер Джаспер, — какой спокойной и размеренной тебе кажется та жизнь, которую я веду в этом сонном городке. Ни тебе столичного шума и гама, ни рискованных спекуляций на бирже, ни частых переездов — знай, занимайся себе любимым делом, музицируй, да распевай песенки?

— Ну, что-то такое я и хотел сказать, да. И раз уж ты сам заговорил об этом, то я дополню. Я собирался сказать, что ты в короткое время смог добиться у всех огромного уважения — и как хормейстер, и как первый певец в соборе. Можно ещё добавить, что ты с твоим независимым положением можешь сам выбирать, в каких кругах вращаться — тебя везде примут с восторгом. Да и какой, в конце концов, ты талантливый и всеми любимый учитель! Подумай сам — Киска, которая терпеть не может чему-то учиться, и та говорит, что у неё отродясь такого учителя не было как ты!

— Да это-то всё понятно… Вот только я это всё ненавижу!

— Ненавидишь?! Но почему, Джек?!

— Да потому, что меня убивает всё это удушающее однообразие здешней жизни! Скажи, вот как ты оцениваешь наше пение в соборе?

— Чудесное пение! Божественное пение!

— Да? А мне оно часто кажется каким-то дьявольским! Эхо моего собственного голоса, отражаясь от сводов, как будто издевается, как будто хохочет мне в лицо! Наверное, ни один монах, который десятилетиями гнул тут колени в молитве, не испытывал большей скуки, чем я! Но даже он мог немножечко развлечься, выцарапывая чёртиков на деревянных сидениях скамей. А что остаётся мне? Процарапывать их на своём сердце?!

— А я-то думал, Джек, что ты нашёл своё место в жизни… — пораженно говорит Эдвин Друд, смотря с тревогой на своего старшего товарища.

— Да знаю я… Все так думают.

— Конечно, все! — соглашается Эдвин. — И даже Киска мне так говорила!

— Когда это она такое сказала?

— Тогда ещё, в прошлый мой приезд. Ну ты помнишь — три месяца назад.

— А что именно она сказала?

— Ну только, что она занимается теперь с тобой музыкой, и что ты просто рождён для своей профессии.

Младший из собеседников поднимает глаза на портрет. Старший же и так не спускал глаз с них обоих.

— Что ж, дорогой мой Нэд, — говорит потом мистер Джаспер, кивая с какой-то мрачной решимостью. — Значит, придётся мне покориться судьбе, если уж я оказался таким рождён. Да и менять теперь что-то было бы уже поздно… Но пусть это будет наша с тобою тайна.

— И я свято её сохраню, Джек.

— Я рассказал это тебе потому, Нэд…

— Я знаю. Потому, что ты любишь меня и доверяешь мне так же, как и я тебе. Потому, что мы с тобою — лучшие друзья. Вот тебе моя рука, Джек!

И так они стоят — рука в руке, глаза в глаза — а мистер Джаспер продолжает:

— Я рассказал тебе это, Нэд, чтобы ты знал: даже такой скучный, закопавшийся в своих нотных бумагах человек, как твой дядюшка-хормейстер, может порою о чём-то мечтать, чего-то хотеть добиться, быть неудовлетворённым судьбой, работой, всем своим существованием…

— Я это понял, Джек.

— И ты это не забудешь?

— Ни за что, Джек. Разве я выгляжу человеком, который может забыть то, что ему с такой добротой доверили?

— Хорошо. Пусть это послужит тебе предостережением.

Отступив на шаг, Эдвин недоумённо вглядывается в лицо Джаспера, пытаясь постичь смысл его последних слов. Потом с чувством отвечает:

— Я, конечно, пустоголовый и легкомысленный парень, Джек, и мало что видел в жизни. Я ещё молод, я ещё наберусь опыта, но даже тот, который я уже имею, подсказывает мне — от всей души подсказывает! — как благородно с твоей стороны это было: раскрыть передо мной свою душу, чтобы предостеречь меня ввиду грозящей мне опасности.

Мистер Джаспер вдруг каменеет лицом, и в фигуре его проступает такое напряжение, что он, кажется, забывает даже дышать.

— Конечно, я заметил, Джек, — продолжает меж тем Эдвин Друд, — что тебе это нелегко далось. Я же видел, что ты и на себя не был похож, что ты совсем другим стал. Конечно, я знал, что ты очень ко мне расположен. Но что ты, можно сказать, принесёшь себя в жертву ради меня — нет, к этому я готов не был.

Мистер Джаспер безо всякого видимого перехода становится вдруг снова подвижен, переводит дыхание, улыбается и облегчённо машет рукой.

— Нет, Джек, не отказывайся от своих чувств, прошу тебя! Я нисколько не сомневаюсь, что то нездоровое состояние души, которое ты мне с таким жаром описал, причиняет тебе боль и переносится тобою очень тяжело. Но, Джек, я уверен, что нет никакой опасности, что это состояние когда-нибудь передастся и мне. Ты же знаешь, что я-то нахожусь совершенно в другой ситуации! Ты же знаешь, что не пройдёт и нескольких месяцев, как я заберу Киску из школы и назову своею женою. Что потом мне предстоит работать инженером на Ближнем Востоке, и что моя жена вынуждена будет отправиться туда вместе со мною, хочет она того или нет. И пусть мы с нею иногда ссоримся — что и не удивительно, учитывая всю скуку нашей заранее решённой помолвки — мы с нею замечательно поладим, когда оно у нас дойдёт до дела. Как поётся всё в той же балладе, Джек: «я буду петь, жена плясать, и дни в блаженстве протекать!». Что Киска у нас красавица — так это очевидно… И, глядя на этот портрет, я клянусь — слышите, вы, Мисс Дерзилка! — что я сожгу этот рисунок вместе со всем его недовольным выражением лица, и нарисую вашему учителю музыки новый!

Мистер Джаспер, который на протяжении всей этой тирады в раздумье не отнимал руки ото лба и смотрел на племянника с весьма благожелательным выражением, говорит с лёгкой усмешкой:

— Значит, предостерегать тебя не нужно, да?

— Не нужно, Джек.

— Значит, предостерегать тебя бесполезно?

— Да, Джек, с твоей стороны — совершенно бесполезно. Да и не чувствую я никакой опасности, поэтому и тебе не нужно беспокоиться.

— Дойдёшь со мною до кладбища?

— Конечно, Джек, с удовольствием с тобой прогуляюсь. Давай только сперва заглянем в Кискину школу, я хочу оставить там для неё подарок. Это всего лишь перчатки — столько пар перчаток, сколько ей сегодня исполнилось лет. Такой… поэтический подарок. Как думаешь, Джек?

— Нет слаще в этом мире ничего, — негромко декламирует Джаспер, — чем юноши влюблённого мечты.¹⁷

— Только надо успеть до полуночи, иначе вся поэтичность пропадёт. Конечно, это против правил — заявляться так поздно, но пакет-то передать они не откажутся. Итак, перчатки в кармане… я готов, Джек!

Мистер Джаспер решительным жестом распахивает дверь, пропуская племянника вперёд, и они выходят в темноту осенней ночи.

Примечания

9

В названии главы я попытался сохранить игру слов, которая есть у Диккенса: «Chapter II. A Dean and a Chapter Also».

10

Фамилия Джаспер, как и все прочие фамилии персонажей у Диккенса, является «говорящей», т.е. в ней заложена краткая характеристика владельца. У отрицательных персонажей — это намёк на их преступление. Так фамилия «Джаспер» (Jasper) произведена от слова «gasper» (душитель).

11

Сцена, в которой каноник Криспаркл исправляет грамматические ошибки смотрителя собора мистера Топа, как мне представляется, является сатирой Диккенса на роман «Смотритель» — безграмотное первое творение другого английского писателя Энтони Троллопа, действие в котором происходит так же в Рочестере, и чей сюжет имеет много общего с сюжетом «Тайны Эдвина Друда». Образ каноника Септимуса Криспаркла — это исправленный и улучшенный Диккенсом образ главного героя романа Троллопа каноника Септимуса Хардинга. Образ просторечного смотрителя собора мистера Топа, по-моему, это карикатура на самого Троллопа.

12

Фамилия «Криспаркл» (Crisparkle) составлена Диккенсом из двух слов: «Christ» и «Sparkle». Её можно перевести как «искра Божья».

13

Странные приступы, повторяющиеся у Джаспера на протяжении первой и второй глав (и полностью исчезнувшие в следующих главах), представляют из себя не последствия приёма опиума, а панические атаки, т.е. приступы страха, вызванные его планами убить своего племянника Эдвина Друда. Как только решение об убийстве принято, Джаспер успокаивается, и приступы проходят.

14

Описание «домика над воротами» — это фотографически точное описание реального здания в городе Рочестере. Вообще, роман до мельчайших деталей топографически точен, и почти все описываемые места и здания имеют свои оригиналы в реальном мире — на тех же местах, и в том же виде. Такая точность позволяет читателю пошагово проследить перемещения персонажей в мире романа.

15

Примечательно, что Диккенс, достаточно полно описывающий внешность прочих героев романа, совершенно ничего не сообщает нам о внешности заглавного героя книги — блондин он или брюнет, носит ли усы, высок он или коренаст и так далее. Такая «расплывчатость» внешности Эдвина необходима Диккенсу для введения читателя в заблуждение в 18-й главе, когда в городе появится «таинственный незнакомец в парике».

16

Эдвин за столом цитирует старинную балладу «Прочь, постылая забота». Это название перекликается не только с чрезмерной заботой Джаспера о племяннике, но и напоминает английскому читателю о строках, прямо предшествующих тем, которые процитировал Эдвин: «Ты давно меня подстерегаешь И мечтаешь меня убить, Но я знаю, постылая забота, Ничего у тебя не выйдет!» Неудивительно, что Джаспер, услышав такое, поспешил смочить враз пересохшее горло глотком вина! В этой фразе заключён весь сюжет «Тайны Эдвина Друда»: постыло-заботливый Джаспер мечтает убить Эдвина, но вот вопрос — получится ли у него это?

17

Перед прогулкой по кладбищу Джаспер цитирует стихотворение английского поэта Томаса Мура «Сон юной любви». Несколько строк из него могут описывать занятия музыкой Джаспера и Розы, невесты Эдвина: Но не найдёт Былых красот Поэт вокруг себя, Тех чувств, что знал, когда он с ней бывал И пел, любя, Когда её смущенье наблюдал И пел, любя.